- Поезжай, мой огнетушитель! - постарался улыбнуться он.
- Какой ты ужасно милый!
- Передай Пенелопе, чтобы не беспокоила меня! Я буду спать!
- Хорошо, милый!
Она чмокнула его, обдав тяжелым, сладким запахом духов, которые он ненавидел, но стеснялся сказать ей об этом.
Шум отъезжающей машины…
Было слышно, как внизу Пенелопа хлопотала на кухне.
Он вышел из спальни, поднялся по крутой лесенке на чердак, отодвинул крышку, поднялся в заваленное хламом, нагретое солнцем помещение.
Поиск занял более часа. Наконец он нашел то, что искал. В картонке из-под обуви лежала перетянутая резинкой пачка писем. Он просмотрел конверты. Первое было написано в сорок шестом году, то есть девятнадцать лет тому назад. Последнее лежало отдельно и было датировано пятым июнем текущего года. То есть было получено две недели назад.
Он развернул его.
…
"Миссис Холинер! Видимо, это мое последнее письмо. Вы ни разу не ответили мне, но мои письма и не вернулись обратно. Ни одно из них. Следовательно, Вы их получили. Возможно, передали Максиму (или Мартину - я не знаю, как Вы его зовете), а может быть - нет. Скорее всего, последнее. Я не верю, что он не откликнулся бы на мою боль. Вашу жестокость я объясняю тем, что Вы презираете меня. За то, что когда-то я была вынуждена оставить любимого мной человека на руки чужих людей. И на Ваши руки.
Я во многом виновата. В моей жизни было много такого, от чего мне хотелось отречься.
Вероятно, Вы сделали для него все то, что должна была сделать я. Но так распорядилась судьба. Все эти годы я несла такое наказание, которое, видимо, соизмеримо с моей виной.
И скоро предстану перед судом, который посущественней Вашего, миссис Холинер.
Но, может быть (и, увы, вероятнее), Максима нет в живых. Тогда простите мне мою резкость - это следствие болезни.
Еще несколько строк я напишу Максиму, очень прошу Вас, если он жив, передайте ему это письмо!
Вера Гашинская"
Вера! Это она, Вера! Ее еще звали тогда другим именем. Виктория, Вита! Но настоящее имя - Вера! Это было во Львове… Еще были Егор и Олег. А сам он. Мартин Фегель!
Он достал из конверта второе письмо. Руки его так тряслись, что он едва не порвал бумагу.
…
"Дорогой Максим! Я умираю, умираю вслед за нашей девочкой, нашей Мартой.
Не знаю, читал ли ты прежние мои письма, поэтому сообщаю: Марта скончалась от передозировки наркотиков. Это началось, когда ей исполнилось шестнадцать и он начал приставать к ней. Она ничего не рассказала мне, просто ушла из дома, прибилась к общине хиппи. Когда я разыскала ее, она сказала, что наконец-то обрела нормальную семью, где все любят друг друга. Что я могла возразить? Она перебралась в Голландию и жила там. Я была безутешна, но ее отъезд, по крайней мере, развязал мне руки - я ушла от него, переехала в Фюр-стенфельбрук - это маленький городок неподалеку от Мюнхена. Пока была здорова, играла на органе в местном лютеранском приходе. Оказывается, у пальцев есть своя память. Я вспомнила даже сонату Бетховена. Ту самую, которую ты играл для меня к Доме культуры Львова двадцать лет тому назад. Помнишь?
В общем, на жизнь мне хватало, и все было бы неплохо. Год назад от Марты пришло письмо. Она сообщила, что родила ребенка. Мальчика. Господи, как я обрадовалась! Я звала ее домой, умоляла вернуться домой с малышом. Но было поздно. Спустя полгода какой-то грязный, длинноволосый парень позвонил в мою дверь и протянул завернутого в рваное одеяльце ребенка. Это был мой внук. Наш с тобой внук. А Марта была уже мертва.
Я осталась с малышом. Он такой замечательный! И очень похож на тебя.
Конечно, мне следовало обратиться к врачу гораздо раньше. Но у меня не было страховки. Потом, когда привезли ребенка - не было времени. А теперь уже поздно. Врачи дают мне два-три месяца. Я не боюсь смерти, но что будет с ним, с малышом? Вот что меня ужасает!
У него никого нет, кроме меня. Меня скоро не станет. Но, может быть, тебя тоже нет?
Первый раз за эти двадцать лет я усомнилась во всем… Когда-то я отказалась от тебя во имя твоей жизни. И все эти годы я продолжала тебя любить. Неужели все это напрасно? Умоляю, если ты жив, отзовись! Твоя навеки Вера"
Он еще раз взглянул на конверт. Обратный адрес: Фюрстенфельбрук, Бавария, Западная Германия.
Два-три месяца… один уже почти прошел…
Он собрал все письма, сунул их в карман халата, буквально скатился вниз, покидал в сумку самое необходимое, положил туда письма Веры, взял чековую книжку, водительские права. Душ, бритье, костюм, сумка, - через полчаса он выводил машину из гаража.
- Куда вы, мистер Холинер? - выскочила во двор Пенелопа.
- По делам.
- Когда вернетесь?
- Нескоро. На столе в гостиной лежит записка для Кейт.
- Хорошо, я передам миссис Холинер, - вымолвила ошеломленная Пенелопа.
Он выехал за ворота, чтобы никогда не вернуться в этот дом.
ИЮНЬ 1977, Львов
Теплое июньское солнце освещало привокзальную площадь, золотило купола величественного здания вокзала, играло бликами на яркой зелени прелестных елок, обрамлявших площадь.
Молодая женщина-экскурсовод говорила хорошо поставленным голосом:
- Дорогие гости нашего города! Мы рады приветствовать вас на львовской земле! Уже восьмое столетие чеканит Львов свою историю. Сегодня этот обновленный, цветущий город привлекает своей неповторимой красотой, славится крупными заводами, фабриками, учебными заведениями, музеями, творческими организациями.
Горожане обходили группу людей, едва кидая взгляд на привычную картину. Летом Львов принимал много туристов. Некоторые прохожие задерживали взгляд на этой группе, состоящей в основном из москвичей, которых отличал особый, бесцеремонный взгляд на окружающий мир.
В группе выделялись двое: мужчина с ежиком седых волос и светловолосый подросток. Это иностранцы, они тихо переговаривались по-английски и выделялись уже самим этим фактом. Иностранцы обычно приезжали отдельными группами, их сопровождали специальные экскурсоводы. Да и экскурсии велись на иностранном языке. Эти же двое стояли среди русских и с самым невозмутимым видом слушали русскую речь. Трудно было определить возраст мужчины - он был по-юношески стройным и подтянутым. Резкие морщины на худощавом лице с удивительно молодыми синими глазами. в общем, ему могло быть и сорок, и пятьдесят.
Мальчику - лет десять-двенадцать. Рослый, худой, не то сын, не то внук, непонятно.
В одежде мужчины преобладал белый цвет и яркие детали: пестрый шейный платок, ярко-желтые сандалии, ярко-синяя холщевая сумка через плечо. На мальчике джинсы, футболка, кроссовки. Все настоящее, американское, - с завистью отмечали проходившие мимо мальчишки. Возле пары стоял, как приклеенный, мужчина неопределенной внешности в классическом темно-сером костюме.
- …В тысяча девятисотых годах во Львов поступают произведения Владимира Ильича Ленина. Ленинская газета "Искра" переправлялась в Россию через Львов и имела здесь своих преданных читателей, идеи Ильича впитывались народными массами. Выстрел "Авроры" громким эхом отозвался и в нашем городе! - тараторила женщина, поглядывая на иностранцев - нравится ли? Заученный текст слетал с накрашенных губ пулеметной очередью. - Коммунисты Львова, как и всей Восточной Галиции, возглавили движение народных масс против австро-венгерских, а позже польско-шляхетских колонизаторов…
Иностранец склонился к мальчику, улыбнулся. Экскурсовод приободрилась - видимо, им нравилось! Это было очень приятно, тем более, что мужчина - известный на Западе не то художник, не то композитор, она плохо запомнила.
Мужчина в сером костюме навострил уши: иностранец тихо говорил что-то мальчишке по-английски.
- Как тебе, Алекс? Посмотри на здание вокзала! Как красиво, да? Какой он величественный! "А я помню его разрушенным почти до основания", - добавил он про себя.
Мальчишка ответил:
- Я вообще не могу привыкнуть к этим монументам, Макс. Как-то всего слишком много.
"Ишь, ты, гаденыш… Слишком ему. Надрать бы тебе задницу. А Макса твоего подержать бы в психушке месяц-другой. Так ведь нельзя - американская знаменитость! Абстракционист чертов! Никита тебя бы пиде-расом назвал. И правильно!" - приветливо улыбаясь подопечным, думал мужчина.
Экскурсовод, обрадованная успехом у импозантного заокеанского гостя, заливалась соловьем. В данный момент она придала голосу тревожные и более мужественные, что ли, интонации. Даже лоб ее слегка нахмурился, как на плакате "Родина мать зовет!". Она говорила:
- Наступил тысяча девятьсот тридцать девятый год. Фашистская Германия напала на Польшу. Гитлеровские полчища продвигались в глубь страны. Тогда Советское правительство решило помочь трудящимся Западной Украины, взять их под свою защиту.
- Это пакт Молотова-Риббентропа, я тебе рассказывал, помнишь? - тихо прокомментировал американец.
- Макс, а что этот дядя все время на нас смотрит? - не поворачивая головы, так же тихо спросил мальчишка.
- Работа у него такая. Секретная.
- Секретный агент?
- Да, пожалуй.
- А что он здесь делает?
- Следит за мной. И за тобой за компанию. Потом напишет, о чем мы с тобой говорили - это называется отчет. И получит деньги.
- Это его бизнес?
- Ну да.
- Какая гадость! - Мальчишка демонстративно взглянул на серого мужчину высокомерным взглядом.
"Хорошо, что наши люди не знают иностранных языков. Как это правильно! А ты, гаденыш, попался бы мне в другом месте и в другое время, я бы тебя шелковым сделал", - глядя на американцев ласковым взором, думал мужчина.
Экскурсовод немного занервничала: иностранцы, кажется, не слушали ее! Но вот она поймала на себе их взгляд и зазвенела голосом:
–. Недаром пролили кровь западноукраинские трудящиеся в неравных боях с колонизаторами. Солнце свободы взошло над нашим краем! Позже поэт Павлычко так писал об этом:
"Прийшов, прийшов тридать дев\'ятий рж,
Славетний р1к славетного народу.
В однш земл1 гад синню небозводу
Славути плескгг, шум карпатьских ргк!.."
Слушатели захлопали. Серый мужчина глядел на американцев. Пусть попробуют не хлопать! Но они тоже аплодировали, переглядываясь и весело улыбаясь.
Экскурсовод расцвела майской розой, затем посерьезнела и продолжила:
- Началось военное лихолетье. Фашистские самолеты начали бомбить Львов уже 22 июня 1941 года…
Американец задумался и ушел в свои мысли так глубоко, что даже настырный парнишка не задавал ему вопросов. Только поглядывал искоса да молча всунул ладонь в его руку. Тот тихонько пожал ее, благодарно взглянул на мальчика.
- …А сейчас, товарищи, мы сядем в автобус. В комфортабельный экскурсионный автобус Львовского завода. Наши автобусы, как вы знаете, перевозят пассажиров во всех городах нашей необъятной Родины. Нам предстоит обзорная экскурсия по городу, а затем отправимся в Ужгород с остановкой в поселке Дубровицы. Прошу в автобус, товарищи!
Экскурсовод подошла к дверям, понизив голос, сказала:
- И прошу вас, товарищи, не занимать передний ряд! Это места для иностранцев!
Люди ломанулись в автобус, активно работая локтями.
- Я прошу вас, товарищи, ведите себя прилично! Места всем хватит! Среди нас иностранцы, не позорьтесь, - шипела экскурсовод сквозь приклеенную улыбку.
Американцы вошли в салон последними. Единственные свободные места оказались в первом ряду слева. Справа, через проход, села экскурсовод. Мальчик обернулся. Сзади улыбался серый мужчина. Мальчишка хмыкнул и отвернулся. Пшеничного цвета затылок с веселым хохолком торчал перед глазами.
"Гаденыш, - снова подумал мужчина. - Экая мерзкая ухмылка. И вообще. Ехали бы они отдельно, как положено. С атташе по культуре, на автомобиле с "жучками". Нет, видите ли, наш иностранный гость захотел посетить Закарпатье рядовым туристом! Окунуться в народные массы, так сказать! Переводчик им не нужен, они изучили русский из любви к нашей стране. Током бы его шмальнуть да выяснить, откуда у него любовь к нашей стране. Нельзя. Макс Холинер, борец за мир, выступал против войны во Вьетнаме и т. д. и т. п. И министр культуры от него без ума. Это-то понятно. Какая барыня ни будь, а все равно ее."
Мужчина вздрогнул, испугавшись своих мыслей, и вытаращился на сидевших перед ним подопечных.
Макс Холинер, кивая на улицы и дома, говорил парнишке: "Запомни вот этот перекресток, вот эту улицу, вот этот дом. Потом я расскажу тебе".
"Дома, положим, все были хороши, Львов славится своей архитектурой. Да и улицы - чистые, ухоженные, засаженные вязами, тополями, липами, каштанами. Красивый город, ничего не скажешь. Но что он, американская морда, может об этом рассказать-то? Вот что интересно! Нужно будет вставить эти его слова в отчет!" - отметил про себя серый мужчина.
- Мы находимся на Холме Славы, дорогие товарищи, - доложила экскурсовод. - Прошу выйти из автобуса. Мы подойдем поближе к дорогим могилам.
Туристы лениво выбирались из автобуса, тянулись длинной цепочкой к монументу, посвященному героям войны.
- Поживее, товарищи! У нас обширная программа! И не бросайте бумажки на землю! - досадовала на туристов экскурсовод. Что у нас за люди? Еле живые, ей-богу. То ли дело американцы - первыми подошли, остановились так культурно. Ничего не жуют, ничего не бросают. Она вздохнула и заговорила, текст соскакивал с накрашенных губ гладкими горошинами:
- Холм Славы расположен на склоне горы, отсюда, как вы можете убедиться, виден весь Львов. Здесь захоронены воины и партизаны, павшие в борьбе за освобождение Львовщины от немецко-фашистских захватчиков. Здесь захоронены двадцать шесть героев
Советсвого Союза. Монумент, посвященный их памяти, расположен в центре Холма. Вы можете самостоятельно осмотреть надгробия. Через пятнадцать минут жду вас, товарищи!
Экскурсовод направилась к автобусу, почти тотчас следом за ней потянулись остальные. Пятнадцать минут экскурсанты смотрели из своих кресел, как пара иностранцев обходила каждое надгробие. Мужчина внимательно рассматривал надписи, мальчик шел рядом и был на удивление серьезен. Следом, в отрыве на два шага, плелся невыразительный человек в сером.
- Вот видите, товарищи, какой неподдельный интерес проявляют иностранные граждане к нашей истории, к нашим святыням! - не удержалась, укорила соотечественников экскурсовод.
- Так они в первый раз. А нам на каждой экскурсии эти "холмы" смотреть… Обсмотрелись уж, - ответил кто-то из задних рядов.
- Вы потише! И поосторожнее, - заметил чей-то немолодой голос.
- Да ладно.
- Молодой еще. - вздохнул тот же голос.
Но вот все расселись по местам, автобус выехал за пределы города, экскурсовод бодро продолжала:
- Коммунистическая партия и Советское правительство постоянно проявляют заботу о всестороннем развитии советского человека. Сокращенный рабочий день позволяет труженикам Львова больше времени уделять культурному отдыху, в частности туризму. И сейчас мы с вами проедем одним из туристических маршрутов, дорогой на Ужгород. Первая остановка в поселке Дубровицы, который попал в анналы истории края сразу после окончания Великой Отечественной войны.
ИЮНЬ 1977, Дубровицы
Едва автобус выехал за городскую окраину, американец буквально приклеился к окну. "Чего он там увидел? - недоумевал серый мужчина. - Леса, поля и горы, как говорится."
Они проехали около километра, вдруг иностранец тихо вскрикнул и сжал руку мальчика. Они оба смотрели теперь на поляну, едва закрытую от дороги высокими березами. Сквозь белые стволы просвечивала высокая трава и белые ромашки, орешник по окоему.
Да что это он так взвился? Надо будет отметить в отчете! И вообще смотреть за ним в оба!
Но борец за мир как будто почувствовал напряженное внимание сзади и никаких признаков волнения больше не подавал.
Автобус остановился на небольшой круглой площади перед выбеленной хатой. На стене, обращенной к дороге, была прибита дощечка. Под стеклом значилась надпись: "Дубровицкий сельсовет".
- Выходите, товарищи, - пригласила экскурсовод. - Встаньте вокруг меня. Вот так, хорошо, - удовлетворенно сказала она, отметив, что догадливые сограждане пропустили иностранцев вперед. И серого мужчину, разумеется.
- Итак, представим себе лето сорок пятого года. Июль месяц. Над головой сияет мирное небо. Представим себе разоренное войной село Дубровицы, где основное население вдовы, дети да старики. Есть в этом селе председатель сельсовета Мирослав Ковальский. Трудно было угадать в этом добропорядочном советском служащем опытного и опасного врага - руководителя подпольной диверсионной группы, немца Курта Домб-ровски. Эта группа держала в страхе весь Львов и окрестности. Взрывы, грабежи, убийства военнослужащих, партийных и советских работников - в общем, работа, направленная на дестабилизацию только начавшей налаживаться жизни.
Верным помощником Домбровски был Рудольф Зингер, который обосновался здесь же под видом демобилизованного солдата, Анджея Стронского. Враги задумали страшное: приближался праздник, посвященный Великой Победе, который должен был состояться во Львове, на стадионе, где теперь разбит парк, мы его проезжали, товарищи. Итак, близился день праздника, весь город должен был быть на стадионе. Люди собирались прийти семьями, планировались выступления физкультурников и артистов. Всего этого могло не быть, праздник мог обернуться большой бедой. Если бы не прозорливость и отвага трех простых людей: восемнадцатилетней Оксаны Швыдкой, тридцатилетней Марии Гощинской и Козьмы Шмакова, пятидесятилетнего охотника. Он первый заподозрил в председателе и его приспешнике опасных врагов. И поделился своими подозрениями с Марией и Оксаной.
Отважные женщины обнаружили в лесу тайник с оружием, принадлежащий Зингеру и Домбровски.
Но Рудольф Зингер выследил их. Он убил Марию и попытался скрыться, сбежать из села. Отважная Оксана с криком: "Стоять, фашистская нечисть!" - бросилась ему наперерез.
Силы были не равны, злодей убил девушку. Бандиты, приспешники Курта Домбровски, заняли село. Но Кузьма Шмаков сумел сообщить куда следует о коварных замыслах фашистских недобитков. Вражье логово было растоптано сапогами красноармейцев.
Кузьма Шмаков погиб в бою смертью храбрых.
Сейчас мы пройдем к монументу, который увековечил подвиг простых крестьян, мирных жителей, не испугавшихся вооруженных до зубов диверсантов.
Мужчина в сером растерялся: американец слушал экскурсовода и старел на глазах. Сейчас ему было все шестьдесят. Мальчик крепко держал его за руку, с тревогой смотрел на заблестевшие влагой глаза.
- Макс, ты в порядке? - тихо спросил он. Тот кивнул.
Толпа потянулась за экскурсоводом к памятнику.
- Все так и было? - тихо спросил мальчик.
- Нет, Алекс. Все было куда страшнее.