Турецкий закурил и блаженно выпустил в сторону струю дыма. Поляков все равно поморщился, помахал рукой перед лицом и продолжил свой рассказ:
- Был еще один странный случай. Как-то раз… примерно через три недели после покушения… я зашел к Боровскому в кабинет. По какому-то делу. Генрих Игоревич расхаживал по кабинету из угла в угол. Знаете, как тигр в клетке. Волосы у него были встрепанные, а лицо - взволнованное. Я его окликнул - он вздрогнул и остановился. Уставился на меня так, как будто не узнает. А потом улыбнулся и говорит: "Извини, Андрей, я не заметил, как ты вошел". Я его спрашиваю: "Генрих Игоревич, у вас все в порядке?" Он сразу волосы рукой пригладил, пиджак поправил и отвечает: "Да, все в порядке. Просто я только что узнал, кто мне паскудит". Я его спрашиваю: "Кто? Кто вам паскудит?"
- И что он ответил? - нетерпеливо спросил Турецкий.
Поляков усмехнулся, потом нагнулся к Турецкому и хрипло прошептал ему на ухо два бранных слова. Александр Борисович посмотрел на него удивленно.
- Да, именно так он и сказал, - подтвердил Поляков. - Я не знаю, что он имел в виду. Он вообще редко позволял себе оскорблять людей. А тут такое…
Облако табачного дыма поплыло в сторону Полякова. Он неприязненно отклонился.
- Это все? - спросил Турецкий, туша - от греха подальше - сигарету в пепельнице.
Поляков ответил:
- Да. Теперь точно все. Буду рад, если это вам поможет. И еще больше буду рад, если это хоть как-то поможет мне.
Информация, которую Турецкий получил от своих собеседников, была разрозненной и неопределенной. Теперь нужно было попытаться свести все их утверждения и подозрения воедино.
По словам Дины, Олег Риневич был обеспокоен появлением таинственной "тени из прошлого". Он считал, что "тень" собирается ему отомстить за какую-то старую обиду. Припомнил Турецкий и другие слова Дины Друбич:
"Своих коллег по бизнесу он мало жалел. Он считал, что раз уж они сами ввязались в драку, то должны быть готовы к тому, что когда-нибудь их побьют. Мне кажется, тут что-то личное… Но я не знаю что".
Что-то личное из далекого прошлого. Настолько далекого, что Риневич успел о нем позабыть. И, скорей всего, это воспоминание было общим для Риневича и Боровского. Ведь именно после появления "тени из прошлого" у обоих бизнесменов начались неприятности в жизни. Возможно, эта "тень" мстила не только Риневичу, но и Боровскому. Стало быть, оно, это прошлое, и могло оказаться тем камнем раздора, об который сломала зубы многолетняя дружба двух бизнесменов. Кто-то столкнул их лбами.
Вот и "агент в бейсболке" намекал на то, что нужно искать "третьего игрока".
Боровский сообщил Полякову, что знает, кто ему "паскудит". Правда, кто конкретно, он отвечать не стал, отделался парой смачных слов. А Ласточкин намекал, что Риневич мечтал увести у Боровского жену. Как там ее зовут?.. Ляля. Вряд ли стоит брать в расчет намеки Ласточкина. Не такие они были люди, чтобы перегрызать друг другу глотки из-за женщины. Риневич не похож на Ромео, а Боровский - далеко не Отелло.
В любом случае, на повестке дня стояли две задачи: поговорить с Лялей и встретиться с кем-то, кто может рассказать о далеком прошлом Олега Риневича.
4. Фото из прошлого
Александр Олегович Риневич выглядел глубоким старцем - морщинистый, седой, с большими проплешинами и с лицом, похожим на печеный картофель. По его виду (так же, впрочем, как и по обстановке квартиры) невозможно было предположить, что перед вами не просто пожилой человек, а отец одного из самых богатых людей России.
Александр Олегович открыл Турецкому дверь, сидя в инвалидной коляске. ("Ноги-то ходят, да шибко болят. Стараюсь лишний раз их не тревожить", - объяснил он позже Турецкому.)
Он долго разглядывал удостоверение Турецкого в полумраке прихожей, словно не хотел верить собственным глазам, но потом все же поверил и, вернув удостоверение, сказал:
- Заходите уж, раз пришли. У меня как раз чай поспел. Сейчас будем пить.
Он стал разворачивать коляску в тесной прихожей, и тут Турецкий увидел в тощей, костлявой руке старика маленький пистолет. Турецкий нахмурился, но ничего не сказал, пока они не прошли на кухню. Лишь там он кивнул подбородком на оружие и спросил:
- Зачем вам это?
- Что? - не понял старик.
- Я спрашиваю, зачем вам ствол? Боитесь, что я наброшусь на вас и стану душить?
- А, вы про это? - Александр Олегович поднял пистолет и показал его Турецкому. - Это чтоб от грабителей защищаться. Года полтора назад на меня нападали. Местные мальчишки. Думали, раз мой сын миллионер, так я и сам должен быть буржуем. Но просчитались. У меня взять нечего, вот разве что пару серебряных вилок, но какой хулиган на них позарится?
Чай пили за круглым кухонным столом. Несмотря на скромное убранство кухни, скатерть на столе была белоснежная, часы, висевшие на стене, исправно тикали, а на подоконнике стояли глиняные горшочки с ухоженными традесканциями и геранями.
- Чисто здесь у вас, - похвалил Турецкий, потягивая чай с бергамотом, который старик ему собственноручно приготовил.
- А я педант, - объяснил Риневич. - Не выношу грязи, и все тут. Ничего не могу с собой поделать.
- Завидная черта, - заметил Турецкий.
Однако Александр Олегович возразил:
- Это как сказать. Моя жена, царство ей небесное, так не считала. Называла меня занудой.
Поняв, что Риневич настроен благожелательно, Турецкий принялся осторожно расспрашивать старика о его погибшем сыне.
- Олег редко меня навещал, - с сокрушенным вздохом признался Александр Олегович. - После смерти матери мы с ним почти не общались.
- Не ладили? - мягко спросил Турецкий.
- Не то чтобы не ладили. Просто стали друг другу чужими. Да и были, наверное. - Старик задумался. - Не знаю, почему так получилось, - продолжил он после паузы. - Когда дела Олега пошли в гору, мне вдруг стало казаться, что он относится ко мне снисходительно. И даже с легким оттенком презрения. Как медсестры в благотворительных больницах к больным бомжам. Вроде и обхаживают их, и слова дурного бродягам не скажут, а посмотришь им в глаза - и жить не хочется. Меня это конечно же злило. Кому же хочется казаться неудачником в глазах собственного сына?
- А почему он стал к вам так относиться?
- Ну я ведь всю жизнь проработал школьным учителем. Денег всегда было в обрез. А как перестройка началась, так они меня с женой пилить начали - иди, мол, в бизнес, зарабатывай деньги. Жена, так та даже жестче выражалась. Дескать, что это за мужик, который семью обеспечить не может? Она у меня всю жизнь модницей была. И тряпки новые любила, и технику всякую. Олежка в нее пошел.
Старик Риневич отхлебнул чаю, почмокал губами и продолжил:
- В общем, со временем мы с сынулей совсем перестали друг другу нравиться. Но пока была жива мать, не показывали виду. А после ее смерти прикидываться больше было не нужно. И мы просто перестали общаться.
Турецкий, внимательно выслушавший монолог старика, спросил:
- Александр Олегович, в молодости ваш сын был заносчивым парнем?
- О! - усмехнулся Риневич. - Еще каким! За словом в карман никогда не лез.
- А у него были враги?
- Враги? Гм… - Старик задумчиво пощипал себя за щетинистый подбородок. - Ну и вопросец. Да нет… Так, чтоб настоящие враги, этого, пожалуй, не было. Враги у него потом появились, когда он большим человеком стал.
- Ну, может, был человек, которого он сильно обидел? - не сдавался Турецкий. - Обидел, а потом из-за этого мучился. Я слышал, что Олег Александрович был совестливым человеком.
Старик Риневич вздохнул и кивнул:
- Это правда. Была у Олежки такая черта. Особенно когда выпьет. Он потому и пить не любил, что шибко жалостливым становился. Иногда за рюмкой-другой водки мы с ним… - Тут Александр Олегович внезапно осекся и смущенно покосился на Турецкого. - Вы только не подумайте, что я был собутыльником собственного сына, - поспешно разъяснил он. - Ну, выпивали иногда, по праздникам, как и в любой семье. - Он пожал плечами. - Я считаю, в этом ничего такого нет.
- А я и не спорю, - заверил его Турецкий.
Не встретив возражений, старик приободрился и продолжил:
- Так вот, иногда, принявши на грудь, он начинал припоминать свои грехи. Особенно часто об армии говорил. Все философствовал. "Положим, - говорит, - волка убить можно, потому что он и сам хищник. За него на том свете не спросится. А как насчет беззащитных да убогих?"
Турецкий сощурился:
- Так и сказал - "беззащитных и убогих"?
- Ну, так или примерно так, какая разница? Главное, что он все выяснить для себя пытался - за что с него на том свете спросится, а за что нет.
- Он вспоминал кого-то конкретно? Кого из "беззащитных и убогих" он обидел?
Александр Олегович подумал и покачал головой:
- Да нет, имен не называл. Говорил только, что, когда служил в армии, шибко сильно кого-то обидел. Что-то там у них было. Не то драка, не то еще что.
- А с чем была связана эта драка? - спросил Турецкий. - Какие-нибудь детали он вспоминал?
Старик вновь задумался, но в конце концов лишь развел руками:
- Нет, сынок. Деталей я не помню. Помню только, что как выпьет, так и начнет об этом своем армейском случае размышлять. Я так понял, что сильно ему эта история в душу запала. Олежка мой по молодости лет драчливый был. И вспыльчивый не в меру. Но зато быстро остывал и обиду в душе не хранил.
- Сколько вы с ним не виделись? - спросил Турецкий.
Старик сложил гармошкой морщинистый лоб.
- Да, почитай, уж лет восемь, кабы даже не больше. Я и на похороны к нему не пошел. Зачем? Если он при жизни меня видеть не хотел, так мертвому я и подавно не нужен. Мертвый ведь вскочить да послать куда подальше не может. Так зачем я стану его обижать? Правильно я говорю? Или нет?
Турецкий ничего на это не ответил, лишь неопределенно пожал плечами. Видя, что Турецкий не разделяет его точку зрения, старик горько усмехнулся.
- Вы вот, наверно, сейчас сидите и думаете: совсем нет сердца у старика. Но, уверяю вас, молодой человек, это не так. Верите, нет: порой среди ночи проснусь, и в сердце так засаднит, что жить не хочется. Только ведь былого не исправишь. Так чего тогда кулаками после драки махать? Да и кому от этого польза будет, от махания-то?
Риневич внимательно посмотрел на Турецкого и, поскольку тот все так же молчал, добавил:
- Я не люблю показывать свои чувства, даже когда мне это выгодно. Я, вы знаете, человек столь же спокойный, сколь и самостоятельный. Настолько самостоятельный, что не нуждаюсь в добром расположении властей. Гнев и лесть - фактически аналогичны. Не они ведут человека за собой, а его гадкая натура. Судите сами: и гнев, и лесть делают человека рабом. В первом случае - рабом своих эмоций, во втором - обстоятельств. Поэтому я всегда стараюсь быть независимым и невозмутимым.
- Завидная черта, - заметил Турецкий. - А вообще, вам виднее.
- Вот то-то и оно, что виднее, - кивнул старик. - Так что не вам меня осуждать. Если кто-то и может меня осудить, так только я сам. Ну и еще Олег, царствие ему небесное… - Старик вздохнул и добавил: - В которое, между нами говоря, я не очень-то и верю.
Старик замолчал и задумчиво разгладил коричневой ладонью складку на скатерти.
- Александр Олегович, - вывел его из задумчивости Турецкий, - у вас наверняка остались старые фотографии вашего сына?
- Ну какие-то остались, какие-то - нет. Признаться, я давно уже не просматривал старые альбомы. Я ведь не слишком сентиментальный человек. Предпочитаю жить настоящим, а не прошлым. - Риневич сощурился. - Я вижу усмешку на вашем лице. Наверное, думаете: да какое у тебя, старика, может быть настоящее? А вот такое, какое есть. Все равно оно мне в тысячу раз милее, чем прошлое.
- В таком случае, вы очень необычный человек, - сказал Турецкий.
Старик усмехнулся:
- А я и не спорю. Мой тип людей встречается в природе очень редко. Мы смотрим только вперед. С вашей точки зрения, это дефект, а с моей - единственный способ оставаться бодрым и не подохнуть от тоски и жалости к себе.
- Интересная точка зрения, - сказал Турецкий. - Впрочем, все люди разные…
- И каждый предпочитает жить так, как ему нравится, - заметил Риневич.
Турецкий кивнул:
- Вот с этим согласен. Скажите, Александр Олегович, а армейские фотографии вашего сына сохранились? Или, может, он их забрал?
- Отчего же забрал? Нет, не забрал. Он вообще старыми фотографиями не слишком интересовался. Как раз этим свойством Олег пошел в мою породу.
- Значит, они у вас?
- Гм… Да вроде парочка была. Хотите взглянуть?
- Если вам не сложно.
Старик покачал головой:
- Ничуть не сложно. Подождите здесь, я съезжу за альбомом.
Прошло не меньше пяти минут, пока Риневич вернулся и развернул перед Турецким увесистый старый фотоальбом. Он перелистнул морщинистым пальцем несколько страниц и остановился.
- Ну вот, смотрите. Это все, что есть.
Перед Турецким лежал фотоснимок, запечатлевший большую группу молодых бойцов - человек двадцать, - расположившихся в три ряда. Александр Борисович легко отыскал среди них Олега Риневича и Генриха Боровского. Оба они мало изменились за прошедшие двадцать с лишним лет.
- Это единственный армейский снимок?
- Нет, есть еще один. - Старик вновь перелистнул страницу. - Вот. Здесь они оба - Олег и Генрих. И еще один их друг.
На черно-белом снимке друзья стояли в обнимку. Риневич широко улыбался, а Боровский, напротив, был серьезен и сосредоточен. Риневич стоял по левую руку от Боровского, а по правую - совсем еще молодой паренек с грустными глазами и смазливым лицом. И лицо это показалось Турецкому знакомым.
- Александр Олегович, а кто этот третий друг?
Старик наморщил лоб:
- Да я уж и не помню… Олег называл его фамилию, но это было давно… Погодите-ка… - Он вздохнул и покачал головой: - Нет, не вспомню. Ничего уже не помню.
- Две фотографии за два года службы. Не густо, - заметил Александр Борисович.
Старик Риневич развел руками:
- Увы. Больше нет и никогда не было.
- Александр Олегович, вы разрешите мне забрать эти фотографии? С возвратом, конечно.
- Да ради бога. Забирайте хоть насовсем. Я ведь в этот фотоальбом годами не заглядываю.
- Спасибо. - Турецкий взял снимки и убрал их в сумку. - Обязательно верну, - пообещал он старику. - Кстати, может, вы знаете фамилии тех, кто изображен на групповом снимке? Ну, может, Олег произносил?
Старик покачал головой:
- Нет, он никого из них не называл. Я вообще больше ничего не помню. Все, что мог, я вам уже рассказал, так что… - Он вновь развел руками. - Вы лучше чай допивайте, пока совсем не остыл.
Турецкий посидел у Риневича еще минут пятнадцать, но старик так ничего больше и не вспомнил. Поняв, что высидеть ничего больше не удастся, Турецкий засобирался. Перед уходом, уже в прихожей, он вспомнил про пистолет и поинтересовался:
- Кстати, Александр Олегович, а разрешение на ствол у вас имеется?
- Разрешение? На какой ствол?
- На тот, которым вы в меня целились.
- Господь с вами, Александр Борисович. Сроду я в вас не целился. А разрешение имеется. А как же иначе.
- Можно мне на него взглянуть?
- На разрешение-то? Э-э… - Глаза старика забегали. - Да я уж и не помню, куда его запихал. Склероз ведь, сами понимаете.
- И все-таки придется поискать, - настойчиво сказал Турецкий. - А лучше отдайте его мне. Пока не случилось беды.
Он протянул руку. Старик некоторое время молчал, грозно двигая седыми бровями, потом вздохнул, вынул из-под себя маленький пистолет и положил его на протянутую ладонь Турецкого.
- Теперь мне и защититься нечем, - проворчал он.
- Просто не открывайте дверь незнакомцам, - сказал Турецкий. - По крайней мере, до тех пор, пока они не покажут вам документ. Цепочка у вас на двери крепкая, живете вы скромно, так что бояться вам нечего. - Он осмотрел пистолет. - Ого! Вальтер. Где вы его приобрели?
Старик вздохнул:
- На рынке, в прошлом году. Сейчас у черномазых что угодно купить можно.
- Узнаете того, кто вам его продал?
- Черномазого-то? - Риневич криво ухмыльнулся, обнажив желтые стариковские зубы. - Да вы что? Они же все на одно лицо.
- Ясно. В таком случае - до свидания. Если вспомните что-то важное - звоните. Моя визитка у вас на столе.
И Турецкий покинул квартиру старика, сопровождаемый его сердитыми, гневными взглядами.
Мишаня Камельков, молодой следователь Генпрокуратуры, выслушал Александра Борисовича без особого энтузиазма. В последние дни он был завален работой, о чем и сообщил Турецкому, надеясь на снисхождение. Но снисхождения он не получил.
- А кто не завален? - цинично ответил ему Александр Борисович. - У всех у нас работы выше крыши. Но, как говорят бизнесмены, нужно правильно расставлять приоритеты.
- Акценты, - поправил грамотный Камельков. - Расставляют акценты, а приоритеты - определяют.
- Тем более, - кивнул неумолимый Турецкий. - Когда узнаешь фамилии мужчин, изображенных на фотографии, выясни, кто из них проживает в Москве. Ну и, само собой, наскреби мне адреса. И желательно - телефончики.
Камельков вздохнул:
- Александр Борисович, вы ставите нереальные задачи. Да на это полгода уйдет.
- Два… Максимум - три дня, - отрезал Турецкий. - У тебя есть номер и адрес воинской части. Ты просмотрел материалы дела Риневича. Этого хватит. Все, свободен. Как только разузнаешь - немедленно звони.
Как только опечаленный Камельков покинул кабинет, Турецкий достал из кармана мобильник - городскому телефону он в случаях, когда требовалась сугубая конфиденциальность, не доверял. Номер директора ЧОПа "Глория" Дениса Грязнова, племянника своего друга Вячеслава Ивановича, Турецкий набрал по памяти.
- Слушаю, - немедленно откликнулся Денис.
- Денис, привет. Это Турецкий.
- А, здравствуй, дядь Саня. Давненько не слышал твоего голоса.
- Думаю, что на это тебе грех жаловаться, - усмехнулся Турецкий. - Как правило, мой голос обещает тебе только проблемы.
- Но иногда это сопровождается вознаграждением, - заметил Денис. - Что на этот раз?
- Проблемы.
- И только?
- Да. Слушай, Деня, мне нужна техническая поддержка.
Денис на секунду замешкался, затем ответил:
- Понял. Какого рода?
- Камерного, - сказал Турецкий. - Вещь должна быть маленькая и незаметная. И притом чувствительная.
- Устроим, дядь Сань. Когда она вам понадобится?
- Вчера.
- Ясно. Через час я вам перезвоню и скажу, где мы можем встретиться. Я сейчас в Подмосковье. Это все?
- Да, - ответил Турецкий. Подумал и добавил: - По крайней мере, пока. А дальше будет видно.