Он читал письма до глубокой ночи, он выпил бутылку коньяка, не реагируя на испуганные завывания Леночки, которая тихо царапала запертую дверь. Один раз он рявкнул: "Брысь!" - после чего царапанье сменилось удаляющимся всхлипыванием.
Когда он закончил, за окном светало. А перед глазами стояли жертвы тюремной больницы - "кровавой харчевни", как называли ее заключенные. Фельдшеры давали им стрихнин, и потом заиндевевшие мертвецы в одном нижнем белье подолгу стояли в задних сенях больнички, пока за ними не приезжал грузовик, и другие заключенные перекидывали трупы в кузов, как бревна…
Прочитав всю пачку еще раз, он сложил письма в конверт и сунул куда-то на нижнюю полку книжного шкафа, между томами Большой советской энциклопедии. Домработница Лиза протирала от пыли только корешки массивных томов, не вынимая их из шкафа. Нужно будет придумать, как отослать их обратно.
Эта Марина - она просто сумасшедшая! То, что было написано Егором, - это никогда никем не будет опубликовано, он, Олег, в этом уверен! И слава богу! А о том, чтобы сделать на основе писем фильм, - об этом вообще не может быть речи! Как людям жить-то потом, зная такую правду? И что будет с тем, кто осмелится такую правду обнародовать? Во всяком случае, он, Олег, и не подумает рисковать своей шкурой из-за мертвецов, давно вмерзших в колымскую землю.
Если бы кто-то из его боевых друзей остался жив, возможно, Сташевич испугался бы их суда, и этот страх заставил бы его выслушивать обвинения в трусости и конформизме, заставил бы оправдываться, объясняться, мучаться.
Но друзья его были мертвы, и счет предъявлять было некому. Так, по крайней мере, он считал.
Что касается Марины. В конце концов, не такая уж она и красавица, решил для себя Сташевич. Леночка ничуть не хуже и на четверть века его моложе.
Утром, явившись на студию с темными кругами под глазами, злым и небритым, Сташевич первым делом вызвал помрежа Римму и приказал:
- Если женщина, которая была здесь вчера, ее фамилия Терехова, еще раз явится сюда или позвонит, меня для нее нет и не будет! Никогда не будет! Запомните это раз и навсегда!
- Хорошо, Олег Иванович, - промурлыкала довольная Римма, тайно ревновавшая шефа ко всем женщинам на свете.
ИЮНЬ 1966, Пенсильвания
Ярко светило июньское солнце, освещая свежую зелень холмов Пенсильвании.
Белоснежный особняк Холинеров стоял на высоком берегу озера.
Кейт поднялась на второй этаж. Макс торчал в кабинете возле мольберта, установленного напротив огромного, во всю стену, окна. Он раздраженно сбрасывал на пол очередной лист бумаги.
- Ну, в чем дело, дорогой? - ласково спросила Кейт, поднимая скомканный лист.
- Я не знаю… Я не хочу этим заниматься
- Но, милый, это приносит нам кучу денег! Глупо отказываться! И зачем ты тратишь время на наброски? Пиши сразу на холсте! Ты же знаешь, галерея возьмет любую написанную тобой картину!
- Кейт, оставь меня, не мучай. - глухо проговорил Макс.
- Ну, хорошо, хорошо, - она погладила его по плечу.
- И не надо гладить меня, как ребенка! - закричал он. - Я не сумасшедший! Во всяком случае, не на столько, на сколько тебе хотелось бы!
- Зачем ты так? - Кейт отдернула руку, развернулась, чтобы уйти.
- Извини, - удержал ее Макс. - Я не хотел обидеть.
- Ну что ты!
Она прижалась к нему, вдыхая запах его тела.
- Как мне нравится твой запах! - пробормотала она. - Ну, если не хочешь, не рисуй, я же не заставляю! Просто.
- Ты опять?
- Нет, нет, делай, что хочешь! То есть не делай ничего! В конце концов, мы отлично заработали за последние годы и удачно вложили средства. Ты можешь позволить себе вообще ничего не делать!
- Ну наконец-то моя строгая жена отпускает меня в отпуск! - рассмеялся Макс.
- Не делай из меня узурпатора! - Кейт взъерошила его пшеничного цвета густые волосы. - Как мне нравится эта твоя короткая стрижка! Ты мой любимый ежик! Ты помнишь, что сегодня у нас гости?
- Конечно! Патриция и Генри Ферри, Арни Парриш. И, разумеется, твоя любимая подруга Сандра.
- Точно! Я пойду в оранжерею, срежу цветов. А ты должен проследить, чтобы натянули сетку для тенниса!
- Есть, мой генерал! - улыбнулся Макс. - Но сначала искупаюсь.
- Идет!
Внизу раздался звук клаксона. Кейт выглянула в окно, радостно рассмеялась и помахала рукой.
- Ну вот, Сандра уже приехала!
- Как всегда на два часа раньше!
- Я сама просила ее приехать пораньше! Во-первых, она поможет мне приготовиться к приему, а во-вторых, мы сможем поболтать без посторонних.
- Вот это-то и есть во-первых, - с улыбкой поправил ее муж.
- Пусть будет так!
Она чмокнула его в щеку и убежала. Высокая, худенькая, коротко стриженая брюнетка. Сорокалетняя женщина-подросток. Быстрая, спортивная, деловая. Настоящая американка. Макс спустился следом, прошел гостиную, обставленную в колониальном стиле, вышел на террасу. Сенбернар Лео, дремавший в тени, тут же поднялся, подошел к нему, подставляя лобастую голову.
- Хороший, хороший парень, - ласково потрепал его Макс.
Каждый раз, когда он выходил из дома, оглядывал белоснежный особняк, который принадлежал им с Кейт, шел через обширную лужайку, покрытую безукоризненно ровным ковром газонной травы, отвечал на приветствия садовника Питера или чуть заискивающую улыбку мексиканки Пенелопы, - каждый раз ему казалось, что он живет чужой жизнью. Смутное беспокойство, неловкость, которую испытываешь, одевшись в чужое платье, - это чувство бывало порой так мучительно, что он спешил вернуться в тесное пространство кабинета, - единственное место, где он ощущал себя в безопасности. Была еще роща за домом, которая притягивала его. Впрочем, озеро он тоже любил. Но и до рощи, и до озера нужно было дойти, преодолеть сотню-другую метров, - словно пересечь линию фронта. Пространство, где могут подкараулить всяческие неприятности, например наглые, назойливые папарацци, которые ухитрялись подкараулить знаменитого отшельника чуть не под водой или за кронами деревьев.
Но с недавних пор кабинет тоже перестал быть местом успокоения. Последнее время его не покидало тревожное чувство, что он вот-вот должен вспомнить что-то огромное, что-то очень важное, и, если это произойдет - озарение изменит все его мироощущение. Он был готов вспомнить, но для этого был необходим некий толчок из вне, что-то вроде наводящего вопроса в викторине…
Макс вышел на берег озера. Лео стоял рядом, прижавшись к нему теплым боком. Блестящая неподвижная водяная гладь казалась искусственной. Он скинул халат, подошел к кромке воды. Теплая, прогретая солнцем, мелкая волна лизнула его ступни, словно робкий, ласковый щенок. Он сделал еще пару шагов. Лео последовал за ним. Берег резко уходил из-под ног, и он поплыл.
- Лео, назад, мальчик! - приказал он, и пес послушно вернулся к берегу, сел, не спуская глаз с хозяина.
Макс хорошо плавал, он не помнил, кто и когда научил его плавать, как не помнил ничего из своего детства, отрочества, да и юности тоже.
Собственно, начало его жизни определялось для него послевоенным сорок шестым годом, когда ему было не то двадцать, не то двадцать один год. Первое лицо, которое он увидел перед собой, было лицо Кейт, тогда еще не знакомой ему молодой девушки. Он думал, что это его мать. Сознание возвращалось сегментами, рваными кусками. Оказалось, он говорит по-английски, а также по-немецки и по-русски. Но кто, когда и где учил его языкам - он не помнил. Потом он понял, что девушка, которая не отходит от него ни на шаг - не мать ему, она его ровесница. Так он осознал свой возраст. С ее помощью он научился ходить, говорить, есть, пить, - делать все то, что делают обычные люди. Еще через пару лет, когда они уже жили вместе, он был признан настолько дееспособным, что ему выдали водительские права. А еще через полгода он получил американское гражданство, и они расписались, а позже обвенчались в маленьком католическом храме, потому что Кейт была католичкой. О себе он не знал в этой связи ничего. Даже день его рождения выбрала Кейт, даже имя придумала ему она. Так что в определенном смысле она действительно была его матерью. Он расспрашивал жену о прошлом, но она и сама ничего о нем не знала. Август сорок пятого. Миссия Красного Креста. Маленький румынский городок. Истекающий кровью умирающий юноша. Какой-то мужчина хлопотал о нем, какая-то женщина умоляла ее, Кейт, побеспокоиться о ее младшем брате.
- Ну, вот я и беспокоюсь уж который год, - смеялась Кейт.
- То есть - у меня старшая сестра?
- Нет, видимо, она погибла. Мы искали, но не нашли.
Но эти разговоры пошли уже гораздо позже, когда он вполне освоился в мире людей и вещей. А первые годы, когда его личность только-только восстанавливалась из руин, он не задавал никаких вопросов. Его мучила тревога, изнуряющая тревога, бесконечные, непонятные страхи, постоянные ночные кошмары. Он просыпался, кричал, звал кого-то на помощь, выкрикивал чьи-то имена. Но, очнувшись, никогда не мог вспомнить, кого он, собственно, звал. Оставалась только дикая головная боль, которая разрешалась эпилептическим припадком.
Доктор Масевич, психиатр и психоаналитик, как-то предложил ему нарисовать свои ночные страхи. Ему дали альбом с белоснежными, плотными листами, карандаши, уголь, краски. Он начал писать. Темные тона, резкие линии, размытые пятна.
Постепенно его рисунки приобретали какую-то странную силу.
Он рисовал днями напролет. И действительно, это занятие успокаивало его. Он стал лучше спать, он стал спокойнее, уравновешеннее. В общем, живопись явно шла ему на пользу, так считали врачи и Кейт. Чего нельзя было сказать о музыке. Оказалось, он умеет играть на пианино, но едва пальцы его касались клавиш, следовал приступ такого отчаяния, таких безудержных рыданий, что все музыкальные инструменты были изъяты из больничного номера, а позже и из квартиры Кейт.
А живопись осталась. Он стал писать на холсте. Ему безумно понравилось смешивать краски, создавать свою собственную палитру, переносить на холст что-то неведомое, то, что таилось в глубинах его поврежденного рассудка.
Однажды Кейт, она работала редактором одного из модных глянцевых журналов, притащила в их квартирку известного галериста Самуила Гольдфарба. Она просто пригласила его на коктейль вместе с коллегами из журнала. Это было под Новый год.
Гольдфарб, увидев рисунки Макса, пришел в неописуемый восторг. Он заявил, что это гениально! Что такая непостижимая смесь примитивизма (помните Пиросмани? - кричал он) с размытыми красками импрессионистов (вспомните Моне, Ренуара, Сера… - захлебывался он), заправленные эмоциональностью "Капричос" Гойи! - что эта ядерная смесь взорвет весь художественный бомонд, всю интеллектуальную элиту! Его обвинят в подражательстве? Чушь! Этот парень, он не помнит ни одного из названных художников! Это его собственное эго! А портрет женщины, который повторяется бессчетное количество раз?! Лицо, пластика, которые угадываются в изогнутых линиях, сделанных углем, темперой, маслом… Это не вы, дорогая Кейт! Уж я-то вижу… Кто же эта незнакомка, а, Макс?
В общем, было столько шума, что у него жутко разболелась голова и начался припадок. Гости разошлись, Кейт хлопотала подле него всю ночь.
История с рисунками на этом не закончилась, напротив - только началась. Гольдфарб взялся за него не на шутку. В его галерее были выставлены творения "пока еще не известного широкой публике талантливого художника, жертвы минувшей войны. молодого человека, страдающего тяжелым недугом."
Кейт сочинила душещипательную историю, анонсирующую выставку его работ.
Дамы в мехах рыдали. Сопровождавшие их мужчины сдержанно промокали глаза белоснежными носовыми платками.
Через год он стал самым продаваемым художником Пенсильвании, а еще через год - одним из самых успешных живописцев Америки. Его успеху сопутствовали окружавшая его таинственность и нелюдимость, которые также были пиар-продуктом Кейт.
Он действительно не выносил шумных сборищ, терпеть не мог представителей богемы, тяготился светскими мероприятиями с обилием бесцеремонных папарацци, и однажды поставил вопрос ребром: он не будет участвовать во всей этой вакханалии. Он хочет жить на природе, чтобы рядом были озеро и лес. И чтобы у него была собака.
Он уперся так твердо, что Кейт сдалась. Они купили белоснежный особняк на берегу озера. Здесь было все, чего он хотел. Позади, метрах в двухстах за домом, начинался лиственный лес, который выходил на опушку небольшой березовой рощей. Дальше, на горизонте, поднимались горные хребты, покрытые густым ковром хвойных деревьев.
В общем, это было прекрасное место!
Правда, березы тоже вызвали в нем тревогу, мучительное желание что-то вспомнить, но он скрывал это от Кейт, потому что одновременно с тревогой роща притягивала его к себе, завораживала. И именно здесь он вспоминал! Потихоньку, отдельными молекулами, атомами, но память возвращалась!
Например, он вспомнил одно женское имя - Вера. И вспомнил, что эта женщина была очень важна для него. Но кто это: мать, сестра, возлюбленная? Этого он пока не помнил. Еще он вспомнил одну мелодию из Бетховена. Он напел ее Кейт, она подтвердила, что это вещь Бетховена. Но лучше бы тебе не петь, милый! Тебе это вредно.
А он чувствовал, что с этой мелодией связано нечто самое прекрасное из его прошлой жизни. Но что? Пока провал. Но роща помогала, это было несомненно.
Ежедневно Кейт уезжала в город; теперь она была шеф-редактором еще более модного гламурного журнала. Она возвращалась поздно. Он не скучал без нее.
Он купался, гулял по лесу в обществе сенбернара Лео. Он хотел бы, чтобы в их семье были дети. Но Кейт была категорически против. С нее хватит и одного ребенка - Макса Холинера. А если серьезно, дорогой, врачи не советуют. Подумай, ведь ребенок может быть не здоров! Наследственность, все такое… ты лучше рисуй, милый! Твои творения - это и есть твои дети! А ты и моя работа - это мои дети.
Он слушался ее, он рисовал. Но последнее время рисунки начали тяготить его. Ему казалось, что он выплеснул на белоснежные листы все, что мог.
Расплывчатые воспоминания начали обретать очертания.
Он не делился этим с Кейт - подспудно он чувствовал, что она опасается его прошлого.
Макс вышел из воды, вдоволь наплававшись. Лео радостно вилял хвостом, кидался целоваться - он очень переживал, когда хозяин заплывал так далеко. Гости должны были пожаловать через час, времени было вдоволь.
- Ну все, все, мой хороший! Идем домой! Проходя мимо оранжереи, он услышал голоса Кейт и
Сандры. Женщины срезали цветы и разговаривали довольно громко. Обычное человеческое заблуждение: если сам никого не видишь в поле зрения, то и тебя не видит никто. И не слышит.
Он прошел бы мимо, но произнесенное женой имя заставило его остановиться.
- Эта Вера. - раздраженно сказала Кейт.
Макс застыл, прислонившись к стене. Пес лег у его ног.
- Ты так и не расскажешь ему о ней? - удивленный голос Сандры.
- Конечно, нет! Посмотри, какие роскошные пионы! Я думаю срезать пионы и вот эти игольчатые лилии.
- Замечательно! Прекрасные цветы! Но, Кейт, почему ты не хочешь сказать Максу о письмах?
- Если я не сделала этого восемнадцать лет назад, неужели сделаю теперь? - раздраженно ответила Кейт.
- Да, но тогда он был болен, возможно, это было бы ему не под силу. Но сейчас…
- А сейчас это не по силам мне! Чего ты хочешь? Чтобы я сообщила мужу, что почти двадцать лет скрываю почту, которая приходит на его имя? Что на него претендует некая Вера, которая называет меня "дорогой и милой миссис Холинер"?
- С чего ты решила, что она претендует на него?
- Но ты же видела эти письма!
- Она лишь хочет знать, жив ли он!
- Ну конечно! Это для начала. Если она узнает, кем он стал, она захочет вернуть его!
- Но он же не вещь, Кейт! Ему решать.
- Ему? Это я сделала его! Я поставила его на ноги! Ты вспомни, он же был просто "овощ"! Вы все тогда удивлялись моему упорству.
- Это все так, дорогая! Так почему же ты не доверяешь его сердцу, его любви к тебе? Вы ведь обвенчаны! Я уверена, он все поймет правильно. Но имеет же он право знать.
- Ни на что он не имеет права! Он - мое творение, я, если хочешь, родила его! Я вынянчила его! Я сделала из него художника! А теперь, когда он стал приносить мне большие деньги, я должна делиться им? Ни за что! Я никому не позволю. И если кто-нибудь думает, что мне было легко, он ошибается. Вспомни, как нас с ним таскали в ЦРУ, когда обнаружилось, что он был русским разведчиком? И отвязались только тогда, когда выяснили, что по национальности он немец и бежал от коммунистов! А эти его припадки, крики по ночам? Приступы хандры, наконец?
Было слышно, что Кейт разрыдалась.
- Ну, ладно, ладно, только не плачь, прошу тебя! Я одного не пойму: зачем же тогда ты их хранишь? Он ведь может найти их!
- Да в жизни не найдет! Они на чердаке, а я запретила ему ходить на чердак. Ты же знаешь, он послушен, как ребенок. Почему храню? Очень просто: я хочу опубликовать их.
- Что? Опубликовать чужие письма?
- Ну да! Из этого может получиться душераздирающий роман! Мне даже придумывать ничего не нужно! Изменить имена, добавить описания природы, немного секса. В общем, это будет бестселлер!
- Ты с ума сошла! - Сандра даже задохнулась. - Но они могут прочесть! Она и он!
- Кто? Он? Он не читает книг, которые я запрещаю ему читать. Вера? В своей Германии? Она скоро умрет от рака. Она настолько бестактна, что пишет ему об этом!
- Кейт, ты же христианка! Как ты можешь лишить ее возможности проситься с ним? Это не милосердно!
- При чем здесь моя религия? Не я же устроила ей рак! И вообще, эта женщина. Она бросила его мне на руки, когда Макс умирал! Она работала на фашистов! Она жила с ублюдком, который погубил ее дочь! С чего мне жалеть ее? Она не достойна милосердия! И что, Максу нужны такие воспоминания? Такое потрясение?
- Кейт, то, что ты говоришь, это чудовищно! Лучше бы ты мне этого не рассказывала.
- Ты что же, перескажешь все Максу?
- Разумеется, нет. Но, знаешь, мне лучше уехать. Я не смогу сегодня. Играть в теннис.
- Как угодно! Ты всегда была чистоплюйкой. Вот и живешь одна до сорока лет.
- Я тебя тоже люблю, Кейт, - тихо отвечала Сандра…Он не помнил, как отлепился от стены. К счастью,
женщины вышли из оранжереи с другой, противоположной стороны. Сандра быстро шла к машине, за ней, умоляя остаться, почти бежала Кейт, с охапкой цветов в руках.
Максу удалось добраться до дома незамеченным. Голова начинала раскалываться. Он едва дошел до гостиной, и упал в припадке.
Прошло два дня. Кончился уикенд, Кейт собиралась в город. Он лежал в постели, она поднялась в его спальню.
- Ну, как ты, милый? - Она ласково провела рукой по его пшеничным волосам.
- Все в порядке, - ответил он, не открывая глаз.
- Ты отпускаешь меня на работу?
- Конечно!
- Спасибо, дорогой. У нас послезавтра выпуск, они там без меня просто сгорят синим пламенем!