АВГУСТ 1945, Дубровицы
Боевой товарищ Егора, Максим Орлов, сидел на ступенях хаты с вывеской "Дубровицкий сельсовет". Над ним возвышался молодой мужчина с вальтером за поясным ремнем. Вьющиеся светлые волосы, прямой нос с россыпью бледных веснушек, острый, неприятный взгляд светло-серых глаз. Прямо-таки чистокровный ариец, если бы не веснушки. Но бабам такие нравятся, думал про себя Максим, стараясь скрасить ожидание всякими пустяшными мыслями. Солнце клонилось к вечеру.
Конечно, они с Верой - он старался привыкнуть к ее настоящему имени - потеряли счет времени. Тот самый случай, когда счастливые часов не наблюдают. Утомленные ласками, забывшие, где они и что им угрожает, они очнулись от блаженного полусна уже к утру, разбуженные звонким птичьим гомоном.
Путь к Дубровицам оказался долгим - шли они лесом, остерегаясь выходить на дорогу, по которой сновали машины.
Итак, в Дубровицы они пришли к вечеру, и Вера сразу ушла в сельсовет.
- Здравствуй, Курт! - начала она, войдя в кабинет председателя.
Тот стоял у окна приемной, из которого была видна дорога к селу.
- Какого черта ты здесь делаешь, Вера? - С ходу зашипел Домбровски. - И кто этот тип? Это место совершенно секретно! Это моя ставка, если хочешь! Кого ты привела сюда?
- Подожди, Курт, не сердись! Этот человек может оказаться очень нужен нам, нашему делу.
Торопясь, волнуясь, она стала рассказывать. Курт ходил по кабинету, заложив руки за спину, посматривая на соратницу и наложницу. Влюбилась, что ли?
- И ты вытащила его из тюрьмы? Ты с ума сошла?
- Ты должен гордиться мной! Я вышла на людей из группы Казимира, они знают о схроне группы. Ты же сам говорил, там ценности на крупную, очень крупную сумму. Неужели нам не нужны средства?
- Но кто сказал, что он не врет тебе, этот молокосос?
- Поговори с ним.
- И он будет знать меня в лицо? Мне удавалось так долго и успешно осуществлять свою деятельность потому, что никто не знает, кто я и где я. Я сижу в этой вонючей деревне, среди грязных чумичек и пьяных стариков во имя моей, твоей безопасности, безопасности наших людей. И ты приводишь сюда чужака!
- Но он не чужак! Он просто из другой группы! Ты не имеешь права пренебрегать такими людьми! За ним еще двое опытных диверсантов. А что, у нас так много профессионалов? Окрестные бандиты - вот наша армия. Разве можно на них полагаться в серьезных делах? Ты ведь планируешь крупную акцию на стадионе, не так ли? Там будет половина города, все руководство края и, разумеется, вся городская милиция и подразделения НКВД. И ты собираешься устранить их, имея за спиной кучку бандитов?
- Что ты несешь? А люди из лесного лагеря? На них я делаю ставку.
- Но и эти не будут лишними.
- Ты влюбилась? - остановился он прямо перед ней. Глаза его шарили по ее лицу.
Он знал ее как никто другой. Он, ее куратор, наставник, любовник. Он знал каждое движение губ и глаз, каждый взмах ресниц. Ему было известно, что стоит за каждой из улыбок ее красивого лица. Ей было не обмануть его, так думал он.
А она думала о том, что сейчас в ее руках. Жизнь, нет, две жизни. Потому что она уже не мыслила себя без юноши, который сидел на ступенях, и ждал…Спасения? Смерти?
Она смотрела Курту прямо в глаза. Ореховые радужки мерцали в пробивающемся сквозь ставни солнечном свете, отливая мягким медовым цветом. Она смотрела спокойно и смело. Она улыбнулась ему, и ямочки заиграли на щеках.
- Послушай, он моложе меня на шесть лет! Я не настолько стара, чтобы увлекаться детьми, пусть и хорошо обученными убивать.
- А он в тебя? Он влюблен?
- Понятия не имею. Может быть… Ну и что? Мало ли кто в меня влюблен. Оставим это. Ты обещал увезти меня в Америку. Или передумал?
- Нет, не передумал. В день городского праздника, когда вместо салютных залпов прогремят взрывы… В этот день мы скроемся.
Как он высокопарен. Даже в разговоре о тысячных жертвах, думала Вера, боясь обнаружить отвращение. И она снова улыбнулась. Он чуть улыбнулся в ответ.
- Ну хорошо, хорошо.
Нет, она не врала. Она не влюблена. Просто заигралась… Видимо, от нервов…Работа у нее действительно опасная.
- Документы? Они готовы?
- Да, господин майор! - четко отрапортовала Вера. - Все в нужном количестве. Все абсолютно надежны. Хранятся у пани Владлены, в ателье.
- Хорошо, молодец. Ладно, пойду, посмотрю на твоего мальчика. Видимо, королеве все-таки полагается паж.
Пока шел этот длинный, нервный разговор, Максима караулил возле двери молодчик с лицом арийца. Деревенская улица была пуста. Иногда откуда-то из-за плетня слышалось кудахтанье куриц, да валялась в тени под вязом вислоухая собака, окруженная щенками. Один из них подбежал на косолапых лапах в Максиму, лизнул протянутую руку, полез на колени целоваться.
- Не тронь собачку, - лениво процедил конвоир.
- Так она сама ко мне льнет. Девочка. хорошая. - он потрепал щенка по загривку.
- Да уж, видно, что девочки к тебе льнут, - нехорошо ухмыльнулся охранник.
Максим поднял голову.
- А к тебе, видать, и близко не подходят.
- С чего это ты решил?
- Дерьмом от тебя за версту несет, - невозмутимо произнес Максим и прыгнул в сторону.
Сапог, которым его намеревались ткнуть, попал в пустоту, охранник свалился со ступеней, Максим уже стоял за его спиной.
Дверь отворилась, Курт Домбровски имел удовольствие наблюдать эту картину. За его спиной, сдерживая смех, стола Вера.
- Мирослав Иванович! - завопил охранник.
- Заткнись, Анджей! - оборвал его председатель. - Ты побудь здесь, - обернулся он к женщине. - А ты иди за мной, - небрежный кивок в сторону Максима.
Они вернулись в кабинет.
- Так получается, Мирослав Иванович, что нужна нам ваша помощь! - горячился Максим. - Старшой мой, Богдан, точно знает место, где прикопаны камушки и ружье, и деньги… Пана Казимира-то Чека расстреляла, многие при захвате полегли, а нас, трое - Богдан, Тарас и я - мы сумели выскочить из котла и скрыться.
- Откуда же ты такой молодой взялся?
- Из интерната сбежал. Родители погибли в лагерях. Мы из остзейских немцев.
- Вот оно как. куда же ты сбежал?
- Отыскал дядю по отцу. Он лесником работал в Бе-лоострове, под Ленинградом возле финской границы. В сороковом году тайком пересек финскую границу, потом попал в Германию…
- В какой школе абвера тебя готовили? - перебил Домбровски.
- "Шайнце-З", господин майор.
- Мирослав Иванович! Здесь я для всех Мирослав Иванович!
- Так точно!
- Так вы вырвались из котла, и дальше что?
- Перебрались потихоньку сюда, во Львов. Город шумный. Большой узел железнодорожный, приезжих много, затеряться легче. Искали к кому прибиться. Знали, что есть на территории еще одна крупная группа абвера, но Казимир ничего не рассказывал - конспирация. Потом вышли на Паленого.
- Кто был в "Шайнце" инструктором по подрывному делу?
- Отто Вайнштейн.
- Где жили во Львове?
- Ну, снимали комнату у вдовицы одной. Адрес сказать?
- Потом. Зачем на "железку" поперлись?
- Так хотели толкнуть товар. Жить-то надо…
- Что ж "общак" не взяли?
- Так он же там, в Черновцах. А там на нас ориентировка у каждого мента и особиста.
- А радиодело? Кто вел радиодело?
- Ефрейтор Гауф. А рукопашный бой.
- Хватит. Отвечай только на поставленный вопрос. Кто из немецкой разведки курировал вашу группу?
- Этого я не знаю. Это пан Казимир знал. Вот Богдан, старшой мой, должно быть, знает. Он у Казимира правой рукой был. Мирослав Иванович, получается, что надеяться нам больше не на кого. Если Богдана и Тараса увезут в Черновцы, им хана. Там их сразу к стенке поставят.
- Красиво излагаешь. Но не верю я тебе, парень. Просто потому, что вообще никому не верю. Все, что ты говоришь, надо проверить, а времени у меня на это нет. Эти твои Богдан и как его там.
- Тарас.
- Они мне никто и звать никак. И я им ничем не обязан.
- Значит, не поможете?
- Нет. Всегда есть шанс, что ты из НКВД и все это провокация. А чтобы голову себе над этим не ломать, я тебя, пожалуй, сейчас пристрелю. Что, не ожидал? А так оно и будет. Не здесь, не в кабинете же, что ты дергаешься? Сходим, прогуляемся к лесу. Незачем женщину пугать, верно? Ну, иди!
МАРТ 1946, Колыма
Для начала марта холода стояли лютые - столбик термометра стоял на отметке минус пятьдесят. Уже три недели мы работали в ночную смену, и каждый выход на улицу был пыткой. Но все же ночью работать было спокойнее - меньше начальства, меньше ругани и мордобоя.
Бригада строилась на выход. Бригадир подошел ко мне и сказал, что меня вызывает уполномоченный.
- Знаешь, где он живет?
- Откуда? - прохрипел я.
- Ишь, гад, не знает. Сейчас узнаешь. Возле конторы живет. Через полчаса пойдешь, понял?
- Понял, - ответил я, не веря своему счастью. Еще полчаса в тепле, а потом к уполномоченному. Он меня продержит часа два. и все это время в тепле, в тепле.
Я расстегнул бушлат, сел возле печки. Сразу стало тепло, и вши зашевелились под гимнастеркой. К ним привыкаешь, они почти не беспокоят. Я потрогал рукой карман гимнастерки, где лежало письмо, полученное мной три дня тому назад. Каждую минуту, не занятую борьбой за выживание, я повторял про себя каждое слово из нескольких строчек, написанных неровным мелким почерком. Вот и сейчас я повторял его про себя, шевеля растрескавшимися губами.
- Пора тебе, слышь! - Тронул меня за плечо дневальный. - Иди, а то он разозлится, гад.
Я кивнул, вышел, задохнувшись от ледяного воздуха. Идти было недалеко, метров сто пятьдесят. Я постучал в дверь. Загремели щеколды, замки, кто-то невидимый крикнул из-за двери:
- Ты кто? Я ответил.
- По вызову?
- Да.
Я вошел. Дверь из прихожей в столовую была не закрыта, оттуда слышалась музыка. Уполномоченный Бурков, низенький, толстенький, пахнущий одеколоном, вертелся вокруг, разглядывая меня маленькими черными глазками.
Запах барака дошел до его ноздрей, он вынул белоснежный носовой платок, встряхнул его.
На меня поплыли волны одеколона. А еще музыка и тепло голландской печки. Это было что-то нереальное.
- Вот и познакомились! - выказывая исключительную радость, воскликнул Бурков. - Ну, проходи! - Он открыл дверь в соседнюю комнату.
Это был небольшой кабинет с письменным столом, двумя стульями.
- Ни за что не угадаешь, зачем я тебя вызвал! Как твое имя? Отчество?
Я ответил.
- Год рождения? Назвал.
- Ладненько. Ты посиди, я сейчас позвоню кое-куда, и мы поедем.
Он выскользнул из комнаты, музыка за стеной смолкла, слышен был его бодренький голос. Бурков снова возник передо мной.
- У тебя какие-нибудь вещи в бараке остались?
- Нет, все со мной, - я невольно тронул рукой бумажный листок, лежавший в кармане гимнастерки.
- Ну и отлично! Сейчас придет машина, и мы с тобой поедем. Знаешь, куда? В управление!
- Мне все равно.
- Вот и хорошо!
Он потирал пухленькие ручки и все чему-то радовался. За окном загудела машина, и свет фар скользнул по ставням. Бурков исчез. Я размял пальцы ног, перемотал портянки.
- Поехали! - крикнул он из прихожей. Он был в белом полушубке, якутском малахае, расписных торбасах.
Я застегнул бушлат, подпоясался, подержал над печкой рукавицы. Мы вышли к машине. Полуторка с откинутым кузовом.
- Сколько сейчас, Саня? - спросил Бурков водителя.
- Пятьдесят пять, товарищ уполномоченный.
- Ну, ничего, ничего, - все посмеивался он. - Ты садись в кузов, нам тут недалеко. Давай, полезай. А Саня поедет побыстрей.
Саня молчал.
Я забрался в кузов, свернулся клубком, обхватил ноги руками. Бурков втиснулся в кабину. Мы поехали. Примерно через час замелькали огни, и машина остановилась возле двухэтажного дома. Везде было темно. Свет горел только в одном окне второго этажа. Двое часовых в тулупах стояли возле крыльца.
- Ты здесь постой, - сказал мне Бурков и исчез в дверях. Он отсутствовал недолго.
Минут через пятнадцать дверь отворилась, Бурков махнул мне рукой:
- Сюда!
Я вошел в дом. Бурков уже скинул полушубок и был в
форме НКВД.
- Ну, пойдем! - Он махнул рукой и начал подниматься по лестнице. Я медленно шел за ним, глядя на его круглое, коротенькое туловище. В коридоре второго этажа мы остановились перед дверью с надписью "Ст. уполномоченный НКВД Берлогов"
Странная фамилия, подумал я. Но уже нужно было идти по огромной комнате с портретом Сталина, остановиться перед внушительных размеров письменным столом, смотреть в бледное, землистое лицо человека, который всю жизнь провел в таких вот кабинетах.
Бурков почтительно сгибался у стола.
Тусклые глаза товарища Берлогова остановились на мне, а руки все что-то искали на столе. Услужливый Бурков помог найти нужную бумагу и пододвинул ее поближе к Берлогову.
- Фамилия? Имя? Отчество? Статья? Срок? Я ответил.
- Игнатьева знаешь?
- Да.
- Откуда?
- Он был моим начальником, полковник Игнатьев.
- Был. Вот именно, был полковником твой Игнатьев!
Я промолчал. Что тут скажешь? Значит, добрались и до Игнатьева.
- Сурепова знаешь?
- Нет.
- Сурепова, начальника отдела?
- Нет, не знаю
- Жалобы писал?
- Нет.
- Значит, ты знаешь Сурепова и не знаешь Игнатьева?
- Нет, я не знаю Сурепова.
- И Игнатьева не знаешь?
- Игнатьева знаю.
- Ладно. Ведите его!
Я встал, молча вышел из кабинета. Меня повели по ночному поселку на самый край, где высились три караульные вышки, где внутри огороженного тремя рядами колючей проволоки пространства помещался изолятор, лагерная тюрьма. Меня впихнули в камеру-одиночку, где уже сидело четыре человека. Один из них, самый старый на вид, тихо молился.
Я назвал имя, статью, срок - так положено.
- И зачем нас сюда притащили? - спросил я.
- На расстрел, - невозмутимо ответил один из заключенных.
- На расстрел?
- Да. Я приговоренный. Из Сусумана. Я замолчал, не зная, что сказать.
- Мы здесь все приговоренные, милый, - ласково пропел старичок и снова начал бормотать слова молитвы.
АВГУСТ 1945, Дубровицы
- Что, не ожидал? - усмехнулся Домбровски. - А так оно и будет. Не здесь! В кабинете я тебя стрелять не буду, что ты дергаешься? Сходим, прогуляемся к лесу. Незачем женщину пугать, верно? Ну, иди!
Максим медлил. Он мог кинуться на немца, но в заложницах была Вера, оставшаяся на крыльце.
- Что ж, воля ваша. Только пожалеете ведь, Мирослав Иванович, - легко улыбнулся Максим.
Они вышли. Вера стояла на крыльце изваянием. Она смотрела не на Максима, на Курта. И он растерялся. Никогда он не видел такого ее взгляда - она словно предъявляла ему некий "гамбургский счет". Он вдруг совершенно отчетливо понял, что сейчас может потерять ее навсегда. Если сейчас, в данный момент, разделается с мальчишкой, она никогда ему этого не простит. Черт его знает, что связывало ее с этим юным разбойником, возможно, диверсантом, может быть даже убежденным наци - видимо, что-то из прошлого. На психологический анализ времени не было. Было ясно одно: она не простит, он ее потеряет.
- Анджей, отведи-ка гостя на постой.
- К кому? - поднял брови Зингер.
- К старику Шмакову. И ему веселее будет.
- А-а, - ухмыльнулся Рудольф. - Пойдем, красавчик!
- И конвой поставь!
- Конечно, Мирослав Иванович! - откликнулся Зингер.
- Что это значит? - Вера смотрела, как Рудольф Зингер подталкивает в спину Максима, а тот, улыбаясь, идет к крепко сколоченному амбару, видневшемуся за крышей сельсовета.
- Ничего. Своего рода карантин… Я бы на твоем месте так не нервничал, - усмехнулся Домбровски и взглянул на дорогу. Со стороны Карпат, пришпоривая коня, приближался всадник.
- Вот что, Вера, я тебе избу определю, где ночевать будешь. Сиди там, не высовывайся.
- Анджей! - крикнул он. - Отведи даму в избу к. Он назвал какое-то женское имя, которое Вера не
расслышала.
- Нет, я посижу здесь на лавке, - указывая на прибитую к стене местного ларька скамейку, возразила женщина.
- Ну, сиди, - уступил Курт. - Но чтобы ни слова ни с кем, поняла? У нас здесь не принято, чтобы бабы в мужском платье хаживали.
Действительно, Вера упустила из виду, что одета в брюки и куртку. Она кивнула, надела на голову кепку, села на лавку. Тотчас шар из нескольких толстых, лохматых щенков подкатился к ее ногам.
Всадник как раз подъехал к крыльцу сельсовета, резко осадил коня. Две лошади, привязанные к плетню, испуганно шарахнулись. Худой, заросший щетиной мужчина спешился, вскинул руку в коротком, хорошо известном приветствии.
- С ума сошли? - прошипел Курт, пропуская гостя внутрь хаты.
Вера прислушалась. Окна кабинета Мирослава Ивановича выходили на ту сторону, где сидела она в окружении любвеобильных щенят. Наклонившись, играя с ними, она прислушивалась к еле слышному разговору. Речь шла на немецком. Ей удалось расслышать обрывки фраз, но и этого было довольно, чтобы понять суть разговора.
Собственно кое-что из услышанного она знала.
В преддверии городского праздника, на котором ожидалось скопление множества высокопоставленных лиц, активизировали свою деятельность армейские подразделения и внутренние войска, активизировалась военная разведка и контрразведка. В частности, были получены агентурные данные о местоположении горного лагеря диверсантов.