3. Серьга
Двор был пуст, только возле одного из подъездов, опираясь на палку, стояла старуха. Проходя мимо нее, Турецкий сказал:
- Спокойно, бабуля. Я из милиции. - Он на ходу вынул из кармана удостоверение и показал его старушке.
- Ох, свят, свят! - перекрестилась та. - И за что ж его, горемычного?
- Это, бабушка, опасный вор-рецидивист. Специализируется на квартирных кражах.
- На кражах? - охнула старуха. - И поделом же ему, гаду! Нечего честных людей обкрадывать. Ишь, повадились, ироды, квартиры обносить! И когда только вас всех переловют?! И когда только вас, скотов, перебьют?!
- Слыхал? - усмехнулся Турецкий, продолжая держать парня за шиворот и легонько подталкивая его вперед. - Не понравился ты ей.
- Вы бы ей еще сказали, что я Христа распял, - угрюмо отозвался парень.
- Давай шагай, рецидивист-христопродавец…
Они прошли через двор и подошли к следующей арке. Прежде чем выйти на соседнюю улицу, Турецкий остановился и спросил:
- Какая машина?
- "Девятка". Бежевая.
- Где стоит?
- Сразу за аркой.
Придерживая парня одной рукой, Александр Борисович осторожно выглянул из-за угла. Возле арки и в самом деле стояла бежевая "девятка". Салон был пуст.
- Да нет там никого, говорю же, - проворчал парень.
- Помалкивай, когда не спрашивают, - осадил его Турецкий. - И шевели батонами.
Они вышли из арки и подошли к "девятке". Турецкий вынул из кармана ключи, которые предусмотрительно изъял у парня, пока тот находился без сознания. Сняв машину с сигнализации, он открыл заднюю дверцу:
- Полезай!
Парень забрался в салон. Турецкий сел рядом с ним и захлопнул дверцу. Парень заговорил первым.
- Если я все вам расскажу, вы не станете подбрасывать мне этот паленый ствол? - спросил он.
- Смотря по тому, что ты расскажешь, - ответил Турецкий. - Кто приказал тебе стрелять в Генриха Боровского? Риневич?
Парень медленно покачал головой:
- Я в него не стрелял. Я только целился. Стрелял я в того, другого, который выбежал из магазина. Но в него даже и не попал. - Парень усмехнулся и добавил: - Хотя мог бы. Старик не такой уж и быстрый.
- Зачем ты целился в Боровского? - спросил Турецкий.
- Я должен был его напугать. А если бы хотел, я бы легко его убил. Он даже пистолет от страха на пол выронил.
- Ты долго стоял возле машины. Зачем?
Парень повернулся к Турецкому боком и ответил:
- Чтобы он увидел серьгу у меня в ухе. Вот эту. Но он, по-моему, вообще ни хрена не соображал от ужаса.
Турецкий нахмурился и задумчиво почесал пальцем переносицу.
- Значит, ты должен был просто напугать Боровского. И сделать это так, чтобы он позже смог тебя опознать. Так?
- Так, - кивнул парень. - Поэтому и серьгу в ухе оставил. Чтоб было легче узнать.
- Грубо и глупо, - резюмировал Турецкий. - Тебя оправдывает только то, что не ты сам эту глупость придумал. Хотя… должен признать, что этот дешевый трюк сработал. Тебе ведь приказал это сделать не Риневич, так? Ты должен был подставить Риневича. Чтоб Боровский увидел тебя в офисе "Дальнефти" и решил, что ты действовал по приказу своего патрона. Правильно я говорю?
- Правильно, - нехотя признал парень.
- Как ты попал в службу безопасности "Дальнефти"?
- Просто. Как все попадают. Увидел объявление в газете, ну и пришел. Закончил курсы охранников. Поэтому конкурс прошел без проблем.
Турецкий слушал слова парня с безразличным лицом, словно не находил в них для себя ничего нового. Он ободряюще хлопнул парня по плечу и сказал:
- Молодец, рецидивист. Осталось только назвать имя своего настоящего босса.
Парень удивленно уставился на Турецкого:
- Как? А вы разве не знаете?
В ответ Турецкий поморщился, как от зубной боли.
- Дурак. Конечно, знаю. Но надо, чтоб ты сам назвал это имя. Ты ведь даешь показания, а не я.
- А у вас пишется, что ли?
- Ага. На корочку. Нет, болван, разве ты видишь у меня в руках магнитофон? Итак, я жду.
Парень нахмурился еще больше.
- Моему боссу не понравится, что я его сдал, - сипло сказал он.
- Да ну? - усмехнулся Турецкий. - В таком случае своей обидой он поделится с сокамерниками. Больше будет не с кем.
- А вы уверены, что вам удастся его посадить? - нагловато спросил парень.
Турецкий кивнул:
- На все сто. И чем быстрее ты начнешь говорить, тем быстрее я это сделаю.
Некоторое время парень размышлял, поглядывая на Турецкого оценивающим взглядом, - сумеет ли тот выполнить свое слово или нет. В конце концов решил, что у Турецкого лицо человека, заслуживающего доверия, и сказал:
- Хорошо, я расскажу. Имени человека, на которого я работал, я не знаю. Я говорил с ним по телефону. Деньги за работу он перечислял на мой счет в банке.
Александр Борисович недоверчиво прищурился:
- Как он на тебя вышел?
- Позвонил мне домой. Я взял трубку, а там - незнакомый голос. Говорит: "Проверь свой счет в банке. Я перезвоню завтра". А дальше - гудки. Я, конечно, сильно удивился, но проверил.
- И что ты обнаружил?
Парень посмотрел на Турецкого лукавым взглядом и ответил:
- Три тысячи долларов! Представляете? На следующий день он перезвонил и сказал: "Это только за то, чтобы ты меня выслушал. И чтобы понял, что намерения у меня самые серьезные. Если сделаешь то, что я скажу, получишь в десять раз больше".
- Щедро, - хмыкнул Турецкий. - Давай дальше.
- Ну дальше он сказал, что у него с моим шефом, Риневичем, старые счеты. И что он хочет свести эти счеты с моей помощью.
- Ну а ты?
- А я ответил, что в таком случае ему лучше обратиться к услугам киллера. И что вообще я своих хозяев не сдаю.
- Да ты, оказывается, парень с принципами! - иронично заметил Турецкий.
- Вам смешно? - Парень насупился. - Вот и ему стало смешно. Он засмеялся и сказал, что убивать он никого не собирается. Просто он хочет немного моему хозяину… досадить. Да, так он сказал: "Досадить". Я спросил, не боится ли он, что я все расскажу Риневичу. Он ответил, что нет. Потому что уверен, что я умный парень и не захочу наживать себе врага. Лучше получить деньги, чем жить в постоянном страхе и шарахаться от каждой тени. Потом он сказал, что видит меня. Видит, как я сижу у окна и разговариваю по телефону. И что ему ничего не стоит… погодите, как же он выразился?.. удивить меня до смерти - вот как.
- Что, так и сказал?
- Так и сказал.
- И ты, конечно, согласился?
Парень уныло вздохнул:
- А что мне оставалось делать? Как только я сказал "да", Соха тут же перевел на мой счет еще пять тысяч. Чтобы я окончательно понял, что он не шутит.
- Как он объяснил тебе нападение на Боровского?
- Да так же, как и вы. Сказал, что хочет подставить Риневича. Что Боровский должен меня запомнить, но чтобы рожу свою я особо не светил. В общем, так, чтобы у Боровского остались сомнения - я это был или не я.
- Сложный план, - заметил Александр Борисович.
Парень кивнул:
- Да. Я ему тоже так сказал. А он мне: "Ничего, ты парень сообразительный, что-нибудь придумаешь". Вот тогда я и придумал с серьгой. Все в ушах кольца носят, а я гвоздик вставил.
- Умно придумано, ничего не скажешь, - похвалил Турецкий. - Сколько он тебе за это заплатил?
- Сравнял до десяти кусков. Сказал, что это только начало и что впереди у нас много работы.
Парень заерзал на сиденье, скорчив болезненную мину. С упреком посмотрел на Турецкого и сказал:
- Руки бы развязали. Больно ведь. Я уже пальцев почти не чувствую.
- Придет время - развяжу, - неумолимо ответил Александр Борисович. - А ты давай рассказывай дальше. Что еще ты сделал для своего нового хозяина?
Парень заметно приуныл и продолжил тихим, обиженным голосом:
- Кроме сегодняшней истории, ничего. Он долго не объявлялся. А вчера позвонил и говорит: "Есть, говорит, такой следователь - Турецкий. У него сейчас машина сломана, поэтому он домой от метро пешком ходит". Ну вот. Потом объяснил мне про эту арку. Сказал, что это очень удобное место, рядом с вашим подъездом.
- Он тебе описал мою внешность?
- Да. И еще фотку прислал.
- Как?
- Да по телефону. Вы у меня трубу забрали. Посмотрите там в памяти.
Александр Борисович достал из кармана телефон парня и пощелкал по кнопкам. На экране всплыло его собственное лицо. Снят он был где-то на улице, почти в движении, однако снимок был довольно отчетливым. Да и одет на снимке Турецкий был в то же пальто, что и сегодня. В общем, узнать можно было легко. Турецкий нажал на кнопку, чтобы узнать номер отправителя, но обратного телефона не было.
- Я тоже пытался узнать, с какого номера он кинул эту картинку, - объяснил парень. - Но у него, видимо, блокировка. Антиопределитель, или как он там называется.
- Ты должен был меня убить? - спросил Турецкий.
Парень едва заметно усмехнулся:
- Обижаете. Я ведь не мокрушник. Мы с ним сразу договорились, что никаких мокрых дел. Он сказал, чтоб я хорошенько пересчитал вам кости. Он сказал, что действовать нужно осторожно и решительно, но… - парень вздохнул. - Но я вас недооценил.
- Это точно, - подтвердил Турецкий. - А по телефону угрожал мне тоже ты?
- По телефону? Вам? - Парень удивленно поднял брови. - Когда?
Александр Борисович небрежно махнул рукой:
- Ладно, не важно. - Затем внимательно посмотрел на парня и вдруг спросил: - Ты ведь, кажется, сказал, что не знаешь своего хозяина?
Парень покачал головой:
- Нет.
- И имени своего он тебе не называл?
- Да нет же!
- Тогда почему ты назвал его Соха?
Парень уставился на Турецкого, но затем, ухмыльнувшись, качнул головой:
- А, это? Это он мне сам сказал. Чтоб, значит, я его Сохой называл. Я его спросил: как мне, говорю, вас называть? Как к вам обращаться? Он засмеялся и отвечает: "Зови меня Соха. Меня так в детстве во дворе дразнили". Ну вот.
- В детстве, значит. - Александр Борисович задумался. - Интересно… Ладно, голубь, пора ехать. Думать будем позже.
- Погодите. Как ехать? Вы же обещали меня отпустить!
- А вот это уже вранье, - спокойно сказал Турецкий. - Никогда я тебя, Жуков, отпускать не обещал. Ты ведь Жуков? Или это тоже кличка?
- Жуков, - хмуро отозвался парень. - Но вы ведь сами пообещали, что если я вам все расскажу, то в камеру меня не отправите.
- Я обещал, что пистолет к делу не присовокуплю. А за мои опухшие глаза и за испорченные круассаны ты ответишь. По всей строгости закона.
Парень обиженно отвернулся к окну, нахохлившись, как воробей, и за всю дорогу не сказал больше ни слова. Впрочем, Турецкому было о чем подумать и без него. Уж очень сильно кличка таинственного босса Соха была похожа на бранное слово, которым Боровский - в пересказе Андрея Полякова - обозвал того, кто ему "пакостит".
4. "Пересмотр итогов приватизации…"
Ночи в камере были темные и душные. Больше всего Генриха Игоревича угнетала эта вечная духота. И еще - запахи. Они витали по камере день и ночь: отвратительные запахи мужского пота и грязных носков, смешанные с крепким духом, вылетающим из раскрытых ртов храпящих сокамерников.
Теснота камеры также угнетающе действовала Боровскому на нервы. Порой ему казалось, будто его связали по руками и ногам и запихали в вонючий мешок, из которого ему никогда уже не выбраться. А иногда появлялось еще более страшное ощущение - словно рот, горло и легкие ему забили грязной ватой, и тогда он начинал кашлять, пытаясь очиститься от этой ваты, и кашлял так несколько минут подряд - к большому неудовольствию сокамерников.
Все это - и неприятные запахи, и теснота, и невозможность уединиться - напоминало Генриху Игоревичу армию. Только здесь было намного хуже. Сокамерники его не трогали. Первое время они с любопытством пялились на него, что бы он ни делал, и то и дело приставали с идиотскими вопросами. Один из них - бывший бухгалтер, севший за махинации, - как-то спросил:
- Слушайте, а правда, что некоторые олигархи вшивают себе в член бриллианты?
- Не знаю, - вяло ответил Боровский.
- А вы?
- Я - нет.
- Жаль, - с видимым разочарованием вздохнул бухгалтер. - Были б у меня такие деньги, я бы вставил себе камни везде, где только можно. В член, в зубы… Это надежней, чем хранить камушки в банке.
- Ага, - весело отозвался другой сокамерник - рослый волосатый детина, сидевший по подозрению в вымогательстве. - До тех пор, пока кто-нибудь не узнает! А как узнает, так вырвет тебе зубы вместе с челюстью. Да и член оторвет, чтобы долго не возиться!
Нельзя сказать, чтобы общество сокамерников сильно раздражало Генриха Игоревича. Порой он даже вслушивался в их тихие беседы и находил в этом определенное удовольствие. Он уже отвык от бесед простых людей, которые делятся друг с другом своими горестями и обидами. Обсуждение бизнес-планов и мест, где можно отдохнуть на широкую ногу, обмен колкостями и остротами - вот из чего в основном состояли беседы бизнесменов. Здесь же все было иначе. В камере сидели люди, которых привела сюда общая беда. Беда, которая нисколько не сплотила их, но придала их мыслям и взглядам на мир какое-то общее выражение, превратив их почти что в родственников.
Иногда у Генриха Игоревича возникало острое желание присоединиться к этим разговорам. Но он боялся, что, втянувшись в диалог, он вынужден будет рассказать этим людям о себе, а значит, почти наверняка потеряет свою хрупкую независимость, и уже не сможет уберечь от этих чужаков единственное, что у него осталось своего - душу, населенную тенями родных и близких ему людей. Поэтому Боровский не только избегал расспросов, но и сам не лез никому в душу. Он был сам по себе.
По ночам Генрих Игоревич спал плохо. Засыпал он быстро, но спустя пару часов просыпался, словно от внезапного окрика, и потом уже не мог уснуть до самого рассвета, лежа на своей жесткой постели и таращась в черный потолок.
Однажды жулик-бухгалтер, которому никак не давал покоя тот факт, что он сидит в одной камере с олигархом, вновь пристал к нему с расспросами.
- Послушайте, - обратился он к лежащему на нарах Боровскому, - послушайте, а правда, что вы стали банкротом?
- Да. Наверное, - равнодушным голосом ответил ему Боровский, зная, что, если промолчать, бухгалтер никогда не отстанет.
- И у вас ничего нет? - с тайным восторгом, или это только показалось Боровскому, уточнил бухгалтер.
- Почти, - ответил Генрих Игоревич.
Бухгалтер вздохнул.
- Надо же, как жизнь повернулась? - с фальшивым сочувствием произнес он. - А небось, мнили себя хозяином России. Небось, думали, что можете делать все, что захотите, и никто никогда не схватит вас за руку. Интересно, что это за ощущение такое?
- Какое?
- Ну чувствовать себя хозяином жизни? Я, допустим, всегда ощущал деньги как обузу. Ну, в том смысле, что от них всегда исходила опасность. Риск, понимаете? Так ведь мои тысячи были в сравнении с вашими миллиардами просто жалким мусором. Интересно, вы относились к своим миллиардам как к деньгам? Или они были для вас голой абстракцией?
- Когда как.
Бухгалтер покачал головой:
- Уф-ф!.. Аж дух захватывает, как подумаю, какими суммами вы ворочали. Хотел бы я побыть в вашей шкуре. Не в теперешней, конечно, а в той, бывшей… Когда у вас в кармане был целый мир.
Боровский никак не отозвался на эту реплику. Тогда неуемный бухгалтер продолжил свою трескотню:
- По телику говорят, что Риневич был вашим другом. И как вас только угораздило его убить, а? Неужели большие деньги и впрямь делают из людей зверей? Неужели, чтобы стать богатым, нужно и в самом деле продать душу дьяволу? - Он прищурился и внимательно посмотрел на Генриха Игоревича. Затем добавил не без злорадства в голосе: - Теперь вам дадут лет двадцать, и выйдете вы на волю измученным туберкулезным стариком. Если вообще выйдете.
- Слышь, заткнись, а? - встрял в разговор волосатый вымогатель. - Кончай мужику нервы трепать. Ему и без тебя тошно.
- Да я же в философском плане интересуюсь, - запротестовал бухгалтер. - В наше время легче встретить Бога, чем живого, настоящего миллиардера. Я просто использую свой шанс, чтобы поговорить с ним. Ведь никогда же больше не доведется!
- Он уже не миллиардер, - заметил другой сокамерник, пожилой и молчаливый мужчина интеллигентного вида. - Он просто тля. Тварь дрожащая, как ты да я. К тому же - убийца. У него руки по локоть в крови своего друга. Ты уж лучше оставь его в покое. Этому человеку о собственной душе пора думать, а не о бывших миллиардах.
- Было бы о чем думать, - тихо и обиженно отозвался бухгалтер. - Душу продал, а миллиарды потерял. Обыкновенный неудачник, если вдуматься…
И тут Боровский вскочил на ноги, словно внутри него внезапно распрямилась пружина, до сих пор державшая его в сжатом состоянии. Глаза его сверкали, губы тряслись. Он уставился на бухгалтера и закричал:
- Послушайте, что вам от меня нужно, а? Вы хотите, чтобы я душу перед вами открыл, да?
- Да нет, я, собственно, не…
- Вы что, священник?
- Нет, - сдавленно пробормотал бухгалтер, ошеломленный таким поворотом дел.
- Так какого черта вы позволяете себе судить о моей душе?! - крикнул Боровский. - Какого черта вы записываете меня в великие грешники? Вы что, лучше меня?
Бухгалтер забормотал, словно оправдывался:
- Слушай, друг, ты что, с цепи сорвался? Я ведь не хотел тебя обидеть. Я это так, для поддержания разговора…
- Ты хочешь знать, продал я душу дьяволу или нет? - кричал на него Боровский, бешено вращая глазами. - Хочешь, да? - Он наступал на бухгалтера, и тот вынужден был вскочить на ноги и попятиться к стене. - Ну говори, гнида воровская, хочешь или нет?!
- Что ты… - Голос бухгалтера сорвался на сип. - Что ты сказал? - с трудом выдавил он из глотки слова.
- Я сказал, что ты мелкий вор! А я ни копейки ни у кого не украл! Все, что у меня есть, я заработал вот этим! - Боровский постучал согнутым пальцем по своему высокому лбу.
- Эй, парень! - окликнул его верзила-вымогатель. - Ты бы поосторожней с такими обвинениями. Ты все-таки не у себя в офисе.
- А ты не лезь! - рявкнул на него Боровский.
Верзила ухмыльнулся и встал с нар.
- Ну все, олигарх, - медленно и глухо проговорил он. - Сейчас я тебе покажу народный гнев. Сейчас ты узнаешь, что такое дубина народной войны. Сейчас я тебе эту дубину в глотку твою паршивую вобью.
Генрих Игоревич повернулся к верзиле и поднял руки к груди, приготовясь защищаться, но в этот момент жилистый и ловкий бухгалтер прыгнул на него сзади и сдавил ему горло локтем. Боровский попятился назад, пытаясь оторвать от своего горла руки бухгалтера, задыхаясь и хрипя:
- Отпусти… гнида… гнида…
- Давай его крепче! - весело сказал верзила-вымогатель. - А я ему пока копыта стреножу.
- Здоровый, зараза… - проскрипел бухгалтер, продолжая сдавливать голову Боровского в удушающем захвате. - Отожрался на народных харчах…