Петере продолжал свой трагический рассказ:
- Постепенно все стало ясно. Меня обвиняли в непристойном нападении на дочку. Она умерла три месяца назад от дифтерии. Ну, вы знаете, как это делается. Проведя четыре дня в карцере, я признался. Расписался в указанном месте, что на меня не оказывали давления и обращались со мной корректно. Судебное заседание длилось десять минут. Судьи были очень заняты. В то утро семерых приговорили к смерти. Я получил пять лет. "Легкий приговор, чуть ли не смешной", - сказал один рецидивист, получивший двадцать. Вы знаете моабитскую тюрьму? Нет? Черт возьми, главный надзиратель был гением, когда дело касалось того, чтобы держать нас в ежовых рукавицах. Он мог напугать человека до полусмерти, бесшумно подойдя к двери камеры и заглянув в окошко. Двери он открывал, как чемпион мира. Большие ключи входили в замочную скважину молниеносно. Щелчок, и дверь со стуком распахивалась. Ты видел ряд блестящих пуговиц на синем мундире. Под большой фуражкой - маленькую, злобную рожу. Да поможет тебе Бог, если не вскочишь по стойке "смирно" в ту же секунду. Он любил бить людей каблуками по пальцам ног.
К моему несчастью, он однажды нашел за моим окном огрызок карандаша. Как - знает только один Бог.
Я выбросил этот огрызок. К счастью, тюремщики не нашли того письма, которое я написал нелегально. Мы прозвали главного надзирателя "рентгеновский глаз". Это прозвище вполне ему подходило. Я получил двадцать ударов плетью. Однако Моабит был домом отдыха по сравнению с Шернбергом.
Петере оглядел нас, раскурил трубку и пожал плечами.
- Вдаваться в подробности ни к чему. Вы знаете, что такое Торгау, Ленгрис, Дахау, Гросс-Розен и прочие тюрьмы и концлагеря. В Шернберге нас привязывали к радиаторам до тех пор, пока не поджаривались спины. Потом заставляли поворачиваться кругом. Семьдесят пять ударов плетью по спине были обычным делом. По части разнообразия казней эсэсовцы были непревзойденными мастерами. Мы часто слышали, как со свистом опускался нож гильотины. И однажды веревка палача рвалась столько раз, что они заставили одного из заключенных убить приговоренного ударом топора в лоб, как мясник скотину. У нас был даже один надзиратель, который казнил людей старым рыцарским мечом. Комендант это запрещал. Но сам сажал "изменников" в ванну с кислотой, оставляя на поверхности только голову.
Порта взглянул на нашего эсэсовца.
- Что скажешь на это, приятель?
- Этих палачей нужно было вздернуть на дыбу, - прошептал эсэсовец. - Это невероятно, но я верю каждому слову. И клянусь, я больше не верю в Адольфа и его шайку. Покажите мне одного из этих типов, и я принесу вам его голову.
Порта улыбнулся и оживленно закивал.
- Я еще вернусь к этому. Может быть, в один прекрасный день ты получишь разрешение охотиться вместе с Йозефом Портой. Готовься услышать охотничий рог.
- Однажды меня повели к врачу, - продолжал Петере. - Он стерилизовал меня. Я подходил под сто семьдесят пятую статью. Несколько месяцев спустя я оказался в штрафном учебном батальоне. Что происходило там, вы все знаете, и теперь я один из вас. Чувствую себя здесь, как дома. Впервые за целую вечность успокоился. И не хочу возвращаться домой! - По его щекам потекли слезы. - Если мужество изменит мне, вам придется меня прикончить. Я боюсь не смерти, а тюрьмы - что в Германии, что в России.
- Ты не погибнешь в России. Вернешься с нами домой, чтобы устроить революцию, - решил Порта и похлопал Петерса по плечу.
- Так-так, - сказал Старик. - Нужно свести немало счетов. Беда только в том, что никто не поверит ни единому нашему слову. Хотел бы я встретить человека, который поверил бы правде о военных тюрьмах и методах следствия. Люди только покачают головами и скажут, что зверств, о которых ты рассказываешь, не происходило; что тебя били, да, но ты от этого не умер. Вы вправду ожидаете, что вам позволят отомстить? Если да, то вы невероятно наивны.
- По-твоему, нам не позволят говорить во всеуслышание после войны? - спросил Порта.
- Ни за что. Я уверен в этом, - убежденно ответил Старик.
- Ладно же, теперь я знаю свой долг, - сказал Порта. - Каждый член партии или садист-эсэсовец, который встанет мне поперек дороги, отправится на тот свет.
Он взял свою снайперскую винтовку и зловеще лязгнул затвором.
- Ерунда, - усмехнулся Старик. - Ты будешь терпимым. Тебе ведь не хочется в Торгау?
- Очевидно, ты не знаешь Порту, милостью Божией обер-ефрейтора. Но возьмешь свои слова назад, когда зазвучит охотничий горн.
Он принялся насвистывать:
Ein Jager aus Kurpfalz, der reitet durch den grьnen Wald…
Старик покачал головой.
- Ты не в своем уме. Если не хочешь слушать меня, то хотя бы помалкивай!
- Не хочу ни того, ни другого, старый трус, - усмехнулся Порта.
Время от времени кое-кто из нас вскакивал на бруствер. Мы сидели спиной к противнику. Русские вели себя так же беззаботно.
Никто не стрелял. Лишь каждые пять минут высоко над нашими головами пролетало несколько снарядов.
Порта играл на флейте. Кот лежал, мурлыча, у него на коленях.
Малыш крикнул сидевшему наверху Плутону:
- Если увидишь, что сюда летит снаряд, предупреди.
- Обязательно, - прокричал в ответ Плутон так громко, что русские удивленно посмотрели на нас. Увидев, что мы не собираемся атаковать, они замахали руками и засмеялись. Один из них крикнул Плутону:
- Осторожней, там наверху ветрено! - и указал на взрывающийся в небе снаряд.
- Спасибо за предупреждение, - ответил Плутон.
- Водка у вас есть? - спросил один из русских.
- Нет, - крикнул Плутон. - А у вас?
- Вот уже неделю во рту не было ни капли. Паршивая война. Нас уже и водкой не снабжают. У вас в бункере сухо? У нас хорошая печка. Здесь не так уж плохо.
Плутон приложил руки рупором ко рту и заорал:
- Здесь тоже сухо. Нам бы нескольких баб. У вас они есть?
- Нет, тупой начальник и об этом не позаботился. Пять месяцев не видели ни одной юбки.
Русский помахал и скрылся.
Плутон повернулся к нам и бойко спросил:
- Слышали, что тот тип, который написал: "Es ist so schon, soldat zu sein", покончил с собой?
- Почему? - спросил Порта.
- Тут такое дело. Его забрали в армию, и он понял, каким идиотом был, когда писал эту песню. Захандрил и повесился на подтяжках перед дверью оберста.
Плутон громко захохотал. Возле него разорвался снаряд.
Мы бросились на дно; над нами засвистела шрапнель, впиваясь в стенки траншеи.
Я ощутил сильный удар по спине. Когда коснулся рукой этого места, она покрылась кровью. Липкой, горячей. Я сел. Потом роту меня открылся, и я почувствовал, как кровь отливает от лица. Прямо передо мной лежала оторванная голова Плутона, глядя на меня остекленелыми глазами. Губы были растянуты, словно в смехе.
С шеи свисали толстые связки, кровь впитывалась в сухую землю.
Несколько секунд я пребывал в параличе. Потом меня охватила паника. Я подскочил с протяжным воплем. Если б Старик не повис у меня на ногах, я бы выскочил из траншеи навстречу смерти.
Мы похоронили Плутона в лесу под елью. Порта вырезал на стволе крест, а под ним - имя нашего погибшего товарища.
- Погиб еще один из воевавших с тридцать девятого года, - горестно вздохнул Старик. - Нас осталось очень мало.
Малыш был глубоко потрясен.
- Теперь мой черед, - простонал он. - У Плутона линия жизни была самую малость короче моей.
Ему никто не ответил.
Штеге разобрал вещи погибшего. Старый кошелек с несколькими марками и рублями. Маленькая, выцветшая фотография девушки с велосипедом. Складной нож, три ключа, искусно вырезанное из кости кольцо и две голубых почтовых марки. Недописанное письмо девушке в Гамбурге. Это и были все земные сокровища ефрейтора Густава Эйкена.
Не стало доброго друга. Для него уже не будет большого празднества, мы уже не сможем сидеть с ним на набережной Эльбы и поплевывать в воду.
Мы долго молчали.
21
"С искренним прискорбием сообщаю, что ваш сын погиб, но я рад возможности написать, что пал он как доблестный солдат на поле чести, сражаясь за Адольфа Гитлера и Великую Германию.
Он погиб, как мужчина, храня верность присяге. Хайль Гитлер! Фюрер приветствует вас и благодарит за вашу жертву. Господь вознаградит вас!"
Это повторялось двадцать тысяч раз только в нашем полку
РОДЫ
Порта был безумно взволнован. Он носился вокруг больших, новых "тигров", которые получил полк. Восторженно пинал гусеницы.
Малыш заправлял танки бензином. Зарядные ящики были заполнены снарядами и пулеметными лентами.
Легионер поцеловал большой противопехотный снаряд.
- Нашпигуй Ивана в спину, - сказал он и бросил его вверх мне и Старику.
Большую 88-миллиметровую танковую пушку вычистили в двадцатый раз. Два пулемета были тщательно осмотрены. Прицельное устройство проверено. Порта опробовал двигатели, пока не задрожала земля.
Мы тронулись, ревя моторами, когда стемнело. Громадные стальные гусеницы вгрызались в подлесок и грязь. Маленькие домики содрогались, когда громадные стальные чудовища проносились мимо с воем турбовен-тиляторов.
- В чем, собственно, наша задача? - прокричал Порта, сидевший за рычагами управления. - Нам приказывают: "Ехать!", и мы едем, но куда, черт возьми? Хотелось бы знать побольше.
- Едешь, потому что идет война, - вмешался Малыш. - Когда увидишь русских, вежливо скажешь: "Дорогой Малыш, не будешь ли так так любезен отправить этих бандитов на тот свет?" Я согну указательный палец, и этот старый утешитель осыплет Ивана своим конфетти.
- Заткнись, - сказал Порта. - Ты понятия не имеешь, что такое война, тупой охламон.
Северо-восточнее Оловска мы остановились. Командиров рот вызвали на совещание, чтобы дать планы действий каждой роте.
Из темноты появились серые силуэты. То были наши гренадеры и артиллеристы.
Мы, сидя на танках, разговаривали с ними. Унтер-офицер из Сто четвертого полка утверждал, что происходит нечто значительное.
- Местность кишит всеми родами войск. Смотрите, вот идут саперы-огнеметчики!
Мы подались вперед, чтобы получше разглядеть это необычное зрелище. Он был прав. Появились невысокие, крепкие люди с легко узнаваемыми контейнерами на спинах. Неразговорчивые, односложно отвечавшие на вопросы об их зловещем деле.
Один унтер-офицер, раздраженный вопросом Малыша, трудно ли быть сапером-огнеметчиком, резко ответил:
- Нет, мы наслаждаемся, олух.
И бросил ему тяжелый контейнер.
- Попробуй побегать и попрыгать с этой штукой на спине, когда русские целятся в тебя из всех стволов!
Малыш угрожающе посмотрел на него, но унтер продолжал говорить о тяжелой ноше своих солдат.
- Извини, что спросил.
- Что за черт? - заорал унтер. - Этот здоровенный скот хочет получить в рыло!
Малыш ликующе хлопнул себя по бедрам.
- О Господи, у этого младенца из "черных" мания величия!
Унтер молниеносно с силой ударил Малыша в подбородок. Но Малыш стоял твердо, как скала.
Потом унтер с разбегу ударил его в живот с тем же отрицательным результатом. Третий удар пришелся с меткостью кувалды Малышу под ребра, но не успел унтер отойти, как Малыш схватил его и поднял. Пригрозил:
- Веди себя хорошо, а то Малыш рассердится и отшлепает тебя.
И швырнул унтера, тот покатился по земле. Не обращая больше на него внимания, Малыш влез на танк и плюнул на саперов. Потом повернулся к Порте, высунувшемуся из водительского люка.
Малыш и Порта вступили в долгий спор с Легионером о смешивании крепких напитков. Когда эта тема была исчерпана, перешли к дебатам о том, как должны выглядеть женщины, чтобы доставлять наибольшее удовольствие.
- Танки противника! - раздается внезапный крик. Все тут же приходят в боевую готовность.
Мотор ревет. Мигают лампочки. Танк разворачивается. Лязгают гусеницы.
Рота за ротой с грохотом едут по деревне. Переваливают через холм. Проехав шесть километров к востоку, пересекают широкое шоссе, скорее всего, Житомир - Лемберг. Потом еще один холм.
Весь Двадцать седьмой полк идет в атаку широким клином, впереди пятая и седьмая роты.
Малыш держит наготове противопехотный снаряд. На сигнальной лампочке появляется черная буква "3". Значит, все оружие заряжено. Готово к большой бойне.
Сидящий за рычагами управления Порта беззаботно насвистывает. Глаза его неотрывно глядят в смотровую щель.
Легионер дует в телефонную трубку, проверяя радиосвязь. Заряжает автомат быстрыми, отработанными движениями.
Мы слышим в разговорной трубке голос Штеге. Он командует танком номер два. Улыбается Легионеру.
Я смотрю на значки в прицельном устройстве.
С холма нам открывается широкая панорама. Все дороги забиты русскими машинами и пушками. На одном фланге в девяти-десяти километрах мы видим Т-34 и СУ-85. Над деревней Лугини летят тяжелые снаряды русских.
Примерно в полдень мы обнаруживаем в километре от нас танки в парадном построении. Один за другим. В бинокль видно, что экипажи курят, разговаривают. Все танки окрашены в белый цвет, как наши, на башнях черные номера.
По радио раздаются нервозные вопросы.
Мы слышим, как фон Барринг спрашивает Хинку:
- Что это за танки?
Тот неуверенно отвечает:
- Не знаю. Медленно двигайтесь вперед. Мы должны это установить. Возможно, они из Семнадцатой танковой дивизии. И поддержат нас с левого фланга.
Люки открыты. Мы осторожно высовываемся, чтобы лучше видеть.
- Это наши, - шепчет Легионер: - Видите длинные пушки и короткие капоты? Это "пантеры".
- Думаю, ты прав, - неторопливо произносит Старик. - У них нет куполообразных люков. Это не Т-34. На кой черт "пантеры" делают такими похожимина "тридцатьчетверки"? Помедленней, Порта, помедленней! Если это русские и мы слишком приблизимся, они прикончат нас раньше, чем мы успеем сказать "аминь".
Малыш до пояса высовывается из башни.
- Черт возьми, это наверняка не русские. Такие колеса не спутаешь с другими. Это "пантеры". Экипажи уже смеются над нашим страхом.
До них уже около пятисот метров, но ничего не происходит. Наши нервы едва не рвутся от напряжения.
Пот заливает мне глаза, ноги дрожат. Шестьдесят громадных стволов могут открыть по нам огонь с секунды на секунду.
Внезапно люди там оживляются. Вскакивают в свои танки. Четыре машины разворачиваются и едут прямо на нас. Тут же из радио раздается адский шум. Мы разбираем некоторые слова:
- Открыть огонь, это русские! Атакуйте не сворачивая, огонь!
Прежде чем мы успеваем выполнить этот приказ, грохочут выстрелы русских танков. Несмотря на близкое расстояние, они промахиваются.
Через несколько секунд четыре едущих к нам русских танка уничтожены. Бесчисленные снаряды поражают их из каждого нашего танка, башенные стрелки взяли противника на прицел и одновременно открыли огонь.
Все восемь рот Двадцать седьмого полка дают залп по русским танкам. На таком расстоянии даже наши 75-миллиметровые пушки сокрушительны для Т-34.
Мы неистово несемся вперед, из-под гусениц разлетаются земля и грязь. Снаряд за снарядом летит в цель. Вскоре вся местность окутывается черным, тошнотворным дымом от подбитых танков противника.
Экипажи пытаются спастись, их косят из пулеметов и огнеметов. Некоторые попадают под громадные гусеницы.
Около десяти танков пускаются наутек, но наши 105-миллиметровые орудия крушат их.
Рота поддержки пытается отвести от них наш огонь, но они сбились в кучу, словно убежавшие из хлева свиньи.
Мы преследуем их, пока они не оказываются в лощине, в безнадежной ловушке. И, сидя в своих замечательных укрытиях, расстреливаем их, будто на стрельбище.
После минуты неистовой стрельбы поступает сигнал "Прекратить огонь".
Бой окончен, восемьдесят пять Т-34 стоят выгоревшими остовами. Все произошло в течение недолгого получаса.
- Господи, - смеется Старик. - Это происходит лучше, чем в самых необузданных фантазиях Геббельса. О чем только думали русские, стоя там, как мишень? Не хотел бы я оказаться на месте их командира. Он наверняка лишится головы.
Опьяненный успехом полк катит вперед почти беспечно. Под Норинском мы внезапно обнаруживаем целый кавалерийский полк, и после недолгого, но ожесточенного боя ему приходит конец. Обезумевшие от страха лошади без всадников носятся среди танков. Охваченные жаждой убивать, мы наводим на них пулеметы и расстреливаем одну за другой. Лошадь за лошадью падает, они кричат, как дети. Одну переезжает на полной скорости "пантера", из-под гусениц в обе стороны брызжут ошметки внутренностей и кровь.
Речка завалена трупами. Пытавшихся спастись солдат скосили пулеметные очереди.
До того как последний танк покидает деревню, каждый дом, каждый сарай охватывает ревущее пламя, по равнине растекается жуткий запах горелой плоти.
Второй взвод отправляют на разведку. Мы катим на четырех своих танках мимо Веледников в сторону Уборта.
Когда мы поднимаемся по крутому склону, третий танк опрокидывается. Двое гибнут, Петере смертельно ранен. У него раздавлены обе ноги. Он стонет, когда мы укладываем его в мотоциклетную коляску, чтобы везти на эвакуационный пункт. Пытаемся остановить кровь, перетягивая бедра ремнями, но она хлещет и хлещет.
Старик качает головой.
- Это безнадежно. Кровь нам не остановить.
Петере через силу улыбается Малышу.
- Теперь можешь успокоиться, здоровенный кабан. Моя линия жизни была намного длиннее твоей. Так что это не всегда оправдывается.