- Николай Васильевич будет в восьмом часу. При ходите.
- Я имею честь… - начал Печерский, но услышал короткий, легкий треск и понял, что положили трубку.
В семь часов вечера он подходил к новому, недавно отстроенному дому. На лестнице пахло сырой известкой и масляной краской. Печерский посмеялся над квадратными окнами и незатейливыми казарменными кубами фасада. Он поднялся на третий этаж, нашел квартиру и позвонил. Смуглый, как цыган парень, с черными как тушь, подстриженными усами, открыл дверь Печерскому. На коричневой суконной рубашке серебром и алой эмалью блестел орден.
- Товарищ Мерц назначил мне… - начал Печерский. Парень не дослушал и повернувшись спиной к Печерскому пошел по коридору. По тому как он шагал по коридору, как держал голову, Печерский угадал бывшего военного.
- Идите в кабинет, - сказал не оглядываясь парень, открыл дверь слева и прошел дальше. Печерский вошел в небольшую комнату, стены которой состояли из книжных полок. Чертежный стол и маленькое бюро занимали две трети комнаты. На столе лежала груда раскрытых английских и немецких книг и связка картонных и жестяных трубок - футляров для чертежей. Во всем, однако, был порядок и чистота. На корешках книг не было пылинки, цветные карандаши и перья лежали на столе разноцветным полукругом. Печерский осмотрелся и увидел, что в комнате не было ни одного стула. В узкой щели между полками он нашел дверь. Он решил попросить стул, но прежде чем войти в соседнюю комнату в некоторой нерешительности он остановился на пороге и услышал женский и мужской голоса. Женский голос показался ему знакомым.
- А что если я подойду к нему и скажу: "Николай, дело в том, что Митин мой любовник". А вы стоите тут же рядом как пень и думаете. Вот он расстроился, а у нас два заседания и доклад, и как он доклад будет после этого делать… Вообще вы боитесь…
- Ничего я не боюсь, - услышал Печерский и понял, что это говорил цыганского типа парень, который открыл ему дверь, - ничего я не боюсь, что ты путаешь. Если бы не всякие обстоятельства, взял бы я его за руку и сказал: "Так мол и так, я ее люблю. Не поминайте лихом". Только и всего…
В эту минуту затрещал короткий и резкий звонок. Печерский отступил на шаг от двери. Кто-то вышел в коридор, открыл входную дверь и сказал вполголоса:
- Николай Васильевич, вас ждут в кабинете.
- Почему в кабинете? - спросил другой глуховатым, ровным голосом. - Там чертежи и бумаги. Совершенно напрасно в кабинете.
- Я все запер.
Печерский успел отойти к окну и присесть на подоконник. В комнату вошел невысокий, седой и бритый человек в белоснежном воротнике и синем галстухе, очень аккуратно, даже с некоторым щегольством одетый.
- Товарищ Мерц? Николай Васильевич? - наклоняясь вперед, спросил Печерский и подумал не слишком ли часто он, Печерский, употребляет слово "товарищ".
- Здравствуйте. Давайте сядем, - сказал Мерц, но увидел, что в комнате нет стульев, присел на подоконник. - Вы от Татьяны Васильевны? Когда вы ее видели?
- Недели две назад, Николай Васильевич. У них все попрежнему.
Печерский достал из бумажника письмо и отдал Мерцу.
- Собственно говоря, это не мне. Это - Ксане. - Прочитав адрес, негромко сказал Мерц.
- Я, так сказать, желал бы повидать Александру Александровну. Татьяна Васильевна кое-что просила меня передать на словах…
- Да, сейчас… Ксана! - позвал Мерц. - А вы давно здесь, в Москве?
- С неделю… - ответил Печерский, услышал шорох и обернулся. Между книжными полками стояла женщина.
Были летние, белесоватые сумерки. В комнате было серо и полутемно. Женщина показалась Печерскому грубоватой и мужеподобной.
- Вот Ксана, - сказал Мерц, - вот гражданин Печерский. Он из Парижа. От Татьяны Васильевны и Лели.
Она подошла к Печерскому и протянула руку.
- Здравствуйте. Ну, как мама?..
"Голос", чуть не вскрикнул Печерский, "тот же голос, что рядом в комнате…" - подумал он. "Вот оно что…"
- Татьяна Васильевна в отчаянии. Она писала вам. Никакого ответа, - быстро заговорил он, думая о другом: "стало быть она и есть Ксана, жена Мерца, сестра Лели. Кто же Митин?" - И Леля, то есть, Елена Александровна тоже, - продолжал он, - она очень беспокоится. Она умоляет вас написать.
- О чем же собственно писать? - спросила Ксана, подошла ближе и взяла из рук Мерца письмо. - О чем писать? - Теперь Печерский рассмотрел ее, она была высока ростом, стройна и женственна. Прямые, светло-золотые стриженые волосы, высокий лоб, ровный нос и как бы припухшие розовые губы. "Да, не Лелька, не пиголица, похожа на казачку, хороший, русский тип", - подумал Печерский.
- В самом деле, написала бы. Подумают мое влияние, - сказал Мерц.
- При чем тут вы, Николай Васильевич… При чем тут вы?..
"Голос приятный и рот… Особенно рот… А кто же Митин?.. Тот цыган, что ли?.. Вот оно что…"
- Десять лет не шутка. Я и не знаю что им писать. Уж очень они старомодны. Леля пишет какую-то чепуху о скачках в Довиле. Мама о панихиде на могиле отца. Да и могилы, вероятно, никакой нет - спланировали, кажется, так это называется…
- Простите, мне не совсем удобно, - осторожно вмешался Печерский, - все-таки Татьяна Васильевна - вам мать, и Леля сестра…
- Оставьте, ради бога!.. Мать!.. Они ж не задумались бросить меня здесь, оставить на руках выжившей из ума приживалки, тети Ани. У меня был тиф, я умирала с голоду, и умерла бы если бы не стучала на машинке в музыкальном отделе. А они бегали из Ростова в Кисловодск, из Кисловодска в Тифлис, из Тифлиса в Константинополь и Загреб, и дальше. Я понимаю, им не сладко жилось, но они же успокоились, когда были уверены, что я умерла. Ну пусть бы и думали дальше. И совершенно напрасно Николай Васильевич пошел к ним в Париже. Никогда мы не сговоримся.
Она замолчала и затем вдруг сказала печально и тихо:
- Мне их жаль, конечно, вероятно им очень скверно…
- Да, не легко.
- Что ж, пошлем денег. А писать я не буду.
Затем было длительное, неловкое молчание. Печерский кашлянул и посмотрел на Мерца. Мерц молчал. Вошел черноволосый, похожий на цыгана парень, отпиравший Печерскому дверь.
- Можно?
- Конечно, Митин, - сказала Ксана и обернулась к Печерскому. - Вы надолго в Москву?
- Навсегда! - торопливо заговорил Печерский. - Я вернулся на родину с твердым намерением работать. Я буду работать. Для меня эта поездка… Я смотрю на эту поездку в Россию, как на искупление. Я как бы переродился… - Нужно было еще что-то сказать, сказать убедительно и просто, но Печерский не нашел слов и замолчал.
- Что ж, очень хорошо, - видимо смущаясь сказал Мерц. Его смущали не слова, которые говорил Печерский, а его повышенный, несколько актерский тон.
- Что ж, хорошо. Татьяна Васильевна просит помочь вам. Чем же я могу вам помочь?
- Вы хотите получить работу? - спросила Ксана.
- Совершенно верно. Я шофер и знаю автомобильное дело.
- Я думаю, вы устроитесь. У нас как раз разгар…
- Совершенно верно. Но ваше имя, Николай Васильевич, ваше, так сказать, содействие… Признаться, я очень рассчитывал. - И опять Печерский неожиданно замолчал. Мерц посмотрел на него, подождал и сказал:
- Хорошо. Напомни мне, Ксана.
- Долго были заграницей? - спросил цыган.
- Семь лет.
- С двадцатого года. Так. С Врангелем уехали?
"Чекист", решил Печерский, кашлянул и слабо улыбнулся.
- Знаете, прошлое для меня, как дурман. Как я сожалею… - Печерский оглянулся. Все молчали. - Не смею больше задерживать. Стало быть разрешите справиться? Покорнейше благодарю. Не извольте беспокоиться, - невнятно пробормотал он, и, прощаясь, поцеловал холодную, неподатливую руку Александры Александровны Мерц.
VII
Печерский ушел. Ксана и Мерц почувствовали странное облегчение. Вместе с ним уходили неприятные и тревожные воспоминания. Митин, как свой человек понял это и хотел заговорить о делах, но Ксана перебила Митина.
- Какой странный тип… Правда? - она вскрыла конверт. - Это от Лели, "письмо передаст тебе близкий мне человек", - прочитала она вслух. Ну теперь понятно "близкий"…
- Что понятно?
- Понятно, почему он называл Лелю по имени, и вообще все понятно.
Мерц поморщился и поправил галстук.
- Ты странно судишь. "Близкий" - значит любовник.
- Неприятно слушать.
- Что с тобой сегодня? - спросила Ксана и отложила письмо.
- Ну ка, в чем дело?.. - сказал Митин и придвинулся к Мерцу. Мерц достал портсигар, постучал пальцами по портсигару, затем бросил его на стол, вздохнул и покачал головой. Митин и Ксана молча смотрели на него. Он сказал глухим, внезапно ослабевшим голосом:
- Снимают меня, вот что.
- Как снимают?
- А вот так. Снимают и все тут. Чего у нас не бывает.
Митин рассмеялся и хлопнул себя по колену.
- Да кто вам сказал? Сорока на хвосте принесла? Расскажите толком.
- Что рассказывать? - высоким, срывающимся голосом вдруг заговорил Мерц. - Два с половиной часа заседали. Кончили с докладом о поездке, утвердили, одобрили, кажется, все чудесно. Степан Петрович посылает мне записочку. "Останьтесь. Надо потолковать". Остался после заседания. Он ходит, курит, расспрашивает об Америке, о Детройте и чорт знает о чем. Я все думаю к чему бы это. В конце концов сказал: "Знаете ли, Николай Васильевич, как мы вас ценим. Вы один из первых пришли к нам десять лет назад. Ваш проект принят и одобрен не только нами, но крупнейшими специалистами на Западе. Но не кажется ли вам, что выполнение проекта, организационные и технические функции придется разграничить. Политическое значение… Непосредственное руководство… Целесообразнее если бы вы… Если бы вы остались главным консультантом". Словом все, что говорится в таких случаях. Ясно - меня убирают и на мое место посадят какого-нибудь кочегара или водопроводчика вроде Кондрашева.
- Я не совсем понимаю…
- Что там понимать! Дело налажено, подготовлено. Никто в него не верил, все отмахивались. А когда вышло, когда заговорили в Европе, меня за шиворот и коленом… Четыре года я работал как вол, как каторжный. Пока дело не развернулось, меня терпели. Теперь видите ли мировой масштаб. Для мирового масштаба я мал, для мирового масштаба нужен водопроводчик!
- Ну вас к богу, что вы говорите, - сказал Митин.
- Как хотите, так и называйте. Я работал по этому делу здесь и заграницей. Мои друзья, люди с мировой научной известностью, из уважения ко мне помогали в этом деле. Теперь - хлоп, меня убирают. Все мои обещания, обязательства летят к чорту. В глазах моих друзей я оказываюсь самозванцем, Хлестаковым, мальчишкой. Нельзя же так, дорогой мой. Нельзя так обращаться с людьми! Вы строите социализм - верю. Но не забывайте, что мы строим его вместе, вы и я, что я десять лет с вами. Что ж это такое!.. Сегодня меня снимают со строительства, завтра меня сократят как делопроизводителя, как машинистку. Но я же сделал что-то для вас в эти десять лет… Все же это признают…
- Николай Васильевич, вот вы все "я", мной, меня, мне. Так нельзя. Разберемся… Надо организованно…
- Позвольте, не знаю снимут вас или нет. Степан Петрович во-первых, дела не решает, не его ума это дело. Но бывает у нас всякая чепуха. Надо узнать. Пойду и узнаю. Теперь дальше: допустим - снимут…
- Что ж из этого?.. Погодите. Вот вы говорите: "политическое значение", "ответственность", "руководство" и все с усмешечкой. Какие тут смешки. Здесь смешков нет. Бывший водопроводчик, кочегар… Уж очень злобно вы это говорите. У нас рабоче-крестьянская республика, этого нельзя забывать, об этом надо напоминать каждый день всему миру и то, что во главе большого дела поставить бывшего кочегара или водопроводчика - с нашей точки зрения - правильно. Тем более, что за десять лет он многому научился, что он связан, спаян с этой работой, с производством. Возьмите вашу дорогую Америку. Сколько там больших инженеров из простых кочегаров.
- Позвольте…
- Вообще, по-моему, пока не о чем разговаривать. Толки да слухи, да пересуды. Вот я пойду и расспрошу. Прощайте.
Каблуки тяжелых сапог загремели по коридору, затем хлопнула выходная дверь.
Ксана подошла к Мерцу:
- Николай Васильевич…
Он слабо махнул рукой и отвернулся.
VIII
Около семи вечера Печерский подходил к серому, пятиэтажному дому в Сретенском переулке. Парадный подъезд был заперт. Ход был очевидно со двора, черный ход, но Печерский медлил. У трамвайной остановки на Трубной ему встретился человек в белом картузе. Человек внимательно посмотрел на него и вдруг, как показалось, Печерскому, повернул назад. "Слежка", сразу подумал Печерский, "но почему же так явно?" Нет, не слежка, случайность. - Человек обознался и пошел прочь. Пустяки. Печерский вошел во двор и разыскал черный ход, расшатанную, обитую рваной клеенкой. дверь. Черная лестница четырьмя крутыми зигзагами поднималась вверх. На второй площадке тускло светилась электрическая лампочка. Квартира 16. Не было пуговки звонка. В двери просверлили отверстие, и пропустили проволоку. Печерский дернул за катушку, за дверями брякнул звонок и сразу спросили: "Кто?"
- Гражданин Акимов дома?
- Сейчас узнаю.
Сначала было тихо, затем кто-то другой спросил: "Кто спрашивает Акимова?"
- Знакомый. Откройте.
Дверь открылась, но сейчас же загремела цепь. Лысая голова выглянула в щель:
- В чем дело?
- Вы Акимов, - не торопясь начал Печерский. - По-видимому это вы. Мне описали вашу наружность.
- В чем дело? - сказала лысая голова и чуть подалась назад.
Печерский приблизился и произнес раздельно и многозначительно "Де-вят-ка", и вдруг дверь захлопнулась. Печерский в недоумении постоял перед дверью.
- Что за чорт! - наконец сказал он, прислушался и постучал.
- Что надо? - глухо спросили за дверью.
- Николай Николаевич, откройте…
Печерский прислушался. Тишина и как бы сдавленное дыхание за дверью. Тогда он сильно постучал. Дверь опять открылась, образуя щель.
- Уходите, ради бога, уходите - сказала в щель лысая голова.
- Да объясните же чорт вас возьми, в чем дело?..
- Уходите!
- Не уйду, пока не объясните, - почти закричал Печерский. И тогда лысый человек залепетал тихо и жалостно:
- Умоляю, ради господа бога, уходите… Ради Христа, уходите.
- Вы "Серый?" Вы Акимов? - сжимая челюсти спросил Печерский.
- Ну, я…
- Вы слышали пароль "девятка". Вы "Серый"?
Цепь загремела и дверь опять закрылась. Печерский в ярости ударил в нее обоими кулаками и стучал до тех пор, пока дверь не открылась.
- Вы не уйдете? - спросила трясущаяся лысая голова.
- Не уйду, пока вы мне не объясните.
Тогда упала цепочка, дверь открылась и на площадку вышел лысый, желтый старичок в пальто, одетом на нижнее белье.
- Имейте в виду, - сказал старичок, - я вас к себе не пущу. Вот на площадке поговорим. Что вам нужно?
- Вы "Серый"? Николай Николаевич Акимов?
- Опять двадцать пять. Ну - я.
- Девятка, - вразумительно и тихо выговорил Печерский, - понимаете девятка.
- Я уйду, я ей богу уйду…
Послушайте, господин Акимов. Вы понимаете, что вы говорите? В Париже мне дали явку к вам. Я прихожу, говорю пароль, а вы несете чушь.
- Ну вот, ну вот, - всхлипывая забормотал Акимов. - Ну вот опять… Я просил, я умолял через знакомых - оставьте меня в покое. Я больной, я слабый старик. Я одной ногой в гробу. У меня астма, у меня порок сердца. Что ж это в самом деле? Какие-то явки, письма, девятка. Да уйдите вы ради Христа, оставьте меня ради господа бога в покое. Пожалейте старика. Пожалуйста уйдите, молодой человек. Никаких девяток я не знаю и знать не хочу. Зачем вы меня губите, за что вы меня под расстрел? Господи, ну что они там в Париже с ума посходили. Пишут письма симпатическими чернилами, называют лошадиными кличками, людей посылают. Ради господа бога уйдите!.. Знать ничего не хочу. Уйдите… - он вдруг замолчал и только смотрел на Печерского выпуклыми, стеклянными глазами.
- Хорошо, - сказал Печерский. - Одно слово. Значит, вы отказываетесь?
- Я же сказал - не хочу. Не вы сидели, а я сидел. Я не о двух головах. Вы меня в гроб вгоните. Вы меня к стенке. У нас в квартире комсомолка живет. Уходите вы ради господа бога!..
- Да вы. Понимаете - что делаете?
- Опять двадцать пять.
- Вы Акимов, шталмейстер двора его величества, губернский предводитель дворянства. Трус! Гадина!
- Тсс… Ради бога!.. Вы с ума сошли. Ну, пожалейте старика. Скажите им, чтобы не писали, чтобы оставили в покое…
- Хорошо. Мы примем во внимание. Но как же быть… Я же понадеялся, я назначил у вас встречу…
- Сумасшедший! - тонким голосом закричал Акимов. - Мальчишка! Не смейте давать мой адрес! Никаких свиданий! Господи, господи, за что?.. Уходите, сию минуту, уходите!
- Пустите меня к себе, - вздрогнув от бешенства прошептал Печерский. - Я подожду. В десять часов сюда придет одна дама. Сейчас без пяти десять.
Печерский шагнул вперед, но старичок отступил на два шага и вдруг оказался за дверью. Цепь щелкнула и натянулась.
- Ничего подобного! Где хотите, только не у меня.
- Откройте! - закричал Печерский и схватился за дверь. - Откройте, слышите вы, гадина!
- Я позову милицию! - взвизгнул старичок и Печерский отпустил дверь. Дверь захлопнулась.
Печерский плюнул и сжал кулаки.
- Конспираторы!.. Сукины дети! - закричал он:
Внизу хлопнула дверь и Печерский медленно пошел вниз. Навстречу по лестнице поднималась молодая женщина. Она старалась рассмотреть номера квартир и почти наткнулась на Печерского.
- Простите, - сказала женщина, - будьте добры сказать, где квартира шестнадцать?..
Однако Печерский молчал и молча глядел на нее.
- Квартира шестнадцать… - смущаясь повторила женщина.
- Наташа! - глухо сказал Печерский.
- Миша!
- Пойдем отсюда. Не здесь. Пойдем.