Потом вспомнил - она же с ночной. Ольга лежала поперек кровати лицом вниз. На ней был тот самый ситцевый цветастый халатик, распущенные волосы рассыпались по плечам. Она словно отдыхала. И только поза была неудобная и неестественная. Выронив пистолет и чувствуя, как холодеет все внутри, Стриж шагнул к ней.
Он взял ее за плечи, перевернул. Она была еще теплой, мягкой, серые глаза открыты, а на лице скорее удивление, чем боль и ужас. Перина впитала в себя всю кровь, только ситцевый халатик впереди был одного алого цвета.
- Оля! Оля! - он закричал скривившимся от горя ртом, слезы хлынули рекой. Стриж все гладил ее волосы, целовал мягкие, еще теплые губы и словно умирал сам в нестерпимой душевной боли. Затуманенными глазами он вглядывался в это родное лицо и никак не мог поверить, что все кончено, ее нет. Он проклинал себя за то, что втянул ее в свои дела, и все гладил и гладил ее волосы цвета осени. Ну как же так, как он не уберег свою любимую женщину. Опять не смог уберечь.
В конце коридора раздались чьи-то шаги - на пороге появился Илья.
- Тварь… я его… нет… - Стриж захлебывался слезами, горем, ненавистью. - Я его… не знаю как, но он у меня… за все…
Он долго неподвижно сидел на кровати, держа голову Ольги у себя на коленях. Слезы кончились, а горе словно застыло внутри вековым льдом. Он вспоминал ее в недолгие, как теперь оказалось, мгновения счастья.
Улыбку, быструю, словно ветер, походку, голос. Стриж вглядывался в Ольгино лицо, словно хотел запомнить и оставить его в памяти своей навсегда. Он осторожно закрыл ее глаза, поцеловал в губы. Погладил еще раз волосы. Невольно вспомнил те строчки: "Твоих волос осенний дым…" Растаяло его счастье, как тот самый дым.
- Прости, Оля! - На глаза его снова набежала слеза, он отвернулся и с перекошенным ненавистью лицом шагнул за порог.
27
Ольгу убил сам Бачун. Два ухмыляющихся жлоба, схватив хозяйку дома за руки, растянули ее так, что она не могла шевельнуться. Он подошел и сжал ее груди. И вот тут Ольга внезапно плюнула в его паскудное лицо.
Озверев, скорее не от этого, а от того, что как ни распалял он себя, ничего мужского не шевельнулось в нем,
Бачун выхватил нож и дважды ударил Ольгу в сердце. "Кентавры" разжали руки, и она качнулась сначала назад, но потом наклонилась и упала лицом вниз на кровать.
- Ты что, Бачун, совсем сдурел? - неодобряюще хмыкнул один из "кентавров". - Бабу-то за что? В крайнем случае, нам бы отдал, хоть побаловались.
- Да иди ты!.. Здесь оба останетесь, ждать его будете.
На улице на него снова набросился Шарик. Бачун выхватил у одного из своих громил пистолет с глушителем и выстрелил в собаку.
- Убери! - сквозь зубы бросил он жлобу, отдавая назад пистолет. Тот подхватил легкое собачье тельце и небрежно бросил в огород.
Узнав, что Ольга мертва, Мурай наконец-то окончательно решил сбежать. Если раньше он еще колебался, то теперь оставаться в городе, рядом с яростью Стрижа, было совсем страшно.
- В общем так. Я поехал в Красное, подлечиться, где-нибудь на месяц…
Бачун удивленно вытаращил глаза - уезжать сейчас, когда все на ходу, зачем?
- А ты жди Стрижа, - продолжил инструктаж хозяин. - Все равно он сюда придет, я его знаю, очень хорошо знаю.
Он подошел к окну, выглянул во двор. "Мерседеса" все не было.
- Где эти два придурка?! - Мурай не мог сидеть, мотался по комнате, поминутно подходя к окну. Наконец показался "мерседес". Он кинулся вниз по лестнице, выскочил чуть не бегом во двор и сразу с руганью накинулся на холуев. Рык по праву сильного, звавший Мурая не как все "хозяин", а просто по имени, удивленно развел руками:
- Да ты чего, Сань? К моей на работу заехали, сказали, к своему начальству съездил, за бензином сгоняли.
Представляешь, девяносто третий еле нашли, только на одной заправке был.
- Ладно, поехали! - Мурай нетерпеливо обернулся к рыжему, грузившему чемоданы в багажник.
Дождавшись, когда Семка сядет за руль, буркнул Бачуну:
- Если что, позвонишь, - и, не прощаясь, захлопнул дверь.
Глядя вслед машине хозяина, Бачун наконец-то понял: "А ведь он бежит!"
… Белоснежный "мерседес", мягко проскользнув в открытые ворота, свернул на улицу, что вела к выезду из города. Семенов, наблюдавший за домом Мурая в бинокль, с досадой выругался. Сидевший рядом в обнимку с телекамерой вездесущий Валера удивленно глянул на шефа.
- Чего это ты?
- Смывается, падла!
В кармане послышался звук зуммера.
- Первый слушает.
- Где Мурай? - Семенов узнал голос Стрижа.
- Что-нибудь случилось? - встревожился Семенов.
- Они убили Ольгу. Где он? - снова повторил Толян.
Семенов облизал внезапно пересохшие губы, зачем-то глянул на оператора. На чаше весов были жизнь
Стрижа и его, старшего лейтенанта Семенова, карьера.
- Он… у себя, он здесь.
Комитетчик выключил передатчик, на душе было погано. Вспомнились почему-то пронзительно-голубые глаза Стрижа во время их первого разговора. Чтобы отвлечься, щелкнул переключателем, спросил в микрофон:
- Пятый, у вас все нормально?
- Так точно, товарищ старший лейтенант, ждем-с! - донесся из динамика веселый голос.
- Будьте готовы, уже скоро.
Покончив с этим, он обратился к оператору:
- Валера, хватит курить, давай, начинай.
Валера подхватил тяжелую телекамеру и направил ее вниз, на площадь перед домом Мурая.
28
Не доезжая с полкилометра до дома Мурая, Стриж остановил мотоцикл и обратился к Илье:
- Слазь.
- Толян, я с тобой.
- Слазь, кому говорю!
- Толян!
- Быстро!!
Илья нехотя слез, снял шлем.
- Давай, что у тебя есть.
Илья отдал свой любимый "узи", вытащил из кармана "макаров".
- Там, в "узи", шесть патронов осталось, в пистолете три.
- Ладно.
У Стрижа на шее болтался АКМ с откидным десантным прикладом.
- На вот, - он вытащил из кармана и отдал Илье все деньги, что были при нем. - Там, у Ольги, во дворе, под крышей конуры еще есть. Отдай Витькиной матери, ей Олину дочь воспитывать. И из того чемодана положи ей на книжку, побольше.
- Хорошо, Толь, все сделаю.
Илья стоял на дороге, смотрел вслед, и ощущение бессилия сдавливало горло все большей и большей тоской.
…Они ждали его, шестеро затянутых в черную кожу, с оружием наперевес, не пряча его, нагло, средь бела дня. Наверху, на балконе, метался Бачун. Подъехал милицейский "жигуленок" с тремя приближенными
Арифулина. Менты переговорили с "кентаврами" и, отойдя в сторону, так же вытащили оружие. У одного был автомат, у остальных пистолеты. Ждали. Редкие прохожие удивленно косились на такую странную картину и ускоряли шаг. Рядом стайкой вертелись пацаны, "кентавры" и менты отгоняли их, но те упорно лезли вперед, перегораживая сектор обстрела.
На площади появился Голома, одетый по полной форме, но с гипсовым воротником на шее. Он начал спрашивать о чем-то коллег, ему отвечали скупо и нехотя. Наконец издалека послышался рев мотоцикла, все встрепенулись, передернули затворы. Мотоциклист приближался. Черная фигура в красном шлеме, на руле "калашников". Увидя черную толпу, он нажал на спуск, но и "кентавры" открыли огонь из всех стволов. Они лупили длинными очередями, рядом стреляли три мента, и даже Голома старательно садил пулю за пулей из своего табельного пистолета. Казалось, все стреляющие одновременно попали в черный силуэт. Мотоциклиста буквально выбросило из седла. На асфальт он упал уже мертвым. Мотоцикл по инерции врезался в строй "кентавров", один из них, не успев отскочить, завопил от боли. Еще несколько секунд все стреляли в тело, лежащее на асфальте, и видно было, как оно дергалось, когда в него попадали пули. Наконец грохот смолкл.
Остро пахло порохом, бешеная пальба оглушила всех. Бачун, стрелявший с балкона, отбросил горячий автомат и метнулся к радиотелефону:
- Хозяин, все, нет больше Стрижа!
29
Семенов дождался окончания стрельбы, повернулся к оператору, спросил:
- Ну что, снял?
Тот показал большой палец. Тогда Семенов включил передатчик.
- Пятый, пятый, я первый. Можете начинать.
- Хорошо, первый. Через тридцать секунд мы у вас, засекай время.
Семенов взглянул на часы, стал ждать. Через 28 секунд на площадь с двух сторон ворвались два шестьдесят шестых "газончика", из которых прямо на ходу стали выпрыгивать рослые ребята в пятнистой форме с автоматами. За какие-то секунды дом был окружен.
- Бросить оружие! - загремело из динамика подъехавшего "уазика".
Ошалевшие "кентавры" дружно побросали стволы прямо перед собой. Омоновцы быстро поставили их всех к стенке руками вверх и стали обыскивать в поисках оружия. Менты Арифулина, доставшие было сигареты, а при виде ОМОНа попытавшиеся смыться, были доставлены туда же. Сбоку, выше всех задрав руки, возвышался Голома.
"Без него опять не обошлось!" - подумал Семенов, подходя к этой живописной группе.
- Поздравляю, капитан! Двадцать восемь секунд.
Капитан Иванчук, командир роты областного ОМОНа, в крапленом берете довольно улыбнулся в свои щегольские усы.
- Мы, старлей, деньги зря не получаем. Щукин, что там у него? - крикнул он одному из подчиненных, склонившемуся над лежащим "кентавром".
- Скорее всего перелом позвоночника и у одного стреляная рана плеча.
- Ясно. Носилки, быстро.
С треском распахнулась входная парадная дверь, двое омоновцев выволокли из дома Бачуна. Руки были заломлены за спину, и Семенов увидел только рыжую шевелюру.
- В шкафу сидел! - весело крикнул один из омоновцев.
- Давай его сюда! - скомандовал Семенов.
Бачуна подвели. То ли ноги плохо слушались ближайшего приближенного Мурая, то ли он не хотел идти, но солдаты почти на весу волокли его тощее тело. Семенов дал знак, и один из омоновцев схватил рыжего за волосы и поднял белое от страха лицо.
В глазах Бачуна метался ужас, он почти сошел с ума. Он не понимал, что это - явь или продолжение того дурного сна, который приснился ему ночью?
- Где Мурай? Куда он поехал? Ну, говори?
Бачун сглотнул слюну, еще раз попытался представить себе, что это сон, но конвоир слегка потянул его голову, и боль выдираемых волос заставила поверить в дурную реальность.
- Он в… Красное поехал, в санаторий… для этих… для наркоманов… есть там такой, для богатых.
- Ну что ж, достанем и там, - спокойно сказал Иванчук.
Бандитов между тем по одному сажали в "воронок". В подъехавшую "скорую" грузили стонущего раненого.
Принесли носилки и для трупа.
- Постойте-ка! - остановил санитаров Семенов. Он смерил глазами то, что осталось от человека.
- Не понял! - пробормотал лейтенант себе под нос и, нагнувшись, снял остатки шлема. Лицо было изуродовано до неузнаваемости, но на ярко-красную лужу крови упала черная шевелюра Витьки Павленко.
- Ах ты черт! - выругался Семенов.
- Ты чего? Случилось что? - спросил капитан.
- Случилось. Пожалуй, не придется тебе брать Мурая, не успеешь.
Сзади вдруг раздался отчаянный крик. Они обернулись. Бачун, его как раз обыскивали около "воронка", оттолкнул одного омоновца, с невероятной для него силой ударил второго и рванулся по прямой, не соображая, куда и зачем. Он не хотел в тюрьму, не хотел на нары, не хотел снова заделаться "петухом" на весь срок.
- Живьем… - крикнул было капитан, но Семенов жестом остановил его.
- Не надо… - он только поморщился. Иванчук кивнул, и один из солдат со снайперской винтовкой присел на колено, быстро прицелился и выстрелил. Капитан, смотревший на все это в бинокль, увидел, как от затылка бегущего полетели какие-то брызги. Бачун секунды две еще несся по инерции, потом ноги отказали ему, и падал он уже не как человек живой, на руки, а неуклюже, ткнувшись и проехав и без того изуродованным лицом по жесткой терке асфальта. Опустив бинокль, командир показал снайперу большой палец и презрительно глянул на сконфуженных здоровяков около "воронка":
- Омоновцы! Вас, может, на стажировку в женский вытрезвитель перевести? Тьфу, вояки!..
- Что ты его, не нужен? - чуть позже спросил Иванчук у Семенова, кивнув на труп Бачуна.
- Слишком большая сволочь, чтобы оставлять в живых. А суд у нас, как знаешь, самый гуманный в мире.
Ладно, поехали в ментовку, почистим уж до конца.
В кабинет Арифулина они вошли вдвоем. Тот уже знал обо всем происшедшем на площади и сидел за столом холодный и суровый. Узкое, хищное лицо его было спокойно.
- Подполковник, - обратился к нему Семенов, протягивая документы. - Вот ордер на ваш арест. Где ваше табельное оружие?
Арифулин кивнул на сейф в углу. Ключ торчал в замке. Иванчук открыл сейф, достал кобуру, отдал ее комитетчику. Тот вытащил пистолет, взял его за ствол.
- Равиль Валиевич, у вас есть шанс достойно уйти из жизни. Ну как? - он протянул пистолет Арифулину.
Капитан контролировал каждое движение подполковника. На лбу у омоновца выступили капли пота, а пальцы нервно перебирали воздух над открытой кобурой. Арифулин усмехнулся.
- Нет, Семенов. У меня наверху слишком много друзей, ты ведь знаешь об этом. Не пожалей потом.
- Зря вы так, Равиль Валиевич. Ну да ладно. Как говорится, Бог вам судья.
Капитан вызвал двоих омоновцев, и они увели бывшего начальника милиции. Семенов достал сигареты, протянул одну соседу.
Иванчук качнул головой и укоризненно выговорил:
- Ну ты даешь! Хотя бы предупредил! А если бы он в нас палить начал? Я ведь стреляю хорошо, но не более. Не знаю, успел бы или нет. Ты что, его от суда спасти хотел?
- Не знаю. Но зря он. Не доживет он до суда, помяни мое слово.
30
До дома Мурая оставалось метров триста, когда впереди на обочине Стриж увидел Витьку. Тот шел улыбающийся, сутулясь, неверной заплетающейся походкой. Стриж резко свернул, перегородил ему дорогу, мотоцикл при этом заглох. Анатолий, не слезая с седла, схватил Витьку за грудки и с силой привлек к себе.
- А, Толян! Толян, ты это… ты… - заплетающимся языком залопотал тот. - Ты что? Я ведь ничего, я так, я не смог… прости, не смог. Он не давал. Я, я деньги ему платил… а он все равно, говори и все…
На губах у него блуждала извиняюще-виноватая улыбка, глаза полуприкрыты кайфом.
- А ты знаешь, что они убили Ольгу? И убили ее потому, что ты ее продал! Ты не меня продал ради дозы, а ее! Мать твоей дочери!
В лице Павленко что-то мелькнуло, что-то живое, страшное, он словно стал просыпаться.
- Ольгу? - Витька мотнул головой, словно хотел отогнать эту дурную весть. - Нет, нет. Не может быть!
Зачем Ольгу? Нельзя Ольгу! Нельзя!
И он заплакал живыми слезами, горестными и больными.
Стриж оттолкнул его, дернул ногой рычаг кикстартера. Витька внезапно схватил его за руль.
- Не надо, Стриж, не езди туда. Мурая там нет, он уехал.
- Куда, когда?
- Только что. Я видел, как "мерседес" выезжал из ворот, как раз проходил по площади. Он уехал туда, к выезду из города. Тебя там ждут, их много.
- Не врешь?
Витька качнул головой. В глазах его стояли слезы.
Стриж вспомнил про передатчик, достал его, включил.
Он задал только один вопрос:
- Где Мурай?
- Он… у себя. Он здесь.
В голосе Семенова была только одна маленькая пауза, но как чуткий музыкант с абсолютным слухом слышит единственную ноту фальши в целой симфонии, так и Стриж услышал эту ложь и поверил не комитетчику, а Витьке. "Сука! - подумал он про Семенова, - и он туда же". Анатолий горько усмехнулся и, швырнув передатчик через забор, обратился к Витьке:
- Иди к дочери, иди. Ты ей нужен.
- Нет, Толян. Не смогу я ей смотреть в глаза. Дай автомат.
- Не дам, - Стриж покачал головой. - Живи, дурак. У тебя есть для кого жить.
Он газанул и свернул в ближайший переулок в объезд мураевской площади. Витька остался стоять опустив голову. Но вскоре снова послышался треск - это ехал один из "кентавров", его посылали на базар за сигаретами. Павленко выскочил на дорогу, перегородил ход и стал отчаянно махать руками. Тот затормозил.
- Тебе чего, Витек?
Витька тоже когда-то ходил на бокс, и его удару завидовал сам Мурай. Сейчас он был уже не тот, наркотики выкачали силу и здоровье, но любовь к Ольге и ненависть ко всем этим, в черной коже, удесятерили удар. Это было страшно. Лицо "кентавра" под его рукой лопнуло, как корка перезрелого арбуза, кровь брызнула, казалось, из всех пор, Витька буквально вбил тонкий хрящ носа внутрь черепа. Не дав врагу упасть, он содрал с мотоциклиста шлем, вывернул бесчувственное тело из черной кожи, содрал с шеи короткий омоновский
АКМС и только потом позволил бесчувственному уже организму соединиться с землей. Шлем и куртку он одевал спешно, но тщательно, словно от этого зависело что-то важное. Затем завел мотоцикл, положил на руль автомат и тронулся. Через минуту он был на площади. Увидев перед собой черный строй, Витька закричал что- то яростное, нажал на курок и несся, летел вперед одним сплошным комком горя, ненависти и мести. И так была высока сила этой ненависти, что первых пуль он даже не почувствовал.
31
Мурай мягко качался в колыбели своего "мерседеса". Только что позвонил Бачун, и у него наконец-то отлегло от сердца. "Все, - думал он, - приеду сейчас в клинику, неделю под капельницей, всю эту дрянь вон, долой. Начать бегать, накачать мускулы, и на юг, в Сочи. Как раз будет разгар сезона. В белоснежном "мерседесе", этот продам, куплю новый, в белом костюме. Чаевые направо, налево, чтобы все поняли -
Александр Муравьев приехал, хозяин. Может, с бабами что получится. Ну не навсегда же это, мне ведь всего тридцать четыре. Докторов найму, денег не пожалею. Главное - дурь из крови выгнать, а там все будет, все куплю. Стриж мертв, хорошо… Мертв…". И он задремал окончательно, убаюканный мягкой поступью своего белоснежного красавца.
Разбудил его Рык.
- Слышь, Мурай, я что-то не пойму, кто-то из наших догоняет, что ли?
Мурай обернулся. Он узнал мотоциклиста сразу, мгновенно, по характерной посадке корпуса, по тем невидимым для других, но навеки запечатленных в его мозгу приметах.
- Дурак, это Стриж! Сенька, газу!
Шофер прижал педаль до упора, дистанция увеличилась, но не намного.
- Еще прибавь! - крикнул Мурай, как завороженный глядя назад.
- Не могу, ты же знаешь, какая это рухлядь! Больше из него ничего не выжмем.
Стрижу повезло: он догнал "мерседес" у самой развилки на Красное. Еще бы минута и враги, свернув с главной магистрали на пустынное шоссе, ушли бы от него далеко. Эта дорога вела к местному санаторию, некогда детищу областной номенклатуры, а сейчас пристанищу богатых нуворишей вроде Мурая.
Между тем выехали на прямую, как стрела, дорогу. И тут Стриж одной рукой достал "узи", положил его на руль и открыл огонь. Мурай увидел огоньки выстрелов, плашмя упал на пол между сиденьями. Первая короткая очередь ушла мимо, выше, но вторая, разбив заднее стекло и чудом не задев никого на переднем сиденье, прошила салон насквозь.