- Это меня Вардан Георгиевич научил. Он говорит: хорошему шахматисту необходимо обострять чувство времени. Я очень много тренировался и теперь могу интервалы чувствовать с точностью в десять секунд. Но только когда не сплю. А Болотников мог даже спать, например, заранее запланировав, шесть часов тридцать семь минут. Поэтому у него за последние три года ни одна партия не дошла до цейтнота. Кроме предпоследней с компьютером. Компьютер его вообще расконцентрировал. Он играл против Болотникова так, как играет сам Болотников: один раз за две минуты сделал шесть ходов. Мы с Варданом Георгиевичем смотрели, и Вардан Георгиевич сказал, что компьютер сломался, ходы детские, беззубые, что Болотникову несказанно повезло и надо ставить мат в три хода. А Болотников растерялся, начал просчитывать позицию и проиграл. А Вардан Георгиевич потом с Константином Львовичем анализировали эту партию и все-таки поняли, зачем компьютер так сделал. если бы Болотников начал атаковать, то проиграл бы еще быстрее. А Болотников после партии сказал, что компьютер пытался влезть ему в мозг и он во время игры был словно парализован, не мог сосредоточиться и мобилизоваться.
- Он прямо так и сказал: "компьютер пытался влезть мне в мозг"? - ухватился Гордеев.
- Нет. "Эта чертова груда железа пыталась влезть мне в мозг" - так он сказал. У меня хорошая память, я ее тоже тренирую с Варданом Георгиевичем, шахматисту нужна хорошая память. А Вардан Георгиевич, наверное, уже освободился. Теперь вы должны дать мне свою визитку и сказать, если я что-нибудь еще вспомню, то могу вам позвонить, так всегда в кино делают полицейские и остальные тоже.
Гордеев протянул мальчику визитку:
- Любишь полицейские истории?
- Не люблю. Раньше любил, когда был маленький. - Данила внимательно прочитал карточку и спрятал в карман джинсов. - А вы на самом деле хотите узнать, почему Константин Львович сделал с собой то же самое, что и Болотников? Или почему Болотников умер? Вообще-то, Вардан Георгиевич запретил мне об этом разговаривать и думать тоже запретил, чтобы не волноваться перед турниром, но сам он все время об этом думает, даже на тренировках стал рассеянный, и все время что-то обсуждает с тетей Константина Львовича. А мне кажется, что Константин Львович захотел побыть таким же смелым, как Болотников, и потому умер, а почему Болотников умер, я очень хотел бы знать, но пока не знаю. Пойдемте, иначе Вардан Георгиевич уйдет обедать и вам придется ждать его еще целый час.
Мовсесян стоял у лифта с пожилой импозантной дамой. Дама была в голубоватой норковой шубе, едва не подметавшей полами ковровую дорожку, и маленькой норковой же шляпке, Мовсесян - в костюме без пальто. Очевидно, он провожал свою гостью, и в ожидании лифта они мило беседовали.
- Вардан Георгиевич, - бросился к нему Данила, - тут к вам пришли из шахматной федерации.
Мовсесян определенно растерялся, как будто его застали за чем-то неприличным, потом вдруг помрачнел и, не глядя на визитеров, напустился на мальчика:
- Разве тебе не пора обедать, Даниил?! Снова нарушаешь режим?
Данила обиделся, но оправдываться не стал, развернулся и пошел в свой номер.
- Гордеев, Брусникина, правильно? - буркнул Мовсесян. - Воскобойников мне звонил, я готов с вами поговорить, хотя, убейте меня, не понимаю, о чем еще можно разговаривать. Да, извините, знакомьтесь: Ангелина Марковна - тетя Константина Мельника.
Дама одарила Гордеева и Брусникину снисходительной улыбкой. Рядом с невысоким, основательно сутулым Мовсесяном она выглядела поистине величественно: королевская осанка, гордо вскинутый подбородок. Было ей порядком за пятьдесят, но она прекрасно сохранилась, и гладкость надменного лица портила лишь одна морщина от левого уголка рта к подбородку - признак властности. Или желчности.
Подошел лифт, но она передумала спускаться.
- Все, что мог рассказать, я рассказал следователю, - так же недовольно продолжал Мовсесян. - Добавить мне совершенно нечего. Произошедшее просто не укладывается в голове, и дать пристойного объяснения случившемуся я не в состоянии. Впрочем, вам это, наверное, уже известно.
Брусникина и Гордеев практически синхронно кивнули в знак согласия.
- Тогда зачем же вы пришли?
- Болотников утверждал, что во время матча компьютер оказывал на него морально-психологическое давление… - начал Гордеев.
- Ах, вот в чем дело! - вмешалась тетушка Мельника. - Я предрекала вам, Вардан Георгиевич, что так и будет. Они костьми лягут, чтобы только замолчать, не придать огласке, похоронить и забыть!
- Любезная Ангелина Марковна, вас ждет такси. - тренер порывисто нажал кнопку вызова лифта. - Я думаю, сам смогу разобраться с господами…
Двери лифта тут же открылись, кабина так и стояла на шестом. Тетушка холодно кивнула "господам", бросила "до свидания" Мовсесяну и гордо ретировалась.
- Доброго здоровья, - пожелал тренер уже закрывшимся дверям. - Итак… - Он несколько раз перебежал глазами с Гордеева на Брусникину и обратно и в конце концов остановился на Брусникиной. - Итак, я не стану спрашивать, чьи именно интересы вы намерены защищать. Меня, собственно, это не касается. Но Болотников действительно жаловался после одной из проигранных партий, что в какой-то момент испытал состояние, близкое к погружению в транс, к гипнозу или еще чему-то подобному.
- Он настаивал, что именно компьютер вызвал это погружение в транс? - спросил Гордеев.
- Он был как всегда не в меру эмоционален и, разумеется, не сумел описать, что именно с ним произошло, но окружающие поняли его именно так.
- А Мельник? Он жаловался на что-либо подобное?
- Разумеется, нет, иначе мы ни за что не согласились бы на продолжение матча.
- Не жаловался вообще, - продолжал допытываться Гордеев, - или не жаловался до смерти Болотникова?
- Константин, вне всякого сомнения, погиб по той же самой причине, что и Болотников! И можете передать своему начальству, спевшемуся с Development Comp.Inc., что мы этого так не оставим! - сорвался Мовсесян, но очень быстро овладел собой и уже более миролюбиво подвел черту: - У меня очень мало времени, и вообще, я считаю разговор исчерпанным.
4
Они молча спустились в холл, молча уселись в машину Гордеева. Брусникина почему-то второй день была без машины. К Болотникову, вернее, его вдове, нужно было ехать на Кожевническую улицу - недалеко, но по заснеженным улицам ехали минут двадцать. И за всю дорогу оба не проронили ни слова. Только перед самым подъездом Брусникина, вдруг остановившись, поинтересовалась:
- Вы курите, Юрий Петрович?
- Да, а что?
- Ну так закуривайте. А пока будете курить, мы подумаем, как вести себя с Гончаровой. А то стоять на морозе просто так перед чужим подъездом глупо.
- Глупо стоять, давайте сядем. - Гордеев кивнул на застеленную картонками поверх снега лавочку. В машине ему действительно хотелось курить, но после такого настойчивого предложения напрочь перехотелось.
- Да ладно уж, - брезгливо поморщилась Брусникина. - Собственно, я хотела услышать ваши выводы из услышанного от мальчика и Мовсесяна. Вас так возбудила фраза "эта чертова груда железа пыталась влезть мне в мозг", как будто вы не знали об этом заранее. Болотников, по-вашему, все-таки сумасшедший? Был сумасшедшим?
- Вряд ли. То есть эти его слова можно, наверное, расценить как начало психического расстройства, которое могло стать причиной самоубийства…
- Но вы так не думаете?
- Нет. Раньше думал, теперь - не думаю.
- Почему?
- Потому что погиб еще и Мельник, который ничего подобного не говорил.
- Значит, оба покойника были психически здоровы, правильно я вас поняла?
- Да. Более того, думаю, Болотников мог тогда высказаться абсолютно честно и без всяких преувеличений, компьютер вполне мог каким-то образом на него влиять…
- Даже довести до самоубийства? - насмешливо переспросила Брусникина.
- Да.
- И Мельника тоже компьютер порешил?
- Почему бы и нет? Просто у Мельника психика устроена немного не так, как у Болотникова. Болотников сразу понял, что происходит нечто странное, но не смог сопротивляться, а Мельник либо вообще не понял, либо понял уже в полете.
- Вы фантазер, Юрий Петрович, - хмыкнула Брусникина.
- Совсем наоборот, - пожал плечами он. - Вы сами спросили, что я думаю, я совершенно честно вам ответил. Но я при этом не собираюсь немедленно докладывать Воскобойникову и предъявлять обвинения разработчикам "Владимира I", поскольку мои выводы основаны на очень небольшом количестве фактов. Появятся новые факты, возможно, придется пересмотреть и выводы.
- А как вам выпад Мовсесяна о том, что Шахматная федерация спелась с Development Comp.Inc. и собирается спустить все на тормозах?
Это что, провокация, прикинул про себя Гордеев, Воскобойников сомневается в его лояльности? Или после второй смерти Шахматная федерация и Development Comp.Inc. действительно спелись?
- Мовсесян меня порадовал, - ответил Юрий Петрович, сделав вид, что не понял глубинной сути вопроса. - Если его так легко вывести из себя, будем этим пользоваться и узнаем много интересного, согласны?
- Абсолютно.
5
Брусникина вошла первой, взяла вдову за руку и тихо сказала:
- Лерочка, дорогая, еще раз примите мои соболезнования. Это все ужасно. Вы не представляете, как я вам сочувствую.
- Да-да, вы звонили, - едва кивнула Гончарова, глядя мимо Брусникиной - на Гордеева. - Из шахматной федерации? Не помню, как вас?..
- Гордеев Юрий Петрович.
- Конечно-конечно, раздевайтесь, проходите. - она высвободила руку, протянула ее Гордееву, едва коснулась его ладони холодными пальцами, грациозно развернулась, тряхнув волосами, и крикнула куда-то в глубь квартиры: - Стас!
В дальнем конце коридора показался крупный упитанный господин в строгом костюме и домашних шлепанцах, молодой, лет двадцати восьми, не более, с мятым недовольным лицом; он разговаривал по мобильному телефону, раздраженно стиснув его в ладони и отстранив подальше от уха.
- Да ни хрена! - произнес он громко и с прононсом, не заботясь о том, что привлекает всеобщее внимание. - Ты меня понял?! Не дай бог!
- У нас очень деликатный вопрос, - понизив голос, заметила Брусникина. - Если вам сейчас неудобно, давайте мы придем в другой раз, в любое время, когда скажете.
- Ни в коем случае. Никакого другого раза! - резко возразила вдова и, обернувшись, окликнула господина с мобильным телефоном: - Стас, прими людей! - затем, встретившись взглядом с Гордеевым, смягчилась и добавила: - проходите, пожалуйста. Подождите несколько минут, я угощу вас тибетским чаем. - Уже скрывшись наполовину в кухне, она остановилась, сочтя нужным объясниться: - Стас - друг Богдана по шахматам, и вообще по деловым вопросам, он в курсе. Больше, чем я.
Брусникина и Гордеев следом за Стасом прошли в голубую гостиную: голубые стены и потолок, голубой ковер, голубые шторы, голубая мягкая мебель, серебристые телевизор и музыкальный центр тоже отсвечивали голубым из-за приглушенно-голубого света люстры.
- Норинский, - представился Стас, тяжело падая в кресло, - Станислав. Присаживайтесь, я вас слушаю.
- Есть несколько вопросов в связи со смертью Богдана и Константина Мельника. Мы обязаны их выяснить, - объяснила Брусникина, не вдаваясь в подробности.
Объяснение Норинского устроило, он закивал и развел руками:
- Да, конечно… Из ряда вон! Как его угораздило? - он замолчал и принялся нервно растирать пальцами виски.
- А Мельника? - не позволил ему затянуть паузу Гордеев. - Отчего, по-вашему, следом угораздило Мельника?!
- Не знаю. Про Богдана могу рассказать. Я проверил через людей совершенно надежных: со следствием все чин чином, самоубийство - сто процентов. Следов борьбы нет - раз, следов насилия нет - два, свидетели…
- Это все нам известно. Нас интересует…
- Беспокоит! - перебила теперь уже Гордеева Брусникина. - Нас беспокоит причина.
- Или повод, если вы видите разницу.
Брусникина тайком от Норинского недовольно зыркнула на адвоката. Гордеев сделал невинное лицо: дескать, ладно, переругиваться будем потом.
Норинский на них не смотрел, он закурил и уставился в потолок.
- У Богдана, конечно, характер был тот еще! Твердый был характер. Он из себя ничего лепить не позволял. Цельный был человек и - к вопросу о причинах и поводах - никогда особо не напрягался. Не получилось что-то: проанализировал, разобрался, что и где не так, наметил, чего надо сделать, и - вперед. Получилось - тоже особо долго не гордился, пёр себе дальше и выше.
- То есть две подряд проигранные компьютеру партии не могли, по-вашему, подействовать на него столь сильно… - попыталась уточнить Брусникина, но Норинский перебил:
- Чтобы он разуверился в себе и решил, что жить дальше не стоит?! Да бред это все собачий! То есть я понимаю, что все-таки себя-то он убил. Но… Короче, я не знаю, как вам объяснить. Его надо было знать, чтобы понять, что я имею в виду. Есть у меня приятель, Гена Осокин, депутат Мосгордумы, руководит секцией аквалангистов. Они ныряют на Волге, в Крыму, на Каспии, на Истринском водохранилище зимой - короче, повсюду. Позапрошлым летом был шахматный турнир в Нижнем Новгороде, Богдан его выиграл, и как раз Гена с командой там оказался в то же самое время. Я их знакомил, но все это было шапочно, на уровне здрасте-до свидания: при такой занятости у Богдана близких друзей, кроме меня, вообще нет. Не было. А тут он увидел, как Гена с ребятами погружается, и запал на этот дайвинг, даже по окончании турнира на несколько дней задержался - точнее, они с Лерой задержались, она к нему тогда приезжала. А у Богдана были проблемы с легкими еще с детства, астма не астма, короче, не все в порядке. Но вот ему захотелось - уперся он. Мне сказал: "Следующим летом ныряю на пятьдесят метров!" - и каждый день выполнял дыхательные упражнения, как-то выкраивал время, ходил к Гене в секцию и на следующий год в июле организовал выезд на Рижское взморье, уломал меня, своего тогдашнего тренера, еще каких-то знакомых и при всем народе нырнул. На пятьдесят метров. Один раз. И забросил это дело. Добился, доказал и - успокоился. Понимаете, что это значит? Это значит, что, если он проиграл этой железяке два раза, для него обыграть ее в конце концов наверняка стало бы делом принципа. Он бы не угомонился, пока не обыграл. Он еще с детства был таким: всегда всего добивался. Мы вместе учились с девятого класса, и нас всех тогда жутко доставала злобная историчка. Все поголовно ее боялись, а эта корова давила и давила, "недоумок" - это у нее самое ласковое обращение было к пацанам, у девок сережки отбирала, косметику всякую и никогда никому больше четверки не ставила. Проблема в том, что она при этом была еще и директриса, так что и пожаловаться по-хорошему было некому. А школа замухрышная, дети министров с нами не учились. Короче, не о том речь. Богдан один сумел подбить четыре класса в полном составе, и мы всей толпой отказались ходить на ее уроки. Вышел грандиозный скандал. Но не могла же она сто с лишним человек из школы выпереть и сто с лишним двоек в четверти поставить. В итоге дошло даже не до районо, до гороно. Приехал какой-то надутый ублюдок нас уговаривать. Грозился, слюни пускал. А Богдан ему - пусть извиняется, а то мы уже телевидение заказали, а если не поможет, устроим голодовку протеста. И корова эта извинилась. При всех. А потом вообще из школы свалила, даже, говорят, из Москвы съехала. И опять же фишка в том, что кто другой бы в штаны наложил такое предлагать и потом признать, что от него идея исходила. Перевелся бы потихонечку в другую школу или тренерам своим пожаловался, что есть, мол, стерва - аттестат портит. А Богдан? Он сознательно пошел на скандал, на конфликт. Потому что посчитал, что сваливать, поджав хвост, - это себя не уважать.
- Но если не проигрыш, тогда что могло побудить его к самоубийству? - домогалась Брусникина. - Может, были какие-то другие причины?
- Неоперабельный рак? Безответная любовь? Еще что-нибудь в этом роде? - усмехнулся Норинский. - Нет, не было ничего такого. Я ничего такого не знаю, а если было бы - знал бы.
- А Мельник? - напомнил Гордеев. - Они ведь оба покончили с собой. Одинаково. В одном и том же месте. И объединяла их только игра с компьютером.
- Про Мельника ничего не знаю. Богдан говорил, что он мямля, придурок и маменькин сынок. Вот такой мог, я думаю, из-за любого облома обидеться и прыгнуть. Только кто вообще сказал, что между их смертями есть связь? Тем более между причинами, из-за которых они наложили на себя руки?
- Эй! Кто-нибудь, помогите мне! - раздалось из кухни.
Поскольку Норинский на помощь не торопился, пошел Гордеев. Валерия укутывала ватной куклой чайничек на подносе.
- Вы не могли бы достать вон ту бутылку? - попросила она.
Довольно высоко, но все же не настолько, чтобы она сама не могла дотянуться, в кухонном шкафчике на специальной проволочной стойке покоился целый набор разнообразных винных бутылок. Гордеев снял самую пузатую - с ромом.
- Тибетский чай нужно приправлять ромом, - объяснила Валерия. - Поставьте вот сюда на поднос и садитесь, чай должен еще пять - семь минут настояться.
Гордеев пристроился на мягком табурете, гадая, был ли этот крик о помощи на самом деле вызван желанием рассказать ему что-то наедине. Похоже, что так. Она уселась напротив, положила руки на стол, судорожным движением сплела пальцы. В начале, в полумраке прихожей, он не мог ее рассмотреть, теперь она села как раз против света, словно предоставляя ему такую возможность. Она была очень красива. Кроме идеальной фигуры (что для модели норма), у нее были еще на редкость правильные черты лица (что для модели редкость) и длинные, ниже пояса, абсолютно прямые золотистые волосы (Керубино ее красит или цвет натуральный?). Черное облегающее платье до пола, наверное, можно было бы назвать траурным, если бы не обнаженные до плеч руки и не очень высокий - до бедра или даже чуть выше - разрез.
- На самом деле я до сих пор не могу не то что привыкнуть - поверить, что Богдана больше нет… - Она в свою очередь тоже пристально разглядывала Гордеева, словно ища сочувствия или чего-то еще. Он не без труда преодолел инстинктивное желание накрыть ее руки своей ладонью и, почувствовав неловкость, отвел глаза:
- Конечно…
- Мы были так счастливы. Это была любовь с первого взгляда, понимаете? Он полюбил меня с первого взгляда. А я потом его тоже с первого. Он сделал мне предложение в Милане. Специально приехал туда. Мы показывали новую коллекцию Грекова, он подошел ко мне после дефиле. Я его до того никогда не видела и даже не знала, кто это. Он сказал что-то вроде… вы привлекательны, я - чертовски привлекателен, помните, как в кино?
- Чего же тут время терять, да? В полночь, - продолжил Гордеев. - Прямо так и сказал?