Абзац закрыл глаза и сделал экономный глоток – ненадолго же его хватило – и трех дней не прошло, как лежал под капельницей. Ой знал, что пить больше не следует, но верил в то, что все будет хорошо. В это всегда надо верить, вопреки всему.
- Хорошо, – сказал он, наблюдая, как табачный дым расползается по бару. Показывай, что у тебя в рюкзаке.
- Если верить легенде, на нем лежит проклятье, он приносит несчастье и смерть владельцу. – Одиссей достал из рюкзака футляр с дуэльным пистолетом. – Впрочем, я из-за него не пострадал. Даже жалко расставаться с такой красивой вещью. Я люблю рассматривать его. Наверно, легенды со временем выдыхаются и перестают действовать.
- А ты знаешь, мы еще подумаем, отдавать его или нет, – подал из угла голос белобрысый паренек, который до этой поры сидел тихо. Вообще, пока Одиссей говорил с Абзацем, все остальные сидели молча, не принимая участия в разговоре.
- В смысле?
- А ты знаешь, что из этого пистолета убили Лермонтова?
- Знаю. И что?
- А ты знаешь, что такое Лермонтов для нас?! – совершенно неожиданно парень оказался агрессивно настроенным.
- Ну, если Лермонтов для тебя "что", – протянул Абзац, – то для меня он не "что", а "кто" – великий русский поэт.
- А ты знаешь, кем был Лермонтов на войне? – на лице белобрысого расплывалась хищная усмешка, обнажившая белоснежные зубы. – Он принимал участие в ожесточенных перестрелках во время похода из крепости Грозный в Малую Чечню. В лесу, на самом берегу Валерика, "речки смерти", отряд генерала Галофеева встретил значительные чеченские силы, и здесь произошел шестичасовой упорный бой. "Нас было всего две тысячи, – писал Лермонтов своему другу Лопухину, а их до шести тысяч, все время дрались штыками. У нас убыло тридцать офицеров и триста рядовых, а их шестьсот тел осталось на месте, – кажется, хорошо! Вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью".
Абзац знал, что рассказы о личной храбрости Лермонтова до сих пор живут на Кавказе и передаются из уст в уста. Действительно, Лермонтов словно испытывал свою судьбу, отправляясь ужинать за черту лагеря, рискуя быть убитым подкравшимся чеченцем. Иногда он затевал горячие споры под огнем неприятеля, иногда эти споры стоили жизни оппонентам, как это случилось с декабристом Лихаревым.
В напряженной атмосфере постоянной опасности Лермонтов испытывал какое-то внутреннее удовлетворение. Еще будучи студентом, Абзац (тогда еще просто Олег Шкабров) любил стихи Лермонтова и его прозу. А богатая библиотека, в которой было много дореволюционных книг, давала возможность ознакомиться с теми сторонами биографии поэта, которые замалчивались советскими литературоведами. Так, Олег еще в подростковом возрасте вычитал, что на штабных офицеров, приезжавших на Кавказ делать карьеру, воинственный азарт Лермонтова производил неприятное впечатление. "Я вошел во вкус войны, – признается он в одном из своих откровенных писем, – и уверен, что для человека, который привык к сильным ощущениям, мало найдется удовольствий, которые бы не показались приторными". "Лермонтов собрал шайку головорезов, – с недоумением говорил желчный барон Россильон. – Они не признавали огнестрельного оружия, врезывались в неприятельские аулы, вели партизанскую войну и именовались громким именем Лермонтовского отряда. Длилось это, впрочем, недолго, потому что Лермонтов нигде не мог усидеть, вечно рвался куда-то и ничего не доводил до конца. Когда я видел его в Сулаке, он носил канаусовую рубашку, которая, кажется, никогда не стиралась и глядела почерневшею из-под вечно расстегнутого сюртука поэта, который носил он без эполет, что, впрочем, было на Кавказе в обычае. Гарцевал Лермонтов на белом как снег коне, на котором, молодецки заломив белую холщовую шапку, бросался на чеченские завалы". Читал Абзац и то, как некий Филиппов, который напечатал в "Русской мысли" за декабрь 1890 года статью "Лермонтов на Кавказских водах", описывал с мельчайшими подробностями убийцу Лермонтова – Мартынова: "Тогда у нас на водах он был первым франтом. Каждый день носил черкески из самого дорогого сукна и разных цветов: белая, черная, серая и к ним шелковые архалуки такие же или еще синие. Папаха черная или белая. И всегда все это было разное – сегодня не надевал того, что носил вчера. К такому костюму он привешивал на серебряном поясе длинный чеченский кинжал без всяких украшений, опускавшийся ниже колен, а рукава черкески засучивал выше локтя. Это настолько казалось оригинальным, что обращало на себя общее внимание: точно он готовился каждую минуту схватиться с кем-нибудь… Мартынов пользовался большим вниманием женского пола. Про Лермонтова я этого не скажу. Его скорее боялись, т.е. его острого языка, насмешек, каламбуров…"
Абзац знал про Лермонтова достаточно, но не мог предположить, что наткнется в баре Пятигорска на такого ярого поклонника ратных подвигов поэта.
- А вы знаете, за что убили Лермонтова? – спросил Одиссей, извлекая из видавшего виды рюкзака футляр.
- Да! – ответил агрессивный паренек. – Однажды на вечере у Верзилиных он смеялся над Мартыновым в присутствии дам. Выходя, Мартынов сказал ему, что заставит его замолчать. Лермонтов ему ответил, что не боится угроз и готов дать ему удовлетворение, если тот считает себя оскорбленным: "А если не любите насмешек, то потребуйте у меня удовлетворения". Мартынов сказал ему так: "Лермонтов, я тобой обижен, мое терпение лопнуло: мы будем завтра стреляться; ты должен удовлетворить мою обиду". Лермонтов громко рассмеялся: "Ты вызываешь меня на дуэль? Знаешь, Мартынов, я советую тебе зайти на гаубвахту (там, где пушки – гаубицы) и взять вместо пистолета хоть одно орудие; послушай, это оружие вернее – промаху не даст, а силы поднять у тебя не станет". Все офицеры захохотали, Мартынов взбесился…
- Все было не так! – возразил Одиссей. – Мартынов вызвал Лермонтова на дуэль за то, что тот изнасиловал его сестру. Знаешь, поэты редко пользуются успехом у женщин, вот и приходится… Как и ты, Вася, ты ведь тоже пишешь стихи? Как это ты сочинил там – "за все прости себя, родная, потому что я тебя прощаю"? Классно, только вот объясни: это ты к ней обращаешься до того как это самое… или после того как… Объясни нам попроще, поближе к жизни, чтобы мы поняли. Мы ведь не так хорошо разбираемся в стихах. Это в смысле, что у тебя ничего не получилось и ты просишь прощения? Такой тут смысл?
Все засмеялись.
В руке белобрысого задрожал недопитый стакан. Глаза смотрели в одну точку.
- Ты… ты… ты…
Больше ничего не выговорил язык, но голова нагнулась, как у разъяренного быка. Стакан зазвенел, ударился о стену, обливая потолок и пол красным душистым вином.
- Вася, успокойся! – парня начали усаживать на место.
Абзац успел подумать о том, как хорошо, что он всегда в черном, – так бы век не отмыться от красного вина – от всплеска чужих эмоций, замешанных на любви к литературе.
- Лермонтов – это наше все! – взревел Вася. – А ты… тебе ничего нельзя рассказывать, я с тобой поделился как с другом… как с одноклассником. А ты…
- Да что ты прыгаешь? Что ты колотишься, как пингвин на льдине? Успокойся. А Лермонтов просто не вышел ростом – был меньше пингвина. Он готов был стрелять в любого, кто был выше. А Мартынов был красивым, высоким и пользовался успехом у женщин. Потому что стихи – это одно, а женщинам надо совсем другое…
Никто так и не успел понять, как в руках Васи оказался хирургический скальпель. Он держал его в руке, любуясь блеском отточенной стали, как-то нелепо искривив рот, пытаясь улыбнуться. И вдруг резким движением полоснул Одиссею по гортани.
Брызнула кровь.
Одиссей привстал, будто хотел пойти, и захлебнулся.
Прозрачные, зыбкие тени поплыли перед глазами. Их сменили кровавые и увлекли Одиссея куда-то за собой, как наскочивший злой вихрь, закружились, завертелись в дикой пляске.
Скальпель еще держался в разрезе шеи, но сейчас же со стуком упал, а вслед за ним и сам Одиссей рухнул на пол.
Белобрысый парень схватил футляр с пистолетом и выскочил из бара в глухую темноту теплой южной ночи. Тьма была непроглядная – на улице еще не скоро проснется жизнь.
Он услышал за своей спиной слова, выкрикнутые на непонятном ему языке, с добавлением тех самых слов, которые на постсоветском пространстве не нуждаются в переводе. Что ж, спасти Одиссея этим ребятам не удастся.
Окна в домах были темны. Только свет луны и звезд, повисших над безмолвными домами, серебрил их крыши. Мягко ложился этот свет на темные узкие улицы, задерживаясь, словно жидкое серебро, на водосточных трубах. Казалось, все спали.
Абзац гнался за парнем по звуку шагов – в тишине и полной темноте это было единственное, на что можно было ориентироваться. Он бежал по улице, и цветы абрикоса роняли крупные слезы росы на его черную рубашку.
И вот топот бегущего перед ним Васи стих. И стало тихо-тихо. Выпитый стакан вина горячил кровь, но мешал думать.
Волна крови ударила в голову: "Все! Снова выпил и загубил дело! Алкоголик! Прямой путь на кодировку или в могилу! В могилу, пожалуй, с помощью специалиста по связям с общественностью Свирина отправлюсь быстрее".
Абзац остановился и попытался сориентироваться, в какую сторону побежал молодой белобрысый поэт с пистолетом. И вдруг среди ночной тишины раздался сдавленный крик.
Или показалось? Голоса? Опять пришли голоса? Всего после стакана красного вина? Крик был вполне реальный. Он повторился. Но кто кричит? Улицы были совершенно темны. По другой стороне тянулись черные силуэты крыш, прерываясь местами более светлой полосой, отчего мрак у их основания казался еще гуще. Только одна крыша в конце улицы была ярко освещена луной и, словно волшебный бриллиант, выделялась среди других.
Постояв секунду, Абзац пошел дальше, туда, откуда, как ему показалось, послышался крик. Ему казалось, что его влечет какая-то сила. Это было странное чувство, будто бы игра нервов или какая-то внешняя сила, которую невозможно отрицать, всецело захватила его, направляя шаги.
Крик повторился. Он шел от той белой стены, к которой Абзац как раз и направлялся. Здесь, на узкой улице, завязалась горячая схватка. Словно злые призраки горцев, воевавших еще с Лермонтовым, носились какие-то фигуры, то отступая, то надвигаясь снова.
Белобрысый парень стоял, в небольшой нише, плотно прижавшись спиной к стене. На него напали человек шесть. Может, это друзья Одиссея выбежали из бара настигнуть убийцу своего друга? Вроде нет. Абзац увидел, что футляр с пистолетом лежит у ног окруженного парня. Он понял: сейчас Вася будет мертв, а футляр с пистолетом унесут эти неизвестно кто, похожие на тени погибших горцев. А он, Абзац, не сможет вернуться в Москву, или же ему придется истребить всю фирму консалтинговых услуг по обеспечению политической рекламы, как истребил он в свое время банду криминального авторитета Хромого…
Вдруг в тусклом свете луны блеснуло лезвие кинжала.
Абзац с криком кинулся на нападавшего и, выхватив кинжал, тут же вонзил это антикварное оружие в горло. Профессиональный киллер всегда владеет собой и готов к любой неожиданности.
Нападавшие с гневным изумлением смотрели на неожиданную помеху. Затем трое с ругательствами и проклятьями стали окружать Абзаца, а двое по-прежнему старались выхватить добычу из ниши. Все это мало напоминало реальность. Скорее сон, тяжелый пьяный сон – сцена времен покорения Кавказа. Темные улицы, незнакомцы с кинжалами. Сейчас он проснется в съемной московской квартире… Похмелится.
Они рассчитывали быстро управиться с Абзацем. Ведь они – бойцы, а он – просто подвыпивший прохожий, который решил поиграть в героя.
Но одолеть профессионального киллера Абзаца было не просто. Ловко отбивая удары, он начал как-то по-особому насвистывать, и этот свист произвел на нападавших жуткое впечатление. Скоро еще один из них упал на землю, остальные начали отступать. Все равно численный перевес был на их стороне. Их все еще было много, так что им надо было только подождать, когда он выбьется из сил.
- Сейчас ты сдохнешь, и про тебя никто не вспомнит! – выкрикнул один из нападавших.
- Мы должны учиться умирать, не оставляя после себя памяти, – отбил словесный выпад Абзац.
В глубине души он всегда знал, что именно так и умрет – без креста и могилы. Всем известно, что жизнь человеческая когда-то обрывается, но мы не бываем готовы принять это.
Абзац вновь пустил в ход кинжал. Нападавший не успел понять, что это было, и рухнул как подкошенный. Со стороны ниши послышался вскрик; похоже, парня все же пырнули кинжалом – в злобе от того, что Абзаца им не достать.
Абзац обернулся – никого. И все тихо. Ни топота бегущих ног. Ничего. Они появились, как тени, и пропали, как призраки. И кто это вообще был?
Убедившись, что двое нападавших мертвы, Абзац быстро обнаружил под курткой у одного наплечную кобуру, в которой находился верный друг бандитов пистолет "ТТ" – доступный и недорогой, который в случае чего не жалко "скинуть" – выбросить в мусорку и забыть. Трофей порадовал Абзаца. Теперь он, по крайней мере, вооружен. У него есть кинжал и пистолет. Это обнадеживало, потому что без оружия Абзац чувствовал себя не в своей тарелке, возникало такое чувство, как во снах, когда снится, что ты оказываешься абсолютно голый в людном, оживленном месте. Все-все в жизни повторяется до бесконечности. Слова, поступки, сны, встречи, расставания, иллюзии, фантазии. Жизнь – давно расписанный сценарий. И этот извлеченный из-под куртки убитого им человека пистолет "ТТ" китайского производства. Ведь это уже было в его жизни. В прошлой жизни? Или еще будет? Это будет повторяться и повторяться, где бы он ни был, куда бы ни приехал, ему суждено извлекать из кобуры убитого пистолет.
Луна, поднявшись, светила все ярче, и на середину улицы легла яркая полоска света. Она осветила бледное лицо молодого поклонника поэзии. Абзац был уверен, что тот мертв. Он видел смерть, и она его не пугала, но, когда нагнулся, чтобы взять футляр с пистолетом, парень вдруг приподнялся на локте и забился в конвульсиях. Лицо его посинело, а на губах показалась пена. Когда Абзац наклонился к раненому, он понял, что помочь ему нельзя уже ничем. Похоже, что кинжал был отравлен. Убийца Одиссея бился в конвульсиях.
В последний раз приподнялись веки. Голубые глаза утонули в бездонной ночной глубине. "Неужели я умираю? – мелькнуло в мозгу у Васи, молодого любителя поэзии, пока голубые глаза всматривались в темное ночное небо, до самых глубин своих переливающееся звездами. – Что случилось? Почему я лежу?" Он словно думал, что кто-то, кто его любит, там, наверху, ответит: "Да, Вася, ты умираешь". Но никто не ответил. Он просто умирал, и никому не было до этого дела.
А над ним уже стоял суровый Ангел смерти, та тень, от которой настойчиво отбивались руки раненного отравленным кинжалом молодого поэта-убийцы.
Лицо Васи посинело. Тело судорожно забилось. Руки точно отгоняли какой-то невидимый призрак. Из бессвязного бреда Абзац уловил только слово "кидалово".
При свете луны Абзац раскрыл футляр от дуэльных пистолетов системы Кухенройтера. Футляр был пуст!
Звезды переливались, мерцали и заглядывали на вымершие, таящие в себе опасности улицы и на темные дома, где томились перепуганные до ужаса люди. И было жутко… Больно… Страшно… А футляр был без пистолета. А где-то был пистолет без футляра.
Глава 3
Все было не просто так. Сначала Олег сказал, что она его утомила, что это "последний раз". Потом она сидела безвылазно дома, точнее, не сидела, а лежала. Потому что Лика спала, просыпалась, брала лежащие на столике возле дивана снотворные таблетки сибазона, запивала водой и тут же снова засыпала. Ей снились сны, в основной своей массе кошмарные. На работе она взяла отпуск за свой счет.
А потом вместо очередного кошмара ей приснился Джон Леннон. Они стояли на узкой грязной улочке, заваленной какими-то поломанными ящиками. И Джон Леннон (во сне Лика точно была уверена, что это он) говорил ей:
- Для того чтобы понять свои проблемы, ты должна встретиться со своей самой первой подругой и сыграть во все игры, в которые вы играли в детстве. Тогда ты все поймешь, тогда все образуется.
- А с мамой? – робко спрашивала во сне Лика. – С мамой тоже надо поговорить?
- Можно и с мамой, если хочешь, но сначала с подругой, которая знает тебя с детства. Она поможет тебе, – отвечал ей Леннон.
Это был непростой сон. Неспроста ей приснился Леннон. Ведь никто другой так не любит слушать "Битлз", как оставивший ее Олег. Значит, сон обещал… Обещал что? Ну, не обещал, а давал надежду.
Лика нашла в себе силы подняться с дивана и пошлепала босыми ногами на кухню, стараясь по дороге не смотреть в большое зеркало, висящее в прихожей. Заварила себе крепкий чай с лимоном, села в кресле, взяла в руки рекламную газету. Пролистав ее, наткнулась на странное рекламное объявление – в черной рамке, на белом фоне, четкие буквы: "Психоанализ. Зависимости: азартная, алкогольная, пищевая, love-зависимость. Стресс, невроз, депрессия, комплексы, страх, неуверенность, одиночество, нарушение сна, головная боль, семейная несовместимость".
За всем этим предлагалось обращаться в "центр", возглавляемый "кандидатом психологических наук". Реклама центра ее заинтересовала; как говорится, эта реклама нашла своего клиента. "Вот интересно, – думала Лика, – раньше они предлагали только избавление от алкоголизма и ожирения, а теперь появилась love-зависимость. Да еще это "love". Не написали же "любовное томление", а именно love-зависимость. Как же от нее избавляют? Наверное, теми же методами, что и от алкогольной! А как лечат от одиночества? Это тоже есть в рекламе. Внушают, что твое одиночество – это совсем не одиночество, а прекрасное состояние самодостаточности и независимости. И от всего можно избавиться. Все на основе гипноза, скорее всего". Лика чуть было не набрала один из трех телефонов, предлагаемых рекламой, но остановилась. Никто никому не поможет! Это ясно как день, хотя и день был совсем не ясный.
Лика засуетилась, стала искать телефон своей первой подруги Любаши, которая тоже жила в Москве, но виделись они совсем редко. Любаша работала проституткой, при этом любила подчеркнуть, что "не стоит на улице, а работает через агентство". Что это значит, Лика не слишком задумывалась. Она металась по своей однокомнатной квартире. Сейчас она была мало похожа на загадочную женщину-кошку. То есть, может, на кошку и была похожа, но на такую… которую выгнали из теплого дома. Но на Лику сейчас никто не смотрел, и она могла себе позволить быть собой. Ее красивое чувственное лицо было искажено.
Лика была охвачена беспокойством. Что характерно для беспокойства? Много рассуждений – и ни одного реального действия. А что можно сделать? Позвонить в центр психологической помощи? Передать себя в руки врачам? Пока рано.
И Лика решилась на реальное действие. Даже на два действия. Сначала она позвонит Любаше. Потом она уедет из Москвы. Конечно, временно. Ненадолго. Потом она вернется, когда сумеет совладать со своими чувствами. Единственный способ выйти из ловушки – это сделать что-нибудь в реальном мире: собрать больше информации, сделать телефонный звонок, поговорить с тем, с кем хочется. Лика решила поехать к маме в станицу Бекешевскую Ставропольского края.