IX
Был не день и не вечер. Странные, весенние московские сумерки. Они сидели на скамье на Цветном бульваре. За деревьями мигали огни, слабо дребезжали звонки и перекликались рожки машин. Вспыхивали и угасала лилово-зеленые молнии набегающих трамваев.
Был такой час, когда на бульваре не было народу. Только один человек сидел на скамье, в стороне от них.
- Ну, вот и свиделись, - сказал Печерский. - Ну, вот свиделись.
- Ты мало изменился, Миша, только похудел. Или мне показалось?
- Да восемь лет… Восемь или девять?
- Восемь. Ну как ты?..
- Да ничего. Ты замужем, Наташа?
- Будто ты не знаешь.
- Что ж он… хороший человек?
- Очень хороший.
- И любит?
- Любит.
Печерский покачал головой и усмехнулся.
- Все-таки странно. При живом муже.
- Я тебе писала. Я тебе много писала. Ты не отвечал.
- Что ж может быть и писала. Я этого брака не признаю.
Наташа вздохнула.
- Как хочешь…
Печерский поднял голову.
- Что?
- Как хочешь. Признавай - не признавай. Миша, ты сам понимаешь…
- Что с вами тут стало в этом сумасшедшем доме! Ну, погодите! Ты думаешь это - навеки? - внезапно раздражаясь спросил Печерский.
- Что навеки?
- Да вот это все… Совдепы. И твой, с позволения сказать, брак. Прямо удивительно, как быстро вы все здесь приспособились, мадам Печерская. То есть, пардон не мадам Печерская… Как вас теперь звать, мадам Шварц, Штунц, Кранц?..
- Шварц.
- Он что, жид?
- Да, еврей.
- Недурно, - слегка покачиваясь сказал Печерский. - Недурно Наталья Николаевна Печерская, урожденная Лугина, дочь адмирала и господин… Шварц.
- Ах, Миша, Миша…
- Кто он такой? - отрывисто и громко спросил Печерский. - Могу я узнать с кем живет моя жена?
- Ты знаешь. Я сказала.
- Он кто - комиссар?
- Он военный. Военный летчик.
Печерский оттопырил губу и засмеялся.
- Скажите пожалуйста! Пхэ! Летчик. Военный летчик. Шварц и вдруг летчик! Ай-вей!..
Тогда она встала.
- Миша, я лучше уйду.
- Нет! - почти вскрикнул Печерский и схватил ее за руку. Человек на скамейке впереди услышал крик, привстал и оглянулся. Печерский заметил его и сразу остыл.
- Погоди. Подумай, мне тоже не легко, - совсем тихо сказал он. - Жили мы с тобой пять лет. Жена ты мне или не жена?
Она ответила робко и вместе с тем твердо.
- Теперь уже не жена, Миша, ты же понимаешь.
- Ах, не жена!.. - и Печерский опять сжал ее руку. Но оглянулся на человека позади и отпустил.
- Миша, я лучше уйду, - сказала Наташа.
- Ладно. Не жена… Зачем пришла?
- Ты же просил, ты писал. Вот я и пришла…
- Я хотел видеть мою жену перед богом и людьми, мою Наташу, - сказал Печерский и подумал, что он сейчас сказал это совсем как актер.
- Миша, ну погоди. Ну "жена перед богом и людьми Но ведь восемь лет. Восемь лет мы с тобой не выделись. У меня девочка. У меня - дочка. Я получила твое письмо и сказала мужу, что хочу тебя повидать, хочу сказать, что между мной и тобой все кончено. Ты сам понимаешь. Ужасно тяжелый и ненужный разговор. Вот мы видимся в последний раз, в последний раз, - просто и грустно повторила она. - Никогда мы больше не увидимся. И мне кажется, тебе все равно и ты так же равнодушен, как и я. Правда, Миша?
- Ты так думаешь? - сомневаясь спросил Печерский. - Стало быть правда кончено?
Они молчали и слушали слабый шелест деревьев, звонки и гудки.
- Кончено. Может быть, я могу помочь… Может быть, тебе трудно здесь, в Москве, в первое время…
- Ничего мне от вас не нужно, мадам… Шварц, - высокомерно сказал Печерский и подумал: "Слова, все слова. Моя, как всегда моя".
- Слушай. Представь себе, если бы мне понадобилось… Ну, скажем, если бы мне грозил… Попросту говоря, если придется заметать следы. Понимаешь? Могу я рассчитывать на тебя?
- Не понимаю.
- Не понимаешь? Ну, как ты думаешь, зачем я здесь?..
- Не знаю. Многие возвращаются. Вот и ты тоже…
- Возвращается сволочь! - Он задумался, тряхнул головой. - Наташа, ты была моя, моя телом и душой. Ты на меня молилась. Помнишь?
- Ах. боже мой, - как бы с досадой сказала Наташа.
- Я в тебя еще верю. Слушай. Мне здесь трудно одному. Я одинок. Мне важен каждый свой человек, каждая душа. Я хожу один как волк в лесу, как волк. Лес полон капканов, из-за каждого пня смерть. Ты понимаешь? Ты понимаешь о чем я? - значительно и высокомерно повторил он. - Для них я - волк. В случае беды - помоги. Поняла? Понимаешь, зачем я здесь? Ну я - белый, белогвардеец, белый!.. - почти воскликнул он. - Поняла?..
Она посмотрела на него со страхом и жалостью:
- Понимаю.
- Поможешь?
Вдруг она заговорила быстро и невнятно.
- Ты же знаешь… Как я могу… У меня ребенок… муж… это нечестно.
- Не можешь?
- Ну, Мишенька. Не нужно. Ничего этого не нужно. Оглянись, поживи здесь, приглядись. Не сердись на меня, Мишенька… Подумай и не сердись. Жалко тебя, ужасно жалко.
Она встала и оглянулась. Он не смотрел в ее сторону. Тогда она быстро пожала ему руку и ушла, не оглядываясь и ускоряя шаг.
Печерский вынул портсигар и несколько раз щелкнул зажигалкой. Вспыхивал огонек, он не замечал его, гасил и опять зажигал. Наконец он закурил и затянулся. - "Моя - конечно моя", наконец решил Печерский, встал и увидел, что человек, сидевший на скамье в стороне, тоже встал. Только тогда Печерский заметил и вдруг вспомнил белый картуз. И сразу вдруг потянуло в Париж, в свое кафе, в свой отель, к мосье Бернару и гарсону Габриэлю.
- Узнаете? - спросил неизвестный.
- Что?.. - отодвигаясь и сразу слабея сказал Печерский.
- Два месяца назад в Париже. Помните - Мамонова, кавказский духан на Пигале.
- Александров! - задыхаясь прошептал Печерский.
- Да. А вы - поручик Печерский? Я вас узнал… Подошел, чтобы проверить. Оказывается - вы.
- Кстати, о нашем разговоре в Казбеке, - припоминая, сказал Печерский. - Что же вы, наконец, решились?
- Да. Я решил, - просто ответил Александров.
X
Митин провел четырнадцать часов в вагоне. Ночью были две пересадки. Поезда были товарно-пассажирские, местного сообщения. Два часа он дремал, затем уступил место молочнице, а сам ушел на площадку. Однако, в Москве, на вокзале, он был свеж и бодр, гораздо бодрее, чем три дня назад, когда оставлял Москву. Это произошло потому, что он провел двое суток в лесу, в болотах у большой полноводной реки. В эти два дня он сделал тридцать верст пешком и восемьдесят верхом на донском, тощем и злом иноходце. Он проваливался в ямы, ломал сапогами тростники, давил сочные, широкие, как клинки сабель, болотные стебли. Все на нем пропахло сырым, освежающим запахом этих трав и камыша и болотной птицы. На другом берегу реки пахло стружками, тесаными бревнами и лесом. Полчаса Митин лежал на бугре и смотрел в реку. Вода шла тяжелая, как металл, местами гладкая, как студень. Вода неслась на юг с ровной, неубывающей силой. Позади, за спиной Митина, разнообразно тихо и звонко стучали топоры владимирских плотников и, вздыхая шипели пилы. Он посмотрел в реку и с удовольствием прочитал вслух:
- На берегу пустынных волн
Стоял он…
Затем посмотрел назад. Свежие срубы, клетки бараков и кубы заготовленного леса развернулись вправо и влево по берегам. Жалостно надрываясь, свистел паровозик узкоколейки.
- Здесь будет город заложен…
прочитал Митин, глубоко вздохнул и почувствовал, что запах тесаного леса и стружек опьяняет его как старый мед. Затем он встал и пошел на стройку. Дальше были будни: похвалы, брань, прямой провод, телеграммы и телефон.
Пятьдесят верст до широкой колеи он сделал в шесть часов на иноходце. Затем поймал уходящий на север "Максим" и через четырнадцать часов вышел на Каланчевскую площадь в Москве.
Было одиннадцать часов утра, когда он позвонил у дверей Мерца. Ему открыла Ксана. Она посмотрела на болотные сапоги, вымазанные известкой и глиной, вдохнула еще не выветрившейся запах болотных трав и стружек. Митин и Ксана посмотрели друг на друга с некоторым смущением, затем она покачала головой и пошла в комнаты. Мерц лежал на диване в верблюжьей куртке с забинтованным горлом. В комнате был слабый запах компресса и лекарств.
- Как здоровье? - спросил Митин. - Грипп?
- Грипп.
Митин сел, посмотрел на Мерца, подумал, почему Мерц выглядит старше, чем всегда, и решил, что это от седой щетины на подбородке. Мерц сидел в профиль. Митин видел его желтое, восковое ухо и шею над компрессом. Конечно, это старость… Но почему это начинается так внезапно, почему со стороны этого долго не замечаешь, а когда заметишь, то ясно, что перед тобой старик. Он поднял глаза, встретил взгляд Ксаны и понял, что у них обоих одни и те же мысли.
- Ну? - нетерпеливо сказал Мерц.
- С транспортом все благополучно, - по военной привычке, точно рапортуя начал Митин, - вопрос о закладке пока остается открытым. Дело в том, что до официальной закладки придется устроить выезд на места. И выезд надо обставить как следует. Чтобы не как в прошлый раз по узкоколейке переть пятьдесят верст чуть ли не четыре часа. Люди занятые - члены правительства.
- Что ж, можно на дрезинах, на новых авто-дрезинах, - подумав сказал Мерц.
- На дрезинах куда лучше. Вроде прогулки. Воздух, как на даче… Давайте, вот что - я пойду переоденусь, потом в баню и опять к вам.
- Как хотите.
- Так-то лучше. Притом вы больны.
- Думаю, к четвергу поправлюсь.
- А вы не торопитесь. Чего вам….. Д-да не очень запущены. Справимся. Все как будто хорошо. И о переменах затихли. А вы горячку пороли. Чудак человек!
- Да. Затихли. До поры до времени… В конце концов меня слопают. Почитайте "Кельнише цайтунг".
- А что? - спросил Митин и опять сел.
- Вы почитайте. Там черным по белому написано о моем уходе.
- Ну что ж что написали. Не очень вас слопаешь. Вы колючий.
- На теннисе сегодня будете? - спросила Ксана.
- Куда там. Времени не хватает.
- Раньше, небось, хватало, - сказала она, упирая на "раньше".
- Мало ли что раньше.
Ксана ушла к себе, внимательно взглянув на Митина. Митин встал и встряхнулся. В комнате его разбирал сон.
- Кстати, был у вас этот… Ну, как его… Ну, тот белый… шофер?
- Печерский? Не был.
- И хорошо, что не был. Тип, я вам скажу. Гоните вы его…
- Почему? Жалкий человек…
- Все они жалкие, пока под конем. Ну нате, - он протянул руку Мерцу. - Через часок забегу.
- Заходите.
- А вы куда? - спросил Митин, замечая, что Мерц встает с дивана. - Вам бы лежать.
- Пойду почитаю журналы.
Мерц ушел в кабинет, слегка шаркая туфлями. Митин постоял мгновение в раздумьи и нерешительности, покачал головой, вздохнул, и пошел в комнату Ксаны. Между тем в кабинете зазвонил телефон. Мерц взял трубку и внятно и тихо сказал:
- Вас слушают.
- Говорит Ричард Клемм, корреспондент "Пресс-корпорейшен".
- А, - сказал Мерц. - Мне звонили из управления относительно вашей просьбы. Раньше четверга, к сожалению, невозможно.
Но господин Клемм вежливо настаивал на том, чтобы его приняли именно сегодня, хотя бы на квартире. Шестьдесят газет с тиражом в шесть миллионов экземпляров не могут ждать до четверга.
- Хорошо, - сказал Мерц, - приезжайте. - Положил трубку на рычаг, подумал и медленно пошел в столовую. В столовой он поправил диванные подушки, взял подмышку плэд и увидел на стуле портфель и кэпи Митина. "Хорошо", вслух подумал Мерц и пошел в комнату Ксаны. Если бы человек со стороны наблюдал Мерца, его удивило бы странное поведение Николая Васильевича. Николай Васильевич взялся за ручку двери, но вдруг отпустил ее и отступил на шаг от дверей. Лицо Мерца выразило некоторое недоумение, даже смущение. Однако он опять взялся за ручку, на этот раз прислушался и опять отступил. В эту минуту дверь открылась и навстречу Мерцу вышли Ксана и Митин. И в лице Митина тоже было некоторое замешательство.
- А я вот… - не совсем ловко начал он и поискал глазами портфель и кэпи.
- Хорошо, что не ушли. - Совсем спокойно сказал Мерц. - Сейчас звонил мне Клемм, - корреспондент "Пресс-корпорейшен". В управлении я могу его принять не раньше четверга. Он звонил и просил принять его здесь, дома. Мне кажется - не совсем удобно. С другой стороны иностранный корреспондент, представитель крупного агентства. Было бы очень полезно. Это, вероятно по поводу заграничных заметок.
- А вы примите. Разумеется полезно. Примите.
- Я так и сделал. Он зайдет сегодня.
- Ну, всего, - сказал Митин, взял портфель и кэпи и, стараясь не слишком торопиться, ушел.
Ксана стояла у дверей и рассеянно смотрела на свет. Мерц боком, как то мимо Ксаны, пошел в кабинет и мимоходом сказал:
- Однако, у вас дружба.
- Что?
- У вас дружба, - повторил Мерц.
- Ну, что ж… Он хороший парень.
- Как меняются мнения. Раньше ты как будто…
- А в чем, собственно, дело? Тебе не нравится? - повышая голос, спросил Ксана.
- Мне пожалуй, все равно, - устало сказал Мерц. - Но целоваться даже у себя, в своей комнате, следует с оглядкой.
Несколько мгновений оба молчали.
- Я не из тех мужей, которые придают этому особенное значение, однако… - и он сделал движение в сторону двери кабинета.
- Нет, погоди, почему ты не договариваешь?
- Мне не до этого, - с раздражением сказал Мерц.
- "Не до этого". Мило. Мимоходом сказал гадость.
- Конечно, делать гадости лучше. Я прекрасно понимаю, мой возраст, разница в летах… Да что там…
- Николай Васильевич! - звонким, звенящим голосом окликнула Мерца Ксана. Он остановился на пороге, но не повернулся к ней. - Николай Васильевич, помнишь - разговор ночью на набережной? Ты сказал: "Ксана, я все понимаю и предвижу, но люблю вас и выдержу…"
- Я еще сказал что-то о честности, надо быть честной и искренной.
- Верно. Честной и искренной. Хорошо. Тогда, если хочешь знать…
Но резкий и короткий звонок прервал ее.
- Я открою, - сказала Ксана и вышла. Английский замок туго открывался, руки Ксаны слегка дрожали. Она все же открыла дверь. На пороге стоял Печерский.
XI
- Николай Васильевич, я собственно, вот по какому делу. Сколько помнится вы изволили обещать мне любезное содействие… - начал Печерский.
- Да, да… Но вот этот грипп. Ну как у вас? Обжились в Москве?
- Все благополучно. Вот только насчет работы… Средства кончаются, надо подумать о заработке.
- В самом деле, ты забыл, - осторожно вмешалась Ксана.
- Я записал у себя. Не так уж трудно найти работу квалифицированному шоферу. Но, конечно, придется поискать.
- Трудно ждать, Николай Васильевич, очень трудно. И не в смысле одного заработка, а вообще…
- То есть, как вообще? - спросила Ксана. - Сейчас только она рассмотрела Печерского. Раньше он держался независимее и наглее. Сейчас он был, видимо, смущен. Затем он похудел. Еще резче обозначились скулы и четырехугольный подбородок.
- Надо, так сказать, легализоваться. Я человек с волчьим билетом. И вот такой человек ходит по Москве, не работает, живет на неопределенные средства… Мало ли какие могут быть осложнения…
Мерц улыбнулся и пожал плечами.
- Позвольте, поскольку вас сюда пустили, поскольку вы легально приехали, какие же могут быть осложнения?
- В этом смысле у вас все в порядке? - спросила Ксана.
- Точно так, разумеется. Но Николай Васильевич… я издергался. У меня чуть ли не галлюцинация, что-то вроде мании преследования. Вот потому я и беспокою вас. Человек на работе, устроившийся, так сказать, сомнений не вызывает. А я без определенных занятий… Надо легализоваться.
- Кто вас преследует? Кому вы нужны? - резко спросила Ксана и Мерц неодобрительно оглянулся на нее и наклонился к Печерскому.
- Я понимаю, в первое время это естественно, боролись, активно боролись, затем вернулись сюда. Вы видите прежних противников лицом к лицу. Естественно, некоторое, не имеющее под собой почвы, беспокойство. Но не преувеличивайте; и не распускайте нервы. Я сделаю, что смогу… Может быть… - Мерц покраснел.
Печерский понял, что сейчас Мерц предложит ему денег. Он встал и тоже покраснел, но как раз в эту минуту раздался звонок. Ксана ушла открывать.
- Содействие, так сказать, рекомендация, вот все, что требуется от вас, Николай Васильевич.
- Что касается меня…
- Это к тебе, - сказала Ксана и протянула Мерцу визитную карточку.
- Простите, ко мне по делу. - Мерц встал и протянул Печерскому руку. - Позвоните мне сюда или в четверг на службу.
- Обязательно. Имею честь кланяться.
Печерский взял руку Ксаны, и она почувствовала, как дрогнула его холодноватая, длинная рука. Она подняла голову и увидела глаза Печерского пустые, прозрачные, стеклянные глаза, обращенные к двери из коридора. Это был испуг и отчаянье. На пороге стоял очень высокий, худой, лысый до того, что трудно было рассмотреть где лицо переходит в лысину, человек. Человек держал в руках шляпу и желтые перчатки и смотрел мимо Ксаны и Печерского в сторону Мерца.
- I beg your pardon, - сказал Мерц.
- Я свободно говорю по-русски, - правильно, но с сильным акцентом, сказал Клемм. Мерц открыл дверь и они прошли в кабинет. Ксана взглянула на Печерского. Он был мертвенно бледен и смотрел в дверь, куда ушли Мерц и Клемм.
- Что с вами? - спросила Ксана.
- Не извольте беспокоиться. Имею честь… - задыхаясь ответил Печерский и вышел.
XII
Печерский и Александров сговорились встретиться у почтамта в девять часов вечера. Печерский опоздал, Александров собрался уходить. Был десятый час, когда Печерский вдруг появился на противоположном тротуаре. Александров холодно поздоровался и сказал:
- Я думал, вы обманули.
- Кто обманул? - спросил не расслышав Печерский. Видите ли, у меня дела. - Он замолчал и внимательно смотрел на Александрова.
- Пойдем на бульвар.
- Нет, - сказал Печерский, - если угодно, поедем ко мне.
- Поедем. Вы живете в гостинице?
- Нет. Довольно далеко.
В трамвае оба молчали и изредка смотрели друг на друга: Александров рассеянно и равнодушно, Печерский настороженно и как бы с любопытством.
- Вот что, - вдруг сказал он, - почему вы так одеваетесь? Лучше не выделяться. У вас вид явного эмигранта, мастера с Бианкура. Надо проще.
- Чего же проще? - Александров хлопнул себя по бархатной блузе и штанам. - Вот весь гардероб. Что поделываете? Как живете? - равнодушно, явно из приличия, спросил он. Печерский неопределенно усмехнулся. Левая щека задрожала и глаз странно подмигнул.
- Я всегда думал, - продолжал Александров, - что вы, простите меня, умнее, чем кажетесь на первый взгляд. И тогда, в ночном бистро с Мамоновым, я был уверен, что вы…
- Нельзя ли потом, - сквозь зубы сказал Печерский и оглянулся. На площадке, рядом с ними стояла девушка в красном платочке и паренек с непонятным значком в петлице пиджака.
- Как угодно.