- Понимаешь, все, что окружает нас каждый день, - просто вопиющая бессмыслица. Я не считаю себя сверхчеловеком - упаси боже… Но многое, подносимое как истинное величие или доказанная догма, на самом деле просто блеф, мыльный пузырь. В институте я вглядывался в лица проходящих мимо меня однокурсников - и ничего не видел в них, словно таки должно быть. Окружающие видели значительность в том, чего на самом деле не существовало. И тогда я объявил себе выходной. Просто объявил несколько дней воскресеньем и неожиданно понял, что могу стать свободным… Скажи мне: свершая ложь, в которой человек не отдает себе отчета, повинен ли он во грехе? Может ли считаться индульгенцией для ничтожества запись в трудовой книжке о наличии диплома? Я не хочу участвовать в этом. И на общественное мнение мне плевать! Однажды понял, что я всего лишь один из когорты идиотов, пошел и забрал документы. Существует множество более важных вещей. Для меня один вечер, проведенный в темноте, освещаемой только слабыми вспышками догорающих в самодельной печке газет, значит гораздо больше, чем для тебя успешная сдача зимней сессии.
Кто вообще имеет право влиять на мою жизнь? Я ненавижу тупые понятия "право", "зависимость", "надо", "должен", потому что ненавижу бессмысленную неопределенность! Я не хочу жить по правилам, по которым живет большинство. Не хочу плевать на собственную жизнь! Но еще - не хочу и бороться за нее. Потому что изначально я пришел в этот мир не как человек борьбы. Я не умею бороться. Чем лезть в драку, я предпочитаю отойти в сторону. Мне противны лоснящиеся морды тех, кто считает, что много знают о жизни и за свое готовы перегрызть глотку. Эти пять букв - "жизнь" - напоминают мне истерзанную ветошку, разрываемую всеми кому не лень, чтобы лоскутьями оправдать собственное ничтожество или свои ошибки. Как вообще можно что-то знать, если твое неприглядное украшение - башка - забито всем, чем угодно, кроме истины, и ты не хочешь ничего знать, понимать, видеть! Наверное, ты думаешь, что я болен манией величия или что я знаю истину. Ни то, ни другое. Я хочу только догадаться, интуитивно приблизиться к ней…
Как можно вдолбить понятие света брошенным в темноту? Тот, кто утверждает господство света во тьме, - тот мерзавец… Быть таким я не хочу… Если толпу бросают в хлев, разве получается что-то иное, кроме свиней? И разве на помойке растет трава? В навозе иногда растут только цветы. Бывает, очень красивые… Видишь, выходит замкнутый круг. Это - конвейер, по краям которого стоят уже сошедшие с него и бешено смеются над теми, кто приближается к ним, ржут с пеной у рта, чтобы потесниться чуть позже и дать место новоприбывшим. Каждый с рождения обречен пройти этот конвейер. И выходит замкнутый круг - направление истины вдоль окружности. А я не хочу быть еще одним звеном в этой цепи. И не буду - ты меня понимаешь?! И еще, я пришел к выводу, что отсутствие сопротивления - самое лучшее из всех сопротивлений. Может, я и не стану великим художником (потому что я недостаточно талантлив, я и сам знаю, и еще потому, что не хочу за это платить), я просто хочу жить спокойно. Делать только то, что хочу. Например, найти близкого человека, который мог бы решить за меня все проблемы. А я буду делать только то, что хочу, не считаясь ни с кем.
Огненные блики сквозь щели в печке отражались на стенах. Мне стало трудно дышать - от одного вида Андрея, а не от смысла произносимых им слов. Я ничего не слышала и не видела. Я не хотела ничего понимать. Он был рядом - и это стало для меня главным. Все же остальное… Тогда я думала: как мало значат в этом мире какие-то слова.
Я вгляделась в него пристальней и поняла, что должна показать, как много значит для меня его откровенность. Я сказала:
- Хочешь я стану решением всех твоих проблем?
Он засмеялся - один звук его голоса значит для меня больше всех объятий и поцелуев…
- Конечно, хочу!
Огненные чертики заплясали в его глазах, и таким же серьезным тоном, как говорил раньше, он произнес:
- Я тебя хочу!
Часть II
Глава 1
Суд назначили на 15 сентября. Сообщение об этом появилось во всех газетах.
Что должен испытывать нормальный человек при виде тюрьмы? Страх? Интерес? Жгучее любопытство? Радость, что его там нет? Я не чувствовала ничего потому, что уже не была нормальным человеком. Когда плотная металлическая дверь пропускного пункта захлопнулась за мной, я ощутила только тягучую, нудную боль, словно от незажившего ожога. Я вступила на каменные плиты двора. Сторожевая вышка была сходна по цвету с колючей проволокой забора на фоне ясного утреннего неба. И, насмехаясь надо мной, над моей жизнью, над всем проклятым и потерянным миром, в этот теплый осенний день ярко светило солнце. И солнечный свет блестел в решетчатом окне.
Когда я ступила на каменные плиты двора следственного изолятора, я слышала стук своих каблуков и скрежет двери, захлопнувшейся за мной. Наваждение, бред - я смотрела на серость каменных плит, на вышку, на здание с решетками на окнах, к которому шла в сопровождении двоих тюремных конвоиров и тусклой тюремной фигуры в штатском, и чувствовала себя на экскурсии. Я не понимала, где нахожусь, куда иду, что могу там увидеть. Или это было лишь отупение, восстановление нервных клеток после изматывающей душу боли?
Накануне вечером позвонил Ивицын.
- Завтра, 12 сентября, вам разрешено свидание с мужем в СИЗО № 1 с 10 до 11 утра.
Потом позвонил Роберт, сказал, что все знает, потому как свидание это он сам устроил, значит, с меня причитается, и еще он меня подвезет, в полдесятого будет ждать на машине у моего дома. Роберта внутрь тюрьмы не впустили, только меня одну.
Накануне я проплакала всю ночь. Не ложась спать, я ходила по комнатам, чтобы прикасаться к вещам, к которым когда-то прикасался Андрей, чтобы вызвать его образ - до рези в глазах. Ходила по комнатам и плакала. Я не люблю слез. Неизвестность еще хуже горя. Что я могла увидеть в лице Андрея в стенах тюрьмы? Что будут значить несколько слов, которые мы успеем сказать друг другу?
Последний раз я видела Андрея больше месяца назад. Где-то в глубине души еще жила я, веселая, молодая, красивая. Словно маска античного лицедея: с одной стороны лицо плачет, с другой - смеется. Я, одинокая, измученная, заранее надела траур. Я носила траур по человеку, которого еще не успели убить. По человеку, одной ногой стоящему в могиле. Эту боль я не могла разделить ни с кем. С самого начала следствия я не видела Андрея. Его увезли еще до того, как мне удалось понять всю сущность кошмара… Я слышала версии преступлений из уст прокуратуры и милиции, уголовного розыска и собственной сестры, семьи моей и семейства Андрея, бывших коллег по работе, телевидения, радио, газет, толпы - миллиарды обезличенных голосов, заглушающих друг друга. Я не слышала только одного голоса и одной версии - Андрея. Я даже не знала - господи, как я могла это знать! - что думает он по поводу того, в чем его обвиняют. Мне приходилось умножать собственную боль во сто крат, и получалась только сотая часть кошмара, в котором находился Андрей. Я была много наслышана об ужасах, творящихся в тюрьме, и я боялась, во что там могли превратить Андрея… Он никогда не был сильным человеком. Мой муж всегда был слабым.
А в начале июля мы с Андреем даже не любили друг друга… Если бы можно было что-то вернуть назад… Андрей был героем трагедии, главным действующим лицом, заранее отошедшим на второй план. Он ни на секунду не исчезал из моих мыслей - я думала о нем постоянно. Он все время был рядом - и я любила его таким. Время прошло. Завтра мне предстояло увидеть Андрея в предпоследний раз в моей жизни. Я проплакала всю ночь напролет. А утром, промыв красные, воспаленные глаза водой, я заколола волосы и вышла из дома.
- Вы прекрасно выглядите сегодня, - сказал Роберт.
Я оставила его слова без ответа.
На пропускном пункте СИЗО меня встречала мрачная тюремная личность в потертом костюмчике, со смазанным личиком и тусклыми глазками - типичный канцелярский слизняк. Все-таки я оставалась высокой особой, и, очевидно, сохраняя уважение к моей бывшей звездности, даже свидание в тюрьме с мужем мне устроили как-то особо. Серая личность, прихватив двух конвоиров (очевидно, чтоб я не убежала), провела меня внутрь тюрьмы. Мы прошли двор, вымощенный гулким камнем (во дворе, кроме нескольких часовых, никого не было), потом меня провели в четырехэтажное серое здание с решетчатыми окнами, расположенное в глубине двора. Железная дверь отворилась со скрипом, выматывающим мои больные нервы, и мы стали подниматься по лестнице. На каждом пролете была масса дверей, и на всех - запоры (наверное, весом в тонну), каждая железяка издавала скрип, словно в фильмах ужасов. До сих пор при слове "тюрьма" в памяти моей возникают лишь колоссальные железные запоры. Железо, скрип, глухой стон несмазанных дверей (неужели эта тюрьма была такой старой?) - и ничего больше. Наконец мы вошли в светлый коридор с обычными дверями (в пролетах лестниц я видела двери камер). Очевидно, этим коридором начиналась административная часть, располагавшаяся на последнем этаже. Меня завели в одну из комнат в самом конце коридора. Решетка на окне пропускала слабый свет. Стены были темными (серыми, по-моему). Посередине - стол с двумя стульями, стоящими друг против друга. На дверях - всевозможные засовы, замки. На потолке - не зажженная люминесцентная лампа. Кроме стола и стульев, в комнате ничего не было.
- Подождите здесь, - сказала серая личность, - сейчас его приведут. Но должен вас предупредить, чтов вашем распоряжении только полчаса. Так распорядилось начальство.
И вышел. В комнате остался один охранник, он встал у двери. Я поняла, что, кроме охраны моего супруга (это чтоб я не унесла его в сумке - глупая шутка, юмор висельницы), в его обязанности входило также дословное прослушивание нашего разговора. Я подошла к окну - в него были видны клочок неба и плиты двора. Мой страж щурился на свет. У меня пересохли губы. Чтобы не видеть физиономии охранника, вновь принялась смотреть в окно. В воздухе растворялись минуты. Я обернулась.
В проеме дверей стояла тень, оставшаяся от моего мужа. Сколько раз, представляя эту сцену, я мечтала, что подумаю, сделаю, что скажу. Может, брошусь на шею, расцелую и пообещаю любить, что бы ни произошло. Может… Может…
И вот стою, как дура, на фоне решеток окна и чувствую только, как трескаются пересохшие губы и в горле - сухость, в которой застревают слова. Тень моего мужа переступает порог комнаты под аккомпанемент вновь захлопнувшейся двери (господи, сколько будут захлопываться в душе моей эти двери!..) и говорит сухим, совершенно незнакомым мне голосом:
- Ну, здравствуй…
Я облизываюсь, как полная идиотка, со стороны так же глухо звучит мой голос:
- Здравствуй.
Мы садимся к столу. Это самое страшное, что делает тюрьма, превращая двух близких людей в чужих. Это не Андрей. Это тень. Неужели это все, что от него осталось? Сидящему передо мной мужчине лет сорок пять, не меньше (не двадцать восемь). Сетка густых морщин на темном лице, до неузнаваемости заострившиеся черты. Стрижен почти налысо, и больше нет черных вьющихся кудрей, в художественном беспорядке спускающихся ниже плеч. Нет озорного веселья в темных глазах - в них только застарелое, как ревматизм, страдание. Сутулые плечи, костлявые руки. Господи, он страшный! Просто страшный! Вдобавок тюремная одежда. Мне хочется кричать.
- Ты прекрасно выглядишь, - говорит он. Охранник внимательно слушает наш разговор. Мы сидим друг против друга, пытаясь спрятать собственные взгляды. Два полумертвых (или уже мертвых) человека. Мне хочется взять его руки в свои и прижаться к ним губами, прося прощения за свой наряд и за слой светлой помады на губах. Но в присутствии чужого человека я ни за что не смогла бы это сделать.
- Как твои дела? - Светский тон, но глаза говорят другое. На мгновение молнией мелькает детское "забери меня отсюда", а потом взгляд вновь гаснет.
- Ты болен? - Почему я спрашиваю об этом? Мое сердце подсказывает - так не может выглядеть здоровый человек.
- Нет! - Слишком резко, чтобы ему поверить. - Я слышал, ты ушла с телевидения. Нашла что-то лучшее?
- Я не работаю.
- Понимаю. Ждешь суда…
- Я наняла опытного адвоката. - Зачем я несу подобную чушь?..
- Куда думаешь устроиться, после суда, конечно?
- Не знаю.
Почему, за что мы сидим друг против друга словно чужие, почему совершенно противоположное пустым, заученным фразам говорят его глаза…
- Таня… ты… Ты прости, что я разбил твою жизнь… я… Видишь ли…
- Не смей!
- Суд через три дня.
- Я знаю.
- Постарайся начать новую жизнь. Потом.
- Что?
- Ну… выйди замуж.
- Андрей!
- Ты молодая, очень красивая, у тебя еще будет много шансов начать все сначала. Ты найдешь человека, с которым тебе повезет больше.
- Я просила - не смей.
- Ты сумеешь заново построить свое счастье. Я разбил твою жизнь. Обрек тебя на страдание. Из-за меня ты ушла с работы - не говори, я и так все понимаю. Я больше не буду камнем на твоем пути. Поэтому я очень хочу пожелать тебе счастья. В суде не будет возможности поговорить. Прости меня, если только ты сможешь. Лучше, если вообще не будешь вспоминать обо мне. Ведь обо мне тебе всегда будет неприятно думать. Забудь прошлое и живи будущим. Ты обязательно должна быть счастлива.
- А теперь запомни раз и навсегда! - Мой голос сорвался на крик, и постепенно я совершенно забыла об охраннике и что нахожусь в тюрьме. - Слушай и запоминай! Я не потерплю, чтобы ты нес подобный бред! Я не желаю слушать эту чушь и не желаю, чтобы ты произносил подобное в моем присутствии. Прекрати быть идиотом и пойми наконец, что я буду бороться за тебя до конца. Мы не виделись с того самого дня - твоего ареста, но знай, что ни минуты, ни секунды я не прекращала этой борьбы, не переставая думала о тебе и просто не заслужила таких слов! Я сделаю все, что в моих силах. Я наняла одного из самых лучших адвокатов. Он уже много для нас сделал. И сейчас я пришла, чтобы тебе это сказать. Не следует терять надежды. Адвокат сделает все, чтобы снизить срок. И я буду тебя ждать, сколько бы ни прошло лет. Десять, пятнадцать - не имеет значения. Я хочу сказать, чтобы ты держался. Знай, каждую секунду суток я думаю о тебе. Я ушла с телевидения, чтобы иметь побольше времени в этой борьбе. Как только все выяснится, я обязательно туда вернусь. Я всегда сумею заработать себе на жизнь, об этом можешь не беспокоиться. Знай: какой бы ты ни был, что бы ты ни думал и ни слышал, я всегда хотя бы мысленно буду рядом с тобой. Перед судом - ты знаешь, остается только три дня, - ты увидишься с адвокатом. Все закончится хорошо. Не теряй надежды. Помни: я всегда буду тебя ждать. И я люблю тебя. Ты понял?
- Спасибо…
Мне показалось, что он раскусил мою ложь про телевидение и про десять-пятнадцать лет тоже. Я увидела, как заблестели в его глазах слезы. От выражения его глаз я словно спустилась на землю, больно сжалось сердце.
Больше мы не сказали друг другу ни слова. Я не хотела понимать, чувствовать, знать, что в этот теплый сентябрьский день я навсегда прощаюсь с ним, что уже сказаны самые последние слова из тех, которые мы должны были друг другу сказать… Я не хотела верить, осознавать, что это - всё и больше никогда я не скажу ему ни одного слова, никогда не увижу его… Я потянулась через стол, сжала его ладонь своими руками и так не отпускала - до самого конца. Потом появилась серая личность с охранником, сообщив, что свидание закончено.
- Ты держись, слышишь? - сказала я, запоминая до мельчайших подробностей его облик.
Возле дверей он обернулся и прошептал так тихо, что его расслышала я одна:
- Пожалуйста, помни - я очень-очень тебя люблю…
И переступил через порог. А я зажала руками рот, чтобы не закричать, и, застыв словно каменный образ горя, молча смотрела, как захлопываются двери тюрьмы за человеком, которого я люблю. Молча стою и смотрю ему вслед - любимому человеку, уходящему в вечность. В вечность и небо - оттуда не возвращаются.
Я шла домой по оживленному, залитому солнцем городу, мимо веселых и озабоченных, счастливых и грустных, куда-то спешащих людей, и каждый проспект этого города жил своей жизнью. Я шла, не различая оттенка осени и человеческих лиц. А солнце заливало улицы потоками ослепительного огня…
Утром 13 сентября я проснулась и поняла, что у меня больше нет денег. Обычно такое открытие всегда вызывает глубокий шок. Особенно у людей, совершенно к нему не подготовившихся. Но претендующие на звание нормальных заранее беспокоятся о своих финансовых делах. Я же вообще не думала об этом несколько недель, продолжая тратить то, что у меня осталось. Но утром, после единственного свидания с Андреем, я проснулась и поняла, что больше нет денег… Чтобы одолжить хоть немного, я была вынуждена позвонить Юле.
- Ты не могла бы одолжить мне немного денег?
- Сколько?
Назвала сумму.
- Таня, у меня нет ни копейки. Я бы с радостью отдала тебе все, но у меня действительно нет.
В ее голосе звучала искренность (или тонкая актерская игра). Так или иначе - смысл слов был ясен.
- Юля, что же мне делать?
- Подожди немного. - Она куда-то отошла от телефона, потом вернулась, - Таня, Сергей Леонидович может дать тебе эту сумму только с одним условием…
- Каким?
- Взамен ты подашь в суд заявление о разводе с Андреем.
- Не поняла.
- Сергей Леонидович и мать сказали, что дадут тебе любую сумму (конечно, в пределах разумного), если ты подашь на развод. Понимаешь, они хотят твердых гарантий, что ты разведешься и уедешь. Они хотят, чтобы ты вернулась.
- Кто тебе это сказал?
- Мать, Сергей Леонидович. Они здесь, рядом со мной. Хочешь, я дам матери трубку?
- Знаешь, Юля, я больше никогда тебе не позвоню.
- Таня, но у меня действительно нет денег! Ты же знаешь, чтобы тебе помочь, я отдала бы все! Ну подожди несколько дней…
- Нет, не нужно. Я как-нибудь достану сама.
- Танечка, только не клади трубку. Я не хотела передавать тебе их слова, я знаю, что ты его любишь. Но я подумала, что у них есть деньги и они бы могли…
- Извини, я спешу.
Повесила трубку. После этого я продала на книжном рынке несколько ценных книг. С унижениями - книги не хотели брать. Я получила гроши, но уверенность, что этих грошей хватит хотя бы на хлеб, придала мне сил.
До суда оставалось два дня. По несколько раз забегал Роберт. В предвкушении занятного действа (суда) он оживился, стал более деловитым. Ему разрешили видеться с моим мужем. Роберт говорил, что Ивицын не желает про меня слышать, а я сказала, что мне глубоко наплевать на Ивицына, и на всю прокуратуру, и на весь уголовный розыск со всей милицией.
- А вот это вы зря, - ответил Роберт. - Между прочим, обвинителем будет прокурор. А с ним лучше не связываться, это все знают. Но вы уже связались. Он вас ненавидит и звереет при одном упоминании вашего имени. Он сделает все, чтобы добиться смертной казни.
- А пятнадцать лет?
- Я собираюсь настаивать. Но говорю вам, что это будет почти невозможно. Лучше приготовьтесь сразу.
- Что-то вы слишком часто так говорите!
- Надо заранее готовиться к худшему. Но в данном случае…
- Лучшего не будет?