- Купите ножичек, гражданин. Ножи перочинные, столовые, кухонные, садовые…
Печерский посмотрел ему вслед.
- Господин Печерский. Прошу ответить на мой вопрос. Почему вы, господин Печерский, не явились в точно указанный час и день в кафе-столовую Рекорд?
- Я вас знаю, - устало сказал Печерский. - Это вы следили за мной. Это вас я видел у Мерца.
- Вы были обязаны явиться в назначенный час и день в кафе-столовую Рекорд. - Продолжал неизвестный. - Вы обязаны были подойти к господину в сером костюме с сигарой. Мундштук - слоновая кость.
- Прежде всего, я обязан был явиться за инструкцией к известному вам Акимову "Серому". Я пришел к нему и вы знаете, что вышло.
- Это не помешало бы вам во время быть в столовой Рекорд.
- Были такие обстоятельства, господин Клемм…
- Это имя не должно иметь места. Для вас, господин Печерский, я "Станислав". Вы знаете инструкцию?
Печерский дернул плечом и вспыхнул:
- К чортовой матери!
- Тише, тише, господин Печерский. Помните - я не Александров. - Клемм бросил папиросу и брезгливо поморщился. - Невозможно работать с подобными людьми. Вместо того, чтобы явиться ко мне, вы заставляете меня разыскивать вас и ставить за вами наблюдение. Вместо того, чтобы делать что вам прикажут, вы поддерживаете бесполезное знакомство с господином Александровым и совершаете бесполезное преступление.
- Я был уверен, что за мной следят. Только теперь я понял - это были вы.
- В данную минуту вы совершенно запутали положение.
Печерский закрыл глаза и устало сказал:
- Я страшно устал. Я не спал четыре ночи. Дайте мне папиросу.
- Вы запутали положение.
- Это они, а не я. "Самоотверженные", "мужественные". Мерзавец Мамонов врал, как сивый мерин. Очень хорошо, что я вас встретил. Все идет к чорту. Я здесь как затравленный. Дайте папиросу.
Клемм подвинул Печерскому портсигар, и спросил:
- Какие ваши намерения? Что вы думаете делать дальше?
- Что делать? Бежать, вот что делать.
Клемм усмехнулся и покачал головой. Затем он подобрался, нахмурился и Печерский понял, что сейчас будет самое важное.
- Господин Печерский. Подпольная, подрывная работа есть трудная и опасная работа. Для подобной работы нужно уметь подбирать людей. Лично вы не годитесь для этой работы. Однако, при данном стечении обстоятельств, я не имею лица способного заменить вас.
Каждую последующую фразу Клемм произносил медленнее и отчетливее предыдущей, с нарастающей силой и упорством гипнотизера.
- Послушайте, господин Клемм… - пробовал возражать Печерский.
- Извольте меня слушать. Произнесенная вами фамилия не более как псевдоним. Для вас я - "Станислав". Извольте слушать. Мамонов - это чушь. Я не Мамонов. Не позже как завтра вы отправитесь к господину Мерц. Постановлением высших инстанций господин Мерц, по-видимому, перемещается с должности начальника строительства на должность консультанта. В результате подобного перемещения, господин Мерц может быть нами использован. Вы имеете доступ в дом господина Мерца?
- Ну?
- Вы имеете доступ в его дом. Я в этом лично убедился. Это главное. Остальное требует более детального обсуждения. Отложим до утра. Ваш образ действий в отношении господина Александрова, - Печерский слегка вздрогнул, - убеждает меня в том, что вы, при известных обстоятельствах, умеете действовать решительно.
- При известных обстоятельствах?..
- Я еще не кончил, господин Печерский.
- А по моему кончили.
Печерский зажмурился, затем открыл глаза:
- Потрудитесь переправить меня через границу. Остальное вас не касается.
- Вы это говорите серьезно?
- Да. Вы меня поняли?
- Я вас понял. Вы меня не поняли, господин Печерский. Все, сделанное вами в прошлом и в настоящем, включая убийство господина Александрова, обеспечивает вам высшую меру наказания.
- Ну и что же?
- Не имею ничего добавить, - сказал Клемм и встал. - Прощайте.
- Садитесь, - угрожающе прошептал Печерский, - садитесь, говорю!
- Я слушаю вас.
- А если я сейчас схвачу вас за шиворот и закричу…
- Это не меняет дела.
- Почему, господин Клемм?
- Вам известно, что такое иммунитет. Я есть дипломатическое лицо, я неприкосновенное лицо. Что же касается вас… Вы поняли?
- Сукин сын, сукин вы сын…
- Господин Печерский, шесть часов утра. Мы здесь не совсем одни. Давайте кончать. Труп господина Александрова уже в Лефортовском морге. Я думаю, что вами уже занялся уголовный розыск. Через несколько дней нам не о чем будет разговаривать. Коротко: да или нет?
Печерский молчал, обхватив голову руками.
- Значит, сегодня в четыре часа дня мы обсудим детали. Явка та же и там же. Кафе Рекорд. До свидания. Серый костюм, мундштук - слоновая кость. До свидания.
Печерский сидел, не меняя положения. Когда он поднял голову, неизвестного уже не было. Он оглянулся. Глухая кирпичная стена за окном отражала солнце. Тусклый свет запыленных электрических лампочек мешался с белым днем. Он был один. На мгновенье ему показалось, что брошенное на стул пальто и фуражка, лежащая на столе, по странной игре приняли форму человека сидящего за столом и положившего голову на вытянутые руки. Он вздрогнул, закрыл ладонями глаза, снова открыл их. Хмель, усталость и сон окончательно овладели им.
- Павел Иванович, Павел Иванович Александров, - сказал он (вернее подумал, что сказал). - Конечно, это чушь, бред, но допустим, на секунду допустим, что это вы. Я убил вас, Павел Иванович. Простое сцепление обстоятельств. Помните на Цветном? Мы расстались и почти в тот же миг слежка. Но кто же мог подумать, что это Клемм. Я защищался. Я имею право защищаться. Сейчас вы сидите именно так, как сидели когда я в вас выстрелил. Вы меня упрекаете? Но что такое смерть? Я был студентом, я кое-что читал… Я помню, я читал у ученых немцев. Человек - это триста пятьдесят триллионов клеток. Каждую секунду погибает сто двадцать пять миллионов клеток или вроде этого. Сколько ж их у вас там осталось? Триллионов сто, не больше. Не все ли равно сразу или по секундам. Хорошо придумано? А?
Фуражка, сдвинутая локтем Печерского, упала со стола. Он открыл глаза и прошептал: "В общем так или иначе - зарез…"
Вкрадчивый и настойчивый продавец опять проходил мимо Печерского.
- Ножи перочинные, кухонные, столовые и садовые. Купите ножичек, гражданин.
Часы пробили шесть.
XIV
Ксана, Александра Александровна Мерц, сложила вчетверо только что написанное письмо и вложила его в конверт. Затем она взяла телефонную трубку и вызвала по комутатору Митина.
- Да! Кто? - по привычке закричал Митин. Привычка кричать осталась от времени военного полевого телефона. - А, товарищ Ксана, Александра Александровна….
- Вы одни? - спросила Ксана.
- Нет. Через четверть часа буду один.
- Я зайду проститься. Мой поезд в одиннадцать тридцать.
- Вы всерьез едете? Ну, ладно. Поговорим.
Ксана положила трубку и написала на конверте письма: "Н. В. Мерцу". Только сейчас она вспомнила о Печерском. Он ждал в кабинете.
Печерский сидел в кресле и смотрел в пол. Сжатые губы темной нитью прорезали лицо над подбородком.
- Не помешаю? - спросил он. - Мне нужно дождаться Николая Васильевича. Можно?
- Конечно, можно.
Как всегда она чувствовала неловкость и тревогу в присутствии этого человека.
- Два слова, - с неожиданной резкостью сказал он, - случайно, можно сказать совершенно случайно, я проник в вашу тайну.
- У меня, "так сказать", нет тайн.
Она удивилась, потому что он вдруг взглянул на нее в упор с открытой ненавистью и насмешкой.
- Как угодно. Видите ли, мне стало известно, что гражданин Митин… Как бы сказать…
- Что Митин мой любовник, - радуясь своему спокойствию сказала она. - Так. Представьте, я была уверена, что вы рано или поздно сунетесь в чужие дела. У вас именно такой вид. Я, например, знаю, что вы были любовником моей сестры, но как видите это меня не интересует.
Лицо Печерского из серого стало чуть розовым. Он поморщился и невнятно пробормотал:
- Мои чувства к Елене Александровне - святые чувства. Я не позволю…
- Нет, уж позвольте. Вы начали с того, что вмешались в мои дела.
- Уважение, которое я питаю к личности Николая Васильевича…
- С некоторого времени Николай Васильевич здесь не причем, - сказала Ксана. - Не стоило бы с вами говорить об этом, но так и быть. С сегодняшнего дня Николай Васильевич здесь не причем. Что же вам нужно в конце концов? - внезапно раздражаясь спросила она.
- В сущности, мне от вас ничего не нужно. Я страшно устал, - глухим и потухшим толосом сказал Печерский. И Ксану удивил его голос.
- Вы больны?
- Я просто устал. Я ничего не понимаю. Вы, Николай Васильевич, говорите со мной, но я вас не понимаю. Вчера мне показалось, что я понял одного человека. Его-то я знал. Но оказалось, что он совсем другой.
Ксана подошла к Печерскому.
- Вы бредите?
- Нет. Этот человек умер. Действительно умер.
- Вы больны, - задумчиво сказала Ксана. - Вы в самом деле больны. Но странно, мне вас не жаль. - Она наклонилась, стараясь заглянуть в эти холодные, пустые глаза. - Зачем вы вернулись?
Он вздрогнул и как будто насторожился.
- Это уж позвольте мне знать.
- Странно, очень странно. У вас вид умирающего. - Она отошла и оглянулась. Печерский сидел согнувшись, почти свисая с кресла и смотрел в пол. В такой позе он сидел пока не услышал нетвердые, шуршащие шаги Мерца. Он поднял голову и секунду они смотрели друг на друга. Оба удивились и оба молчали, хотя видели явную перемену. Оба состарились на много дней в эти две недели.
- Это вы… Я говорил о вас три дня назад. Напрасно вы не позвонили. Тогда как будто все устроилось. Надо узнать.
- Благодарю. Видите ли, возникают новые обстоятельства…
- Который час? - спросила Ксана. Она вошла вместе с Мерцем, но Печерский ее не заметил.
- Без двадцати одиннадцать.
Ксана подошла к Мерцу и поцеловала его в лоб.
- Ты уходишь?
- Да. Я скоро уйду. - Она ласково и внимательно посмотрела на него.
- Ну что ж, иди… - Мерц погладил ее волосы. Она снова поцеловала его и он даже отстранился от изумления. - Ну, иди, иди, - неуверенно сказал Мерц и повернулся к Печерскому. - Что вы сказали? - Он подвинул кресло и сел.
- Николай Васильевич, я вам надоел, я понимаю. Но сейчас я хочу говорить с вами не о себе, а о вас, о Николае Васильевиче Мерце, - резким и странно звучащим в этой тишине голосом начал Печерский. С ним случился редкий, неожиданный припадок энергии, сейчас же вслед за полосой апатии и уныния. - Я буду откровенен, потому что вилять мне с вами нечего. У меня есть все основания предполагать, что теперь-то вы не с ними, а с нами… Вы меня понимаете?
Мерц привстал в испуге и недоумении:
- Что такое "с ними", "с нами"?.. Не понимаю.
Печерский вдруг понизил голос до шопота:
- Николай Васильевич. Я имею право так говорить с вами, потому что я белый белогвардеец, контрреволюционер, как это у них называется.
- И вы мне, мне говорите об этом? Мне! Вы сумасшедший, - вскрикнул Мерц и посмотрел на Печерского так, как будто он его видел впервые.
- Бросьте. Никогда вы меня не уверите в том, что вы, выдающийся инженер и известный ученый, работаете у них по убеждению. Вы - просто умный человек. У вас нет другого выхода. Эта квартирка все же лучше камеры в Бутырской тюрьме или номера в отеле "Ваграм" в Париже.
- Вы смеете со мной так разговаривать?
- Месяц назад я бы, пожалуй, не решился. Но сейчас… Во-первых, мне все равно, во-вторых, ясно, что вы наш. Ясно.
- Вы думаете? - отодвигаясь спросил Мерц.
- Уверен. Вас вышвырнули, как негодный хлам, как ветошь. Вас, "товарища" Мерца, с вашим именем и стажем, и десятилетним советским стажем. Это - факт.
- Вы хорошо осведомлены.
- Постановление уже состоялось. Его опубликуют через неделю. Мы знаем.
- Так. Ну, что же?..
Печерский вдруг заметался по комнате:
- Может быть вы проглотите. Отчего ж вам не проглотить. Плюнули в лицо - утритесь и валяйте дальше. Вас приучили.
- Я вас выгоню вон.
- Не выгоните. Вы самолюбивый и гордый человек, господин Мерц. Я уверен, что вы пошли работать к ним только потому, что вам не дали хода, не сделали министром при временном правительстве. На кой чорт вам с ними работать! Вы могли бы устроиться у англичан или у немцев. Ведь правда?
Печерский удивился. Мерц ответил печально и как бы с усмешкой:
- Попробуйте меня понять, вы, тонкий психолог. Я знаю, я верю в то, что через десять лет на болоте, где жили одни кулики и болотная нечисть, будут грузиться тысячетонные пароходы. Сто фабрик будут работать на даровом, белом угле. На сотни верст вокруг вместо трехлинейных коптилок будет электрический свет и люди будут жить чище, умнее и лучше. В этом есть доля моего труда, труда инженера Мерца. Кости мои истлеют, пепел развеется, но этого вы у меня не отнимите ни сегодня, ни через сто лет. - Он мельком взглянул на Печерского. - Что вы; в этом понимаете. - И с отвращением и усталостью спросил: - Хорошо, что вам от меня нужно?
Эту усталость Печерский принял за покорность и глубоко вздохнул. Это был легкий вздох радости и удовлетворения. Он прошелся мимо Мерца по комнате. Движенья Печерского стали легкими, быстрыми и уверенными, как в ту ночь, когда перед ним сидел Александров. И он заговорил твердо и решительно:
- Вы сдаете дела через неделю. Еще неделю вы хозяин строительства. Закладка станции в среду?
- Да.
- Вы едете на место закладки на авто-дрезинах?
- Да.
- Три автодрезины, не правда ли? На второй дрезине поедут члены правительства?
- Да.
- Я должен ехать на второй дрезине. Шофером или помощником шофера. Вы это сделаете.
"Зачем это нужно", подумал Мерц и вдруг понял и отшатнулся.
- Вы сумасшедший! Сумасшедший, - повторил он и, точно защищаясь, поднял руки к глазам.
XV
Комната, в которой жил Митин, совершенно походила на десять и двадцать, и сто комнат в этом новом, недавно заселенном, доме. Ниже этажом, как раз под комнатой Митина, был кабинет Мерца, и когда Митин слишком долго ходил у себя из угла в угол, Мерц сердился и звонил Митину по телефону. В этой низенькой, недавно выбеленной, похожей на больничную палату комнате, Митин жил пятый месяц. На стену он повесил ковер - подарок бухарского назира, шашку в серебре и Кольт. Над низкой, покрытой шотландским пледом тахтой, висела фотография - четыре всадника, крайний справа, чернобородый в папахе был Митин. Треть комнаты занимал деревянный, грубо сколоченный стол. На столе - английские справочники и словари, чертежи и папки. В комнате, в середине и по углам, стояли пять разных стульев, у стены - два английских кожаных чемодана (Митин любил хорошие дорожные вещи) и почему-то красного дерева, резной, тяжелый шкаф.
- Садитесь, - сказал Митин Ксане. - Что же вы ему написали?
- Ну, все, что пишут в таких случаях: "Жить вместе нельзя… Нельзя и не нужно… Уезжаю в Ленинград, и не вернусь. Не могу лгать…".
- Здорово. Здорово…
- А вы, собственно, чего беспокоитесь?..
- Я не беспокоюсь. Для меня это решенный вопрос. Неподходящие мы люди, совсем разные люди.
Митин прошелся два раза по комнате, должно быть вспомнил про Мерца и остановился:
- Вы подумайте - я из слесарских учеников, из ремесленного училища… Я понимаю, встречаются люди и все для обоих ясно - любовь, брак, жизнь вместе, об руку. Не на том у нас строилось, не для этого мы сошлись… Вот ничего и не вышло.
- А, по-моему, вышло, - сказала Ксана. - Помните летом в Покровском, в дождь? Деревянная дачка, пахло сосновой смолой и по крыше стучал дождь.
Она посмотрела в окно. И теперь была ночь и шел дождь. За окном была улица, цепочка газовых фонарей и мокрые булыжники мостовой.
- Я не отрицаю, я не монах, ханжить и лицемерить не желаю - вспомнить, конечно, приятно. Но, с другой стороны, распускать себя в таком деле нельзя. Ладно. Стало быть, вы твердо решили?
- Уезжаю. Все равно между мною и Мерцем - стена… Если хотите, он отомстил за себя. Ни в ком я не найду такую мягкость, ясность, заботу и, какую-то отеческую нежность. Вы мне этого не дадите.
- Я вам и не предлагаю, я вам прямо сказал, что было то прошло и жалеть, и каяться не в чем. Разошлись, и никто не в обиде.
Голос Митина смягчился и дрогнул. Он подошел к Ксане, взял ее за руки и сел рядом.
- Обидел я тебя чем-нибудь?
- Нет.
- Можем мы жить вместе, как по-твоему?
- Нет.
- А почему?
- У вас своя жизнь, у меня - своя. Какой смысл?
- Именно смысл и цель. Смысл - вот главное. Зачем вам бросать Мерца? Какой смысл?
- Не могу.
- Не можешь. Стало быть если спать с ним не можешь, то крышка, вообще делать нечего. Что ж он по вашему не понимает, что вы ему не жена? Не жена, а может быть ближе жены.
- Не могу лгать.
Митин ахнул, хлопнул себя по коленям и встал.
- Ну, кому нужно, кому сейчас нужно нытье, копания и исповеди. Вокруг толки и сплетни. Человек и так на стену лезет, а тут еще вы с трагедиями. Что вы, его совсем доканать хотите? Этак он совсем работать не станет.
- Работать, - вскрикнула Ксана, - вот… Работать… Главное, работничка не потерять. Вот, вы все такие!..
- И правильно. А что в этом плохого? У меня забота сохранить Мерца, а у вас какая забота? Доконать трагедиями и исповедями задним числом. Кто же прав?
- Ах, не знаю, не понимаю… Какая мука, - сказала Ксана, отвернулась и заплакала.
XVI
- Ну, вы решили?
Мерц не ответил. Он сидел в своем кресле, съежившись, обхватив руками колени, рассеянный и далекий всему о чем говорил Печерский.
- Вы должны ответить.
Мерц пошевелился и слабо махнул рукой:
- Уходите.
- Подумайте… Вас выгнали, опозорили, наплевали в лицо… - задыхаясь прошептал Печерский.
- Не повторяйтесь. Уходите.
- Вам этого мало. Хорошо. Поговорим о товарище Митине и вашей жене. - Печерский наклонился к Мерцу и одним духом сказал: - Вы знаете, она его любовница.
- Ложь. - Рука Мерца соскользнула с колена и повисла. Он повернулся и боком взглянул на Печерского.
- Спросите ее. Она сама мне сказала об этом четверть часа назад. Она уходит от вас. Десять минут назад она с вами простилась навсегда. И вы этого не поняли. Ваш ученик, помощник, так сказать, друг отнял у вас жену. Кланяйтесь и благодарите…
- Пошлость! - вдруг воскликнул Мерц.