18
В следующие выходные они не ездили никуда, суббота выдалась у Игоря Кирилловича авральной - пришла новая партия товара, так что ему пришлось отправиться на склады, а Лену он на этот раз оставил дома: "Отдыхай, а то уж одни глаза остались". Но как это - "отдыхай", когда вокруг столько дела! Хотя Лена с каждым днем все увереннее осваивалась в огромной квартире, все же при нем у нее еще до многого не доходили руки. Ну, например, она начнет что-нибудь по хозяйству, а он подойдет незаметно-неслышно, обнимет - и вся уборка или готовка тут же и кончились!
Ну а без него, понятно, совсем другое дело. Не может же она теперь всю жизнь делать вид, будто не замечает всего того холостяцкого беспорядка, который по-прежнему царит в его квартире. Девушка она в конце-то концов или халда!
Так что сегодня Лена уже знала, чем займет себя, еще когда он только уходил. Можно было бы, конечно, дожидаться его у телевизора, но Лена решила хотя бы начать то, о чем давно мечтала, - генеральную уборку.
Она начала с кухни, что было вполне естественно, потом взялась за спальню - протерла как следует пол, очень красивый паркет, все пропылесосила, помыла большое окно; покопалась в огромном стенном гардеробе, нашла там другое покрывало, более гармонирующее со всей обстановкой этого огромного полигона для сна и любви, представляя, как он придет даже в какой-то детский восторг, когда вернется, и скажет: "Ну ты и молодец, зайка! У меня ничего не получалось, а у тебя вон как все заиграло!" К обеду она добралась наконец до его кабинета, хотя он, как Синяя Борода, говорил ей: "Все твое, а эту комнату лучше без меня не трогай". Она вошла с некоторой робостью, но ничего такого уж необычного не увидела. Комната как комната. Деловое помещение для делового человека.
Сначала она хотела навести в кабинете лоск - пусть тут будет чисто, уютно, пусть тут все блестит, чтобы он, сидя за своим столом, думал о ней и в голове его, только потому, что она вовремя убралась, появлялись бы какие-нибудь замечательные идеи! Но внимательно оглядев все, поняла, что уже не успеет управиться до его приезда. Для настоящей уборки уже поздновато - этак она только и будет думать все время, как бы он не вернулся да не застукал ее. Подумав немного еще, Лена решила так: она не будет трогать ничего на столе, не станет открывать шкафы, она лишь пропылесосит ковер да соберет в стирку все развешанные на стульях рубахи - их было много, видно, хозяин надевал их раз-другой и оставлял до некоего часа "Х", а также щедро разбросанные под кроватью носки.
А проделав это, она тут же затеяла большую стирку, за что он потом все же отругал ее. Вообще-то она знала, что в его элитном доме, в цокольном этаже, была огромная прачечная - и заберут белье, и, если надо, выведут пятна, ну и так далее. Но прачечная это прачечная, а когда свое белье сама и стираешь - это совсем другое дело. Так что в конечном счете она все равно не поняла, чем Игорь был недоволен. Не на руках же она стирала - у него в ванной стояла огромная симменсовская стиральная машина - не стирка, а одно удовольствие.
И вот пока замечательная машина сама стирала и полоскала, Лена провела ревизию и в ванной. Ванная была большая, роскошная и вся в зеркальной плитке, да и сама ванна, обложенная какой-то зелено-узорчатой, как малахит, плиткой, производила, надо сказать, впечатление. А вот то, что творилось за ней и по углам, с самого первого дня приводило Лену чуть ли не в шок. Тут были и какие-то банки с краской, и пакеты не то с цементом, не то еще с какой-то строительной смесью. Целый угол занимали здесь прямоугольные пластиковые корзины для грязного белья, доверху набитые какими-то шмотками. Она уже давно приглядывалась к этим громоздким предметам утвари, не понимая, зачем они тут, среди такой красоты. Они стояли одна в другой, корзина в корзине, отчего смотрелись еще нелепее. Лена решительно вытряхнула на пол содержимое той, что стояла сверху, - содержимое это оказалось удивительно похожим на закрома магазина "секонд-хэнд": тут тебе и старый джемпер, и слегка испачканные в краске брюки, и куртка-ветровка. Она затолкала все обратно, удивляясь, почему он это все не выкинет. То ли отдать кому-то хочет, то ли на дачу отвезти, так теперь многие поступают: все старье - на дачу. Отставив верхнююю корзину в сторону, она заглянула в нижнюю. Здесь был тот же "секонд-хэнд", только из вещей калибром помельче - старые футболки, майки, трусы, даже почему-то предметы женского туалета, на которые она смотрела с ненавистью, а натыкаясь рукой, брезгливо отдергивала ее. Что это за тетка оставила тут свои трусы и лифчики? Движимая неприязненным чувством, она перевернула и эту корзину. Как ни противно дотрагиваться до всех этих тряпок, но она должна, просто обязана прямо сейчас отобрать то, что выкинет отсюда сегодня же. Она хочет, чтобы отныне в его жизни не было никаких иных женщин, кроме нее. Она сложит все в пакет, а потом, сказав ему - нельзя же не сказать, ведь все-таки это его дом, возьмет и выкинет всю эту галантерею в мусоропровод. Это что же за сисястая такая пассия у него была?! Разве что Долли… Конечно, неприятно, что говорить, но ведь он же не в шкафу это все держит, а честно в помойной, можно сказать, корзинке…
Она лихорадочно перекладывала женские тряпки в пакет, думая только об одном: вот сейчас кончит и сразу кинется мыть руки - с мылом, со щеткой, горячей водой. И вдруг замерла, почувствовав, как рука наткнулась на что-то, совсем не похожее на тряпки. Пощупав, она поняла: это "что-то" было полиэтиленовой упаковкой, содержащей нечто прямоугольное, плоское. Осторожно, затаив дыхание и глядя почему-то на открытую дверь ванной, она вытащила руку из тряпок. В руке, в полиэтиленовом пакетике, оказалась небольшая стопка одинаковых бумажных листков, в двух местах продырявленных по краю. Лена сразу поняла, что это такое, - тетрадный блок. И даже вспомнила, что точно такой же (если не этот) уже однажды видела у него на столе в офисе и хотела даже непроизвольно заглянуть в него, заинтересованная устройством, но Игорь, накрыв листки рукой, строго заметил ей:
- Не надо, это очень личное. - И тут же убрал блок в сейф.
И теперь, вспомнив об этом эпизоде, об их разговоре в Жуковке, она просто не в силах была удержаться, чтобы не развернуть упаковку, не посмотреть хоть краем глаза - а что же там, на этих разрозненных листках.
Они были исписаны четким убористым почерком - одна, вторая, третья…Чистых почти не было. Любопытство брало верх; она подумала-подумала и решила, что теперь, наверно, не будет ничего страшного, если она их посмотрит. Даже если записи очень личные. Она же никому ничего не скажет, она просто заглянет в его душу.
Первые странички были помечены датой недельной давности. Она знала, какие бывают дневники. Видела у девчонок - дневники действительно для того и пишут, чтобы говорить в них о чем-то очень личном: "Ах эти "нанайцы"! Они такие клевые ребята, такие прикольные! Если я когда-нибудь выйду замуж, то только за такого, как Асимов!" Конечно, он пишет не такую фигню, но все же - про себя. Не мог же он не записать про Жуковку, про нее…
Но первая же строчка, которую она прочитала, повергла ее в уныние. "Лучше не думать о счастье, - говорила она. - Иначе начинает казаться, что его вообще нет и быть не может…" Неужели это про нее? Про их отношения? Как ужасно! А она-то думала… Нет, теперь она просто обязана прочесть это, она должна знать, что он о ней думает!
Но увы! Ничего личного - в том смысле, в каком она себе это представляла. - на этих листках бумаги больше не было.
"Честное слово, - читала Лена, - каждый раз удивляюсь, как слаженно работает система, когда ее стимулируют прямыми вложениями и когда обе стороны начинают действовать заодно. Не успели урки и милицейские генералы Г. и С. найти общий язык, как Никон уже вот он, в Бутырке, то есть в Москве. Он сам позвонил мне по мобильному: "Спасибо говорю тебе, брателло, отлично все вышло. Не хочешь встретиться? Я уже устроился на новом месте, приглашаю!"
Прочитав еще несколько строк и окончательно убедившись, что здесь нет речи ни о ней, ни об их любви, что разговор здесь, не вполне ей понятный, почему-то идет о каком-то сидящем в тюрьме человеке, которому ее Игорь помог переехать в Москву, она хотела оставить свое не вполне приличное занятие, но не оставила. Ее Игорь представал здесь таким, каким она и хотела его видеть - он был словно всесильный бог, и какое же право она имела не дочитать это до конца?!
"Только про это, - сказала она себе, - только про этого дядьку и дальше не буду, честное слово!"
И вот она сидела на краю ванны и жадно читала:
"Я думаю, если бы я был адвокатом, которому надо встретиться с подсудимым, или представителем какой-нибудь ветви власти, официально прибывшим для инспектирования, у меня вряд ли получилось бы попасть на место так быстро. А тут я оказался вроде самого почетного гостя: контролеры были со мной приветливы и доброжелательны, заботливо передавали меня с рук на руки и все почему-то извинялись за специфический тюремный запах, к которому, мол, люди с воли совсем непривычны. То есть, как выяснилось, они сами-то его не чувствовали, но знали, что он есть и на свежего человека действует плохо. Во всяком случае, на меня, сразу живо вспомнившего и Лефортово, и эту самую Бутырку, он подействовал отвратительно.
Зато камера Никона на втором этаже меня удивила до чрезвычайности. Я догадывался, что изначально это была стандартная камера человек на восемь, но сейчас она выглядела… Не знаю, как это сказать… Ну во всяком случае - не как тюремная камера, хотя и окно под потолком было забрано намордником, и глазок в двери имел место. Зато стены были выкрашены в приятный для глаза салатовый цвет, намордник - решетчатое забрало на окошке - был почти скрыт шторкой французского управляемого жалюзи, на полу и наружной стене - толстые ковры от сырости и холода, вместо нар и привинченной к полу тюремной мебелишки - симпатичный полированный гарнитурчик, а за изящной ширмочкой у входа вместо параши - биотуалет.
Мы обнялись как родные.
- Ну как, - гордо спросил меня Никон, усатый бритоголовый мужик, - ничего?
- Отлично! - искренне сказал я. - Мне нравится. Только, пожалуй, душновато.
- Ага, - согласился Никон, - что есть, то есть. Я уже заказал кондиционер. Обещали на неделе поставить… У меня с техникой тут вообще отлично. - Он распахнул дверцы буфета, и взгляду открылся огромный, дюймов на тридцать телевизор. - А?
Телевизор был и вправду хорош. "Грюндик". На телевизоре стоял, светился глазком индикатора видеомагнитофон.
- Экран-то не слишком большой? - с сомнением спросил я. - Небось тяжело в такой каморке смотреть?
- В каморке! - передразнил, слегка обидевшись, Никон. - Да ты чего, Грант, не смеши народ! Большому куску, известно, рот радуется. - Он пожмакал пульт, и на экране возникли какие-то голые задницы, послышались сопение, стоны, страстные вскрики. - Видел? - Он довольно заржал. - Культуриш!
- Да, устроился ты знатно, ничего не скажешь!
- Я тут хочу большой сходняк устроить. Как, одобряешь? - сказал вроде бы в шутку, но с него станется.
- Ну это, знаешь, не со мной надо… Это с ментовскими генералами.
- Да ладно, это все потом. Обживусь чуток, и решим. А сейчас давай маленько выпьем. Со свиданьицем, как говорится. Мне хоть и нельзя как человеку старой веры, но, думаю, простит мне боженька еще одно прегрешение. Ибо жажду я зелья греховного не ради ублажения похоти, а ради возблагодарения раба божия Игоря свет Кирилловича, христиански проявившего сочувствие к страждущему брату по вере. - Он нес всю эту ахинею, а сам ставил на стол неизвестно откуда берущиеся ресторанные закуски, мясные и рыбные, бутылку французского коньяка, фрукты и прочее, что положено для нормального на воле застолья.
- Однако, - заметил я. - Хорошо теперь узники страждут во оставление грехов…
- Все мы у господа дети, - засмеялся Никон. - И когда он может, он про нас, сирот, вспоминает… Ну давай примем капель по триста…
- Красноперых своих не позовешь? - спросил я, имея в виду его коридорного и выводящего, от которых, похоже, не в последнюю очередь зависело все это роскошество.
- Еще чего! Тут смотри выше - тут сам начальник режима ворожил. Ну уж его-то я отблагодарю как положено… Давай, не бери в голову. У меня уже тост просится. За тебя.
Однако произнести тост он так и не успел - сначала открылся глазок, а потом в дверь кто-то поскребся.
- Можно? - робко входя, спросил контролер - грузный мужик лет тридцати пяти в мешковато сидящей форме.
- Иди, иди отсюда, Вася! - рассердился Никон. - Или ты не нашей веры? Совесть имей, видишь - старого друга встречаю…
Вася послушно попятился назад, бормоча:
- Не, ну, может, надо чего… Сказали бы - я бы девочек устроил… Для таких людей…
- Все, все! Не доставай, имей совесть!
Надо сказать, на меня этот разговор произвел впечатление - и тон, которым Никон отшил Васю как надоевшего нерадивого лакея, и эта самозабвенная готовность надзирателя услужить заключенному.
- А что, он правда девочек может? - поинтересовался я.
- А то! - засмеялся Никон. - И девочек, и мальчиков. Нет проблем! Все по бороде, по Марксу: ты ему деньги, он тебе товар… Черт, испортил тост, собака! Ну давай так, что ли: во-первых, со свиданьицем, а во-вторых, чтобы нам с тобой никогда не оказываться пятыми тузами в колоде!
Да, братцы мои, странные ощущения возникали от этого застолья за стенами одного из самых старых в стране тюремных замков…"
Лена закрыла дневник со странным чувством. Теперь она знала: Игорю действительно было что прятать - прятать от нее, от других, вообще от постороннего глаза. Она не все поняла из того, что прочла. Но хорошо ощутила, что за этими записями, очевидно, стоят какие-то конкретные люди, знать о которых, как он и говорил, может быть просто опасно. И вообще, мало того что он и так секретный, этот дневник, но и в нем вдобавок одни головоломки. Тут, наверно, все зашифровано, засекречено еще раз. Ну например, если этот Никон и правда сидит в тюрьме - почему там у него ковры? Или это тоже шифр? Или речь не про тюрьму? Почему у него там телевизор, да еще и с порнухой? А если это и правда тюрьма, то кто в ней, такой необычной, всем заправляет? Те, кому это положено, настоящая власть, как там они - вертухаи, охранники, - или все тот же Никон, явный бандит? Наверно, как раз он, иначе с чего бы так заискивал перед ним тот мешковатый надзиратель? Или это все же не тюрьма… ну, не обычная тюрьма, а какая-нибудь… частная, что ли…
Все эти головоломки мог бы расшифровать ей Игорь, знавший явно много больше того, чем было записано в его странном дневнике. Но у Игоря спросить об этом вряд ли получится - ведь она и так уже нарушила его запрет, влезла в ту самую "сороковую комнату" Синей Бороды, сунула без спроса нос в его бумаги. Он, конечно, не Синяя Борода, но и спрашивать она у него ничего не может. Это ей вперед наука. Раз он сказал про какие-нибудь свои дела: не суйся, мол, это личное, значит, надо ему верить, значит, так все оно и есть… Она быстро сложила листки, завернула в полиэтиленовый пакет и опять завалила Доллиными шмотками. Черт с ними, пусть тухнут на своем старом месте, раз так нужно для дела… Все, все! Она ничего не читала, ничего не знает, пакета никакого не находила!
Брезгливо отмывая руки после чужих вещей, Лена много чего успела передумать неприязненного об их хозяйке, но ей даже и в голову не приходило, что белье это принадлежит вовсе не Долли, к которой она так ревновала Игоря, а той чернявой Анне Викторовне, которая ей нравилась и которую все звали Нюсей. А если бы узнала про это, скорей всего подумала бы: ну и что? Неважно! Было, как говорится, и быльем поросло.
Ах, если бы она была чуть взрослее, чуть опытнее, если бы она могла догадаться, почувствовать, что сама Нюся думает совсем, совсем не так!..
19
Она нисколько не ошибалась: уж если кто действительно и мог объяснить ей, что тут к чему, - это был именно Игорь Кириллович, тем более что описанное им посещение Бутырки не далее как в понедельник имело свое продолжение, так сказать, вторую серию.
Игорь Кириллович, понятное дело, не сам пошел в тюрьму - его нашел, вызвонил по мобильнику Никон.
- Слушай, мы ведь с тобой вроде как не договорили, да? - сказал как всегда веселый Никон. - А ведь жизнь у нас одна, как говорили святые старцы, и прожить ее надо так… Короче, давай, может, встретимся еще разок? Все и перетрем…
- А чего там тереть? - насторожился Игорь Кириллович. - Вроде все сделали, как было договорено: ты в Москве, вы меня оставляете в покое… Был такой уговор?
- Уговор-то был, да тут у нас новый вопрос возник, понимаешь. - Никон немного помедлил. - Вопрос вот какой у нас… Когда тебе Кент мой деньги передал, ты их точно все Гусю заплатил?
- Э-э, ты чего это, Никон! Ты меня на понт, что ли, взять хочешь? Отдал, все до копеечки, то есть до цента. А как же! Уж кому, как не тебе, это знать! А не отдал бы - париться бы тебе до сих пор в твоем Серове! У меня, между прочим, даже расписка есть!
- Расписка? Ой, что-то не верится! Это какой же идиот тебе расписку-то дал? Неуж сам Гуськов? Неуж так и написал: взял, мол, воровские общаковые деньги, врученные мне в виде взятки, и так далее? Вот это голова! Видишь, а говоришь, что нечего нам перетирать! Да ведь ей, поди, цены нету, этой бумажке, как думаешь? Приезжай-ка, дай хоть одним глазком полюбоваться на это чудо природы, договорились? А то тут кое-кто из наших ба-альшую бочку на тебя катит…
- Слушай, крестный, не пойму я что-то: ты нарочно меня вздрючить хочешь? До психа довести? Ты за базар-то отвечаешь или как?
- За свой базар я, крестничек, всегда отвечу. А ты не кипятись, не кипятись раньше времени…Ты лучше вот что мне еще скажи: ты не забыл случайно про предложение, которое мы тебе делали?
- Не забыл. И знаешь почему? Потому что вы предложение-то мне сделали, а я вас сразу и послал. Извиняюсь, отказался от предложения. Вы мне за это отплатили - подлянку с фурами заделали. Так?
- Вот видишь! А говоришь, что нам и толковать не об чем.
- А чего тут толковать? Я ж и Кенту твоему наказал, чтобы передал тебе, и сам тебе могу хоть прямо сейчас повторить - я в этом деле не участвую…
- Да ладно, ладно тебе, крестничек! Разошелся! Лучше оставь свой пыл до встречи, не растеряй. Ну как, приедешь? - и, не давая ему вставить слова, подвел черту: - Вот и ладушки. Приезжай. Кстати, кто кому должен? Мы тебе или ты нам?
- Не понял, - снова насторожился Игорь Кириллович. - По-моему, мы в расчете.
- Вот и отлично, - хмыкнул Никон и отключился.