"Если майор вышел на поверхность "лесхоза" один раз, – должны были рассуждать враги, – следовательно, выйдет и во второй; куда ему деваться? Если бы он знал выход к реке, то воспользовался бы им сразу же, не сдаваясь в плен. А значит, посидит-посидит в своем подземелье и снова попытается прорваться, причем опять-таки через территорию базы; но, как и прежде, безуспешно…"
36
1949 год. Вилла "Витторио"
на Лигурийском побережье, в окрестностях Виареджо
Наверное, вилла потому и приглянулась когда-то Лукании, а затем и германскому барону, что архитектурно напоминала нечто среднее между рыцарским замком и укрепленным монастырем, если только то и другое воспринимать в крайне уменьшенном виде.
Барон сразу же повел своих гостей на галерею, с трех сторон охватывавшую квадратную сторожевую башню. Галерея была открытой, если не считать того, что сверху она прикрывалась покатой черепичной крышей, да по периметру своему разделялась дубовыми перегородками на три балкончика, но с таким расчетом, что переходить из одного в другой можно было по узеньким проходам, проложенным вдоль стен.
В морской бинокль, тут же предложенный бароном фрегат-капитану, тот мог любоваться пологими буро-зелеными склонами предгорий, а также многоцветными коврами приморской низины, словно огромными грибами усеянной красными черепичными крышами строений, и прибрежными отмелями, уходящими на северо-западе в сторону Ривьеры-ди-Леванте, а на юго-западе – до скалистого мыса у Марины-ди-Пизы.
Боргезе прекрасно помнил, как во время учебы в военно-морской академии в Ливорно, возле этого мыса, над которым, на стыке горной и морской стихий, между двумя заливами, вечно веют ветры, он, вместе с другими курсантами, проходил на баркасах "проверку парусом". Нельзя сказать, чтобы он блистал тогда силой и бесстрашием, однако испытание прошел. Кстати, именно тогда он впервые по-настоящему понял, каким мужеством должны были обладать моряки минувших столетий, чтобы на деревянных суденышках под парусами уходить в океан.
– Остаток жизни я хотел бы провести, сидя в кресле-качалке, на этой галерее, с биноклем в руке, – проговорил он, усаживаясь в обычное плетеное кресло, за столик, который служанка – рослая дородная австрийка Маргрет – уже облагородила бутылкой корсиканского вина и тарелочками, на коих лежали кусочки брынзы, колбасы и жареной говядины.
– Возможно, я и пожелала бы вам воплотить подобные мечтания в жизнь, – ответила Розанда, усаживаясь за стол вслед за бароном, – если бы не понимала, что вы не можете и не имеете права прибегать к подобному способу существования. Не ваш стиль, не ваш характер.
– И Лукания права, – однотонно пробубнил барон. Валерио уже обратил внимание, что фон Шмидт всегда называет ее именно так, по фамилии, без привычных "синьора" или "госпожа".
– Сорокатрехлетний фрегат-капитан Боргезе, дни напролет просиживающий, укутанный пледом, в кресле-качалке, на галерее виллы "Витторио"! Да любого газетчика, который осмелиться хотя бы предположить нечто подобное, я лично вызову на дуэль.
– Лукания, замечу, прекрасный стрелок, – все так же однотонно пробубнил германец.
– Здесь у вас могут быть только два занятия, – объяснила Розанда. – Вы должны дописать и привести в надлежащий вид свою книгу мемуаров и в деталях разработать план операции "Гнев Цезаря". Само собой, на вилле вы будете свободны от семейных хлопот и суеты.
Произнося все это, Розанда с лукавинкой во взгляде проследила за тем, как статная "гренадёрка" Маргрет демонстративно подходит к столу и отходит от него так, чтобы проносить свои бедра буквально под носом у князя, и как тот, забывая о присутствующих, пытается присмотреться к лицу женщины. Он уже понимал, что встречался с этой гувернанткой, однако не мог вспомнить, когда и при каких обстоятельствах. И счастье его, что с фон Шмидтом отношения у австрийки не сложились, а значит, ревности со стороны барона проявляться не должно. Другое дело, что, сидя в кругу аристократов, заводить знакомство с прислугой с его стороны было бы неосмотрительно.
– По существу, Лукания решила, что вы достаточно надышались свободой, чтобы на сей раз превратить в тюрьму собственную виллу, – бесстрастно прокомментировал ситуацию фон Шмидт. – Причем советую принять ее условия.
– Вот именно, в тюрьму, – так же безучастно подтвердила Розанда, – военно-морскую, диверсионную. Которая лишь чуть комфортабельнее, нежели та, в которой вам пришлось коротать дни с сорок пятого.
– Диверсионно-морская комфортабельная тюрьма "Витторио"! – хохотнул оберштурмбаннфюрер, наполняя вином бокалы женщины и фрегат-капитана.
Боргезе в очередной раз взглянул на Маргрет, вдохнул запах духов, которыми овеяло его массивное бедро австрийки, и, покряхтев, непонимающе покачал головой. "Исчезни пока что, – в свою очередь повела подбородком Розанда, как только гувернантка оказалась за спиной моряка. – На сегодня хватит. Твое время еще придет".
– К сожалению, я смогу пробыть здесь не более двух дней, – с грустью в голосе поведала она вслух, – поскольку снова нужно отбывать в Албанию. Но за это время позабочусь, чтобы вам, князь, были созданы все условия для работы и чтобы вы могли встретиться с боевыми пловцами своей "Десятой флотилии МАС".
– Лукания, конечно же, имела в виду, что встречи будут проходить при моем содействии, – уточнил барон.
– Мне и в самом деле нужно встретиться кое с кем из коммандос. Их воспоминания и всевозможные житейские истории помогут оживить мои мемуары.
– А мне почему-то кажется, что эти встречи не ограничатся только "думами о былом", – лукаво стрельнула глазками Розанда. – Уже сам замысел операции "Гнев Цезаря" способен породить у коммандос-ветеранов веру в будущее вашей флотилии.
– Лукания, как всегда, права, – пробубнил фон Шмидт, на сей раз даже не отрывая бокала от губ. – Ветераны, а тем более такие молодые ветераны, как боевые пловцы диверсионной флотилии, не могут жить только воспоминаниями о былых подвигах, да к тому же – о подвигах проигранной войны. Они устали от пораженческой апатии и ждут появления нового Юлия Цезаря, Ганнибала, Наполеона…
– А возможно, и нового дуче, – вполголоса, как бы размышляя вслух, произнесла княгиня. – Так что, возводя вас в свои лидеры, Итальянское социальное движение дает вам уникальный шанс взойти на вершину политического олимпа послевоенной Италии. То есть мы взаимовыгодны друг другу. Вы ведете нашу партию в парламент, мы ведем вас к премьерскому креслу, а возможно, и к лаврам нового дуче.
– Разве вопрос уже стоит о моем лидерстве? – взметнулись вверх брови Боргезе. – На эту тему со мной пока еще никто не говорил.
– Считайте, что уже поговорили. С этого дня вы должны ощущать за собой ту политическую силу, которая кровно заинтересована в сотворении из удачливого морского диверсанта Валерио Боргезе образа истинного национального героя. Лично мне совершенно безразлично: будет ли эта ржавчина, именуемая линкором "Джулио Чезаре", ходить под советским флагом или же покоиться на дне. Но это мое сугубо личное восприятие. Что же касается восприятия общества, то в его сознании ничто не способно так вознести вас, как удачная операция по уничтожению линкора. Кстати, барон, вы обещали организовать встречу князя Боргезе с адмиралом Солано.
– Предварительный разговор по телефону с ним уже состоялся, – живо откликнулся фон Шмидт. – Завтра он прибудет сюда. Правда, особым почетом у моряков, а тем более у морских диверсантов этот адмирал не пользуется, однако…
– Даже мне известно, что морские офицеры уничижительно именуют Солано "береговым адмиралом", "сухопутным флотоводцем" и тому подобное, – перебила его Лукания. – Но обстоятельства таковы, что именно он является сейчас командующим военно-морской базой в Сан-Джорджио и именно ему подчиняется база флотилии, на которой располагаются и эти самые штурмовые средства, и школа боевых пловцов.
– Вот и мне кажется, – не позволил барон смутить себя жесткостью тона, – что мы приглашаем сюда не Солано как личность, а командующего крупнейшей военно-морской базой.
– Дело в том, что контр-адмирал уже дал принципиальное согласие на то, чтобы один из моих офицеров сформировал диверсионную команду, – спокойно уведомил своих собеседников Черный Князь. – Командующий сообщил мне об этом в письме, переданном в камеру.
– Жест, достойный уважения, – признала Розанда.
– Будет правильно, если Солано станет первым, кто явится сюда с визитом. После этого легче будет общаться с парнями, готовыми ввязаться в нашу крымскую авантюру.
– Тогда будет еще правильнее, – молвил фон Шмидт, – если сегодня же я отправлюсь в Сан-Джорджио, переночую там у знакомой, а завтра, часам к десяти утра, доставлю адмирала сюда. Заодно постараюсь прихватить и кого-то из боевых пловцов. Скажем, корвет-капитана Умберто Сантароне, если, конечно, тот окажется в зоне моей досягаемости.
– Ваша мудрость и расчетливость не знает границ, барон, – умиленно прищурив глазки, повела своим точеным подбородком Розанда. У нее уже возникли свои особые планы на эту ночь, и присутствие на вилле барона в них явно не вписывалось.
* * *
Окна их спальни на втором этаже выходили на галерею, и сквозь приоткрытую дверь в небольшую спаленку врывался влажновато-теплый августовский ветерок, словно бы нагнетаемый в нее морским прибоем.
Любовную оргию эту они затеяли еще на первом этаже, в душевой, затем, комично путаясь в полах длинных халатов, продолжили на скрипучей деревянной лестнице… Ну а завершали уже здесь, только не на кровати, а на покрытом толстым персидским ковром полу, но все еще оставаясь в халатах, влажных теперь уже не столько после купания в душевой, сколько от праведного пота.
– Впредь, где и когда бы мы ни встречались, любовью будем заниматься только так, на полу. Никаких диванов, никаких кроватей и прочих излишек.
– К этому тебя приобщила твоя русская?
Боргезе давно обратил внимание, что жену его, графиню Дарью Олсуфьеву, княгиня называла только так: "твоя русская". Однако раньше ему приходилось слышать эти слова не в минуты объятий с Луканией; к тому же был уверен, что на сей раз княгиня вообще могла бы обойтись без упоминания о его супруге.
– В вопросах секса Дарья всегда оставалась закоренелой пуританкой, или, как теперь принято выражаться в некоторых кругах, сексуальной традиционалисткой, – словом, как тебе будет угодно. До суровости сдержанное домашнее воспитание – вот что лежит в основе поведения "моей русской".
– Хотите сказать, что в этом – стиль личной жизни русских?
– К сожалению, в постели я знал не так уж и много русских женщин, чтобы прибегать к подобным обобщениям.
– Какая жалость! Но ведь пока еще все поправимо, разве не так? Сорок три года – только-то и всего…
– Зато знаю, что секс русские называют "половой жизнью", – рассмеявшись, произнес Валерио это выражение по-русски, а затем – в переводе на итальянский.
– Действительно, "половой жизнью", вы не ошиблись, князь, – признала его правоту Лукания, переходя на русский. – На всех прочих языках, кроме русского, смысл этого понятия звучит комически. Но мы-то с вами достаточно хорошо владеем языком нашего идейного врага, чтобы понимать его этимологию. Так что давайте условимся, что время от времени мы с вами будем вести не только "половую", но и "кроватную", "диванную", "лестнично-балконную" и даже "дичайше-природную", то есть, извините, на дикой природе резвящимися, сексуальные жизни.
Они хохотали так, что прислуга, обитавшая в полуподвальном этаже, не только услышала их смех, но и занервничала. Один за другим послышались скрипы дверей, голоса охранника-немца, из бывших охранников лагеря военнопленных, и Маргрет, переговаривающихся между собой. И только после этого австрийка прокричала:
– У вас там все нормально, господа? Вы смеетесь или взываете о помощи?
– Рыдаем от смеха! – грудным, почти мужским голосом, ответила Лукания. – Спите и не обращайте на нас внимания! – А потом уже вполголоса проговорила: – Слышимость здесь такая, что скрип кровати на третьем этаже доносится до первого, полуподвального.
– Поэтому-то мы и занимаемся сейчас нашей "половой жизнью" на полу?
– Вам Маргрет нравится? – ответила вопросом на вопрос.
– При чем здесь Маргрет?
– У меня создалось впечатление, что когда-то вы уже встречались. Во всяком случае, лицо этой женщины показалось вам знакомым.
– Возможно, и показалось, но у меня есть правило: служанок и отельных номерных в постель не затаскивать.
– Какой аристократически выверенный принцип! – томно проговорила княгиня, склоняясь соском груди к лицу мужчины. А затем уже с закрытыми глазами, мысленно, корвет-капитан проследил, как налитая, по-спортивному мускулистая нога Розанды медленно, сладострастно протискивается между его ног. – Что же касается Маргрет, то она не всегда была гувернанткой, просто так легла карта ее судьбы. Мало того, когда в курсантские годы вы увлекались ею, Маргрет фон Кренц была завидной невестой, дочерью известного в Ливорно судовладельца Германа фон Кренца.
– Господи, а я все пытаюсь вспомнить: кто такая, где встречались?!
– У вас еще будет возможность вспомнить все, что только способны вспомнить из истории своих отношений с Маргрет. А пока что, на время, вам придется забыть о ней.
– О женщинах больше ни слова, – клятвенно заверил фрегат-капитан.
– Вообще-то, как мужчина, вы не в моем вкусе, – проговорила она, ощущая, что постепенно Валерио все же возбуждается. При этом Розанда опускалась все ниже и ниже, постепенно наэлектризовывая по-девичьи упругими грудяшками своими его грудь, живот…
– Опасное признание. Почему же мы все еще в объятиях друг друга?
– Потому что мне невыносимо было бы осознавать на склоне лет, что так никогда и не побывала в постели с самим черным князем Боргезе.
– Это так важно для вас, Лукания?
– Даже не представляете насколько.
– Не то что не представляю, а даже не догадываюсь, не предполагаю.
– Не иронизируйте, фрегат-капитан. Вы говорили о своих постельных принципах. У меня тоже есть принцип: с некоторых пор я подпускаю к своему телу только аристократов. Такая вот великосветская слабость. Или прихоть.
…Проснулся Боргезе с тем же ощущением, с которым и засыпал, – низ его живота согревало дыхание женщины. Пытаясь погладить ее, Валерио вдруг ощутил, что волосы не длинные, как у Лукании, и не шелковистые. Стрижка была короткой, а волосы густые, жесткие и слегка вьющиеся. С трудом приподняв голову, он увидел у себя на животе шлем из рыжих курчавых волос, которые могли принадлежать только… Маргрет. Господи, а ведь как же страстно мечтал он когда-то оказаться в постели с этой женщиной и какой недоступной она казалась ему тогда! Сбылось! Но каким же странным образом!
– Все-таки проще, когда женщины-соперницы враждуют между собой, – философски заключил моряк, осторожно опуская голову на подушку, чтобы не разбудить безмятежно спящую баронессу фон Кренц. – Потому что когда они вступают в сговор, то становятся непредсказуемо опасными!
37
Январь 1949 года. Албания.
Влёра. Отель "Иллирия"
Около десяти вечера, когда флотский чекист уже собирался отходить ко сну, он по телефону был вызван в номер генерала Волынцева.
"Атташе настолько рано оставил ресторан, что теперь мается в номере без женщины?! – удивился Гайдук. – Интересно, что могло заставить этого генерала, никогда ранее не отказывавшегося от удовольствия "вдрызг измять" очередную юбку, довести свое существование в "Иллирии" до полумонашеского аскетизма? Что-то рановато он начал сдавать позиции, ра-новато…"
– Вы уже в курсе, что вами, в лице бывшего германского офицера, заинтересовалась итальянская контрразведка? – канцелярским тоном спросил генерал, как только Дмитрий переступил порог.
– Лишь несколько часов назад узнал об этом. Но из того же источника, из которого получили сведения вы сами, то есть со слов графини фон Жерми.
Произнеся это, подполковник выдержал паузу, чтобы понять, действительно ли у генерала Волынцева тот же источник, или же у него какие-то более основательные сведения. А поскольку Волынцев никак не отреагировал на этот "пробный информационный шар", заключил: "Слава богу, из того же. И хорошо, что судьба послала мне сюда Волынцева, а кого бы то ни было другого. Все-таки мы знакомы с этим человеком с сорок первого".
– И что, есть предположения по поводу того, почему пытаются выйти именно на вас? – Генерал, очевидно, попросил сделать в номере кое-какую перестановку мебели, и теперь он был похож на небольшой кабинет – с массивным, обращенным к двери столом, слева от которого стояла небольшая книжная этажерка, а справа – домашний бар. Кровать же была отделена ширмой. – Возможно, вы уже знаете или хотя бы догадываетесь, о ком идет речь?
– О бароне Генрихе фон Шварцвальде, как утверждает наша общая знакомая.
– И какие суждения по этому поводу? – Резким движением руки указал флотскому чекисту на один из двух стульев по ту сторону стола.
– Пока никаких. Впервые слышу об этом… бароне фон Шварцвальде.
– Ну, фамилия может быть изменена.
– Скорее всего… Потому и говорю: нужно видеть человека. Впрочем, никакого желания встречаться с ним, или с кем бы то ни было другим из тайных агентов итальянской контрразведки, у меня нет. Хотя еще в Севастополе, во время инструктажа, нас – командира конвоя, меня и нескольких других офицеров – предупреждали, что попытки завязать знакомство с нами или даже вербовки не исключаются.
– Ну, чтобы прибегать к подобным предупреждениям, особые, секретные инструктажи не нужны, – нахмурясь, проворчал атташе-генерал. – Тем более что речь идет о профессионалах.
– И все же хотел бы получить инструкции, как вести себя с этим германцем и вообще нужно ли идти на контакт с ним.
– То есть имеешь страстное желание прикрыться моими генеральскими погонами?
– Даже скрывать не стану: да, такое желание у меня имеется.
– Вот, подлец, даже не оправдывается! – незло проворчал Волынцев, причем с такими интонациями, словно обращался к кому-то третьему.
– Одно дело – выполнять приказ, другое – встречаться с вражеским агентом по собственному желанию. Меня потом года полтора будут таскать по "особым отделам" да упражняться на мне в выбивании признаний. Притом что германец-итальянец этот нам и на фиг не нужен.
– И это я слышу от офицера контрразведки и начальника службы безопасности конвоя! – устало покачал головой атташе-генерал.
– Поэтому и слышите.
Атташе взял с небольшого подноса рюмки, наполнил их русской, из домашних еще запасов, водкой и, лишь когда под "тост молчания" они выпили, признал: