- Именно пошлость. И после этого вы откажетесь мне помочь. Помочь рассчитаться, заплатить им за всех, за вас, за себя, за всех… Вы согласны. Да, вы согласны, - в голосе Печерского появились мягкие, почти ласковые тона. - Согласитесь. Вы видите, я иду на смерть. Разве это не подвиг? Хорошо. Вторая дрезина, вы согласны. Ну хорошо, не сейчас. Я позвоню вам завтра. Вы ответите. Честный ответ без уверток. Да - вы сделаете все, что нужно. Нет - мы обойдемся без вас.
- Без меня. Значит, со мной или без меня вы все равно…
- Да. Все равно с вами или без вас.
- Но вы понимаете, что делаете…
- К чорту. Никаких тормозов, - высоким, срывающимся голосом закричал Печерский. - Le vin est tiré… Я позвоню вам завтра. Вы должны ответить да или нет. Нет - вы забудете этот разговор. Это вопрос чести, чести и порядочности.
- Послушайте, - быстро и лихорадочно заговорил Мерц. - Вы понимаете что говорите. Попробуйте, постарайтесь понять. Если я, Мерц, не обезврежу вас, я буду миллион раз предателем. Я изменю стране, которая поверила мне. Вы меня понимаете? Вы понимаете меня? В самом начале, в восемнадцатом году, я пришел к себе в управление. В шестиэтажном корпусе, кроме меня и курьеров - ни души. Приходят обозленные и голодные рабочие. Невозможно понять, что происходит. И тогда в управление приехал замечательный человек и спросил меня: "Вы будете саботировать?" Я ответил: "Нет. Народ - солдаты, рабочие, крестьяне - с вами. Я это понимаю и против вас не пойду". Он написал на клочке бумаги несколько слов и эти слова отдали в мои руки большое дело и судьбу многих людей. Так я пошел работать к "ним"… Тогда говорили к "ним". Близкие отвернулись от меня - было время саботажа. Затем были годы голода, войны и блокады. Я многое понял. Я больше не говорил "мы" и "они". Я говорил: "мы решили", "мы сделали", "мы строим". За эти годы я потерял много близких и старых друзей. Но я нашел новых людей, простых людей в прозодеждах и я научился понимать их, ценить и различать… Конечно, - подумав, сказал Мерц, - конечно, не все еще обстоит благополучно. Сотни и тысячи мещан, негодяев и дураков облепили, втерлись, примазались к большому делу, забронировались бумажками и значками и мешают строить и жить. Но ведь они от прошлого, от трехсот лет мрака и нищеты. И потому я ценю и уважаю мужество, упорство и несокрушимую веру людей, которые жгут, расчищают взрывают тысячелетнюю свалку, вековые залежи тупости, лжи, лицемерия и невежества!
Печерский ушел не дослушав. Еще некоторое время Мерц неподвижно сидел в кресле. Мысли приходили, уходили, менялись с невероятной быстротой и, наконец, осталась одна мысль, самая простая и страшная. "Если я, Николай Мерц, не отдам его в руки суда, значит я не могу итти до конца по тому пути, который выбрал десять лет назад, значит я ненужный и ничтожный человек. Как поступают в этом случае настоящие люди. Как?"
- Ксана, - позвал Мерц, - но никто не ответил. Комната Ксаны и квартира была пуста. Он был один. Мерц встал и слабыми, неверными шагами подошел к столу и открыл верхний ящик. Под пачкой писем, в замшевом сером мешочке, лежал маленький никелированный браунинг. Мерц купил его в Париже по совету Митина. Мерц взял его в правую руку и погасил свет. Зеленый отсвет фонаря падал с улицы на потолок. Было даже приятно чувствовать холодный металл в руке и у виска. "Не то, нет не то…" подумал Мерц. Револьвер выпал из руки и со стуком ударился о стол.
Этот глухой стук совпал со щелканьем замка и шумом открываемой двери. Мерц не услышал ни этого шума, ни шагов в коридоре. Он взял телефонную трубку и сколько мог громко сказал: "Два семьдесят два. Митин? Да… Идите сейчас же сюда". Как раз в эту минуту Ксана повернула выключатель, увидела Мерца и вскрикнула. Она взглянула на стол и увидела револьвер.
- Николай! - с ужасом и стыдом вскрикнула она. - Как можно!.. Как можно! Какое безумие!..
Кто-то позвонил и Мерц медленными, но уверенными шагами пошел открывать.
- Ты знаешь, ты все знаешь? - спросила вслед Ксана. Она вынула из сумочки письмо и разорвала его в клочки.
Вошел Митин и с умышленной резкостью спросил:
- Ну что тут у вас?
Мерц расстегнул ворот сорочки, поискал папиросу и закурил.
- Вот какое дело, товарищ Митин, - постепенно повышая голос и постепенно успокаиваясь сказал Мерц, - вот какое дело. Некий Печерский, которого вы немного знаете, явился сегодня ко мне и предложил…
- Мне надо уйти? - спросила Ксана.
- Как хочешь.
- Я остаюсь, - сказала она и нашла руку Мерца.
- Предложил мне, - совсем спокойно и отчетливо продолжал Мерц, - принять участие в заговоре… - но прежде чем закончить фразу, он аккуратно собрал клочки разорванного Ксаной письма, - аккуратный, внимательный и всегда спокойный, прежний Мерц, - …участие в заговоре на жизнь членов правительства…
Эпилог
Если бы человек со стороны посмотрел на Михаила Николаевича Печерского и Ивана Ивановича Коробова в четвертом часу утра в камере старшего следователя суда, то человек со стороны никак не мог бы понять, кто из двух - следователь Коробов и кто бывший поручик Печерский. Бывший поручик сидел на диване. Перед поручиком стоял стул и на стуле пепельница. Коробов ходил по кабинету и задавал вопросы, поглядывая в дело в плотной серой обложке. Так как сохранилась полная стенограмма допроса, то не будем утруждать себя вольным пересказом, а сразу перейдем к документу.
Следователь. Вы устали? Мне бы хотелось сегодня закончить.
Печерский. Как вам угодно. Вас интересует Мамонов? Так сказать характеристика. По своему он честен, не в меру честолюбив, красно говорит, образован.
Следователь. Он из группы Николая Николаевича?
Печерский. Кажется, да. Но он не совсем монархист. Он что-то вроде кадета. Дума и ответственное министерство, конечно, в пределах…
Следователь. В пределах чего?
Печерский. Право, я в этом плохо разбираюсь.
Следователь. Согласитесь, - это странно. Вы берете на себя опасное и важное поручение и абсолютно не интересуетесь конечной целью. Что будет в том случае, если вы, то есть ваша группа, представим себе на минуту, придете к власти?
Печерский. Я - солдат. Управлять - дело чиновников.
Следователь. Вы полагаете, что управление - дело чиновников? Я вас правильно понял.
Печерский. Ну, чиновников и этих… депутатов… членов думы. Я об этом не думал.
Следователь. Ну хорошо. А Гукасов? Тер-Гукасов?
Печерский. Чорт его знает. Я видел один раз. По моему - болтун. Но у него большие деньги и связи.
Следователь. Он тоже из группы Николая Николаевича?
Печерский. Не думаю. То есть не знаю. Он просто богатый человек.
Следователь. Просто богатый человек. Он субсидировал Мамонова?
Печерский. Ну, да.
Следователь. Следовательно, ваша поездка в Россию устроена на его деньги?
Печерский. Ну какие там деньги. Я получил деньги от Мамонова. Немного денег. Мне еле хватило.
Следователь. На какие же деньги вы рассчитывали в дальнейшем?
Печерский. Я предполагал… На этот вопрос я вам не отвечу.
Следователь. Как вам угодно. Впрочем, к этому мы еще вернемся. У Мамонова есть личные средства?
Печерский. Право, не знаю. Вероятно. Как у всех. Он кажется продал виллу; в Жуан-ле-Пен. То есть вилла была не его, а генеральши Коромысловой. Он получил комиссионные. Впрочем, это мелочь.
Следователь. Почему же мелочь. Все это очень интересно. Вы думаете, что для нас вопрос только в том, чтобы поймать на слове, выудить имя или адресок. Дело не в этом. Нас интересуют, главным образом, корни, фундамент, причины. Нам важны и бытовые мелочи. Например, если бы у Мамонова были большие средства, личные средства - как по-вашему, он занимался бы непосредственной активной политической деятельностью или просто покровительствовал, помогал вам, как Гукасов?
Печерский. Не знаю. Думаю меньше занимался.
Следователь. Видите, вопрос о доходах был не лишним.
Печерский. Мамонов - одно, я - другое.
Следователь. Ваше материальное положение мне известно. Вы были шофером.
Печерский. Да. Но если бы я был миллионером, как Гукасов, я все равно бы пошел…
Следователь. Вы все равно бы приняли участие в борьбе против Советской власти. Так я вас понял?
Печерский. Да.
Следователь. Допустим. И даже теперь, когда вы видите, что обстановка неблагоприятна для террора вы, если бы получили свободу, продолжали борьбу… Вы не ответили на этот вопрос. Хорошо. Вернемся к парижскому периоду. Вы были шофером. Но вы сами признаете, что не стеснялись в средствах и жили довольно широко. Сколько в среднем зарабатывает шофер такси в Париже?
Печерский. У меня были другие доходы.
Следователь. Можно узнать, какие?
Печерский. Вы непременно хотите доказать, что я игрок, что я чуть ли не шулер, что я жил на счет женщин…
Следователь. В одном месте ваших показаний есть такие слова: "С генералом Мамоновым я дважды встречался в клубе "Вашингтон" за карточным столом", в другом месте "Мой отъезд запоздал на неделю, так как я был задержан "полис криминель", - уголовной полицией при облаве в клубе "Вальпорайзо". Префектура собиралась меня выслать из Франции, но через одну знакомую я дал знать генералу Мамонову и был в тот же день освобожден". Можно узнать кто эта знакомая?..
Печерский. Попова, Елена Александровна.
Следователь. В письме, которое вы ей написали но не успели отправить, есть такие слова: "Не сердись за старое, я у тебя всячески в долгу…" "В долгу". Это надо понимать буквально?
Печерский. Там же сказано "всячески". Значит - да.
Следователь. То есть, вы у нее брали деньги?
Печерский. Брал.
Следователь. И не возвращали?
Печерский. У нас были такие отношения.
Следователь. Тогда это еще более странно.
Печерский. Ну, вы хотите доказать, что я шулер, что я - альфонс! Да?
Следователь. Зачем так резко. Но, знаете ли, человек, задержанный в игорном притоне уголовной полицией, человек пользующийся…
Печерский. Я, так сказать, не святой. Об этом нечего разговаривать. Потому я и смотрел на эту поездку, как на выход из затруднительного положения, и, если хотите, как на подвиг… Так я думал тогда.
Следователь. Тогда. А теперь? Теперь вы думаете иначе, так вас следует понимать?
Печерский. Я должен признать, что я ошибался во многом. Например, люди, которых мы считали единомышленниками и помощниками, оказались трусами. Вообще все по-другому. Здесь я всем чужой. Я думал, что здесь смерть и запустение. Признаюсь, этого нет.
Следователь. Значит, смерти и, как вы выражаетесь, запустения нет. Странно, что к этому заключению пришли здесь, в камере следователя. Вы это поняли здесь или там, на свободе?
Печерский. Там.
Следователь. Зачем же вы боролись? Где же смысл?
Печерский. Я исполнял долг не рассуждая. Я русский солдат. Я честно и мужественно исполнял свой долг в Мазурских озерах, куда меня завел дурак Рененкампф и здесь, куда меня послал Мамонов.
Следователь. Вот вы говорите: "честно", "мужественно", "долг". Значит, вы, как вы выражаетесь, русский боролись с русским народом?
Печерский. Я боролся с вами, а не с русским народом.
Следователь. Но вы же сами говорили, что не только народ, но ваши единомышленники вас не поддержали. Так, что ли?
Печерский. Так. Ну хорошо. Я честно боролся с заблуждающимся русским народом.
Следователь. Честно?
Печерский. Честно.
Следователь. По-вашему динамит или пуля из-за угла - честные приемы борьбы?
Печерский. Вас много, я - один.
Следователь. Вы не один.
Печерский. Я же вам сказал, что я не нашел единомышленников.
Следователь. А господин Клемм? Ричард Клемм, Вы знаете, кто ваш союзник?
Печерский. Приблизительно.
Следователь. Значит вы знаете, кто он такой и что он здесь делал. Кстати, вы не пожелали ответить мне на вопрос о деньгах. Хотите я отвечу вместо вас. Вы не особенно заботились о деньгах в Париже, потому что должны были получить их в Москве от резидента иностранной разведки господина "Ричарда Клемм", или как там его называют. Следовательно, вы - "русский" боролись с русским народом под руководством шпиона, на его средства и его же оружием? Где же здесь мужество, долг, честь, подвиг? Вы убиваете безоружного Александрова подло, предательски заманив его в воровской притон. Это тоже мужество, долг, подвиг? И, наконец, вы шантажируете гражданина Мерца и его жену, вымогая у него соучастие в преступлении. Хотите я вам укажу, где настоящее мужество и чувство долга? Гражданин Мерц, вследствие стечения обстоятельств и недоразумения, мог бы считать себя обиженным советской властью. Он пережил потрясение в своей семейной жизни. При этом стечении обстоятельств он мог бы и эту личную обиду отнести за наш счет. Но он мерит свои отношения с нами не на весах мелочной лавки, не мерой мелкого лавочника. У него есть другая высшая мера, с которой он подходит к своим отношениям с рабоче-крестьянской властью. Он отрекается от всего мелкого и личного и помогает нам обезвредить вас. Вот где долг и мужество. Угодно вам подписать свои показания, касающиеся ваших отношений с Ричардом Клемм?
Печерский. Да… Сейчас. Вот еще что… Я просил разрешить мне свидание с моей женой Натальей Николаевной Печерской, урожденной Лугиной.
Следователь. Я помню. От Натальи Николаевны Шварц, урожденной Лугиной, поступило заявление… Можете ознакомиться. Она отказывается притти к вам на свидание… Еще один вопрос. Если бы вы очутились на свободе, вы продолжали бы ваше дело? Можете не отвечать на этот вопрос.
Печерский. Я отвечу. Нет. Вот я сказал и вижу, что зачеркнул жизнь. Мне тридцать три, а я почти не жил. Был студентом университета святого Владимира, носил сюртук на белой подкладке, целовался с девушками в Царском саду. Потом школа прапорщиков, война. Потом - грязь, игра, Париж и притоны. Вот теперь, когда непоправимо и поворота нет, теперь ясно, что жизнь. Есть в чем каяться. Вы, я вижу, не верите? Говорил высокие слова, а сам лез на рожон за Гукасовский керосин, за Мамоновскую усадьбу, и все валилось и все от меня бежало. Зачеркнута жизнь. Есть в чем каяться. Вы, я вижу, не верите.
Следователь. Почему же… Люди очень меняются в заключении.
Печерский. Да, жизнь идет мимо и другие целуются над Днепром, и другие гуляют по университетскому двору. Так… Ну что же дальше?..
Следователь. Дальше - дело суда.
На этом кончается стенограмма допроса.
Был шестой час утра. Без четверти шесть - ясный осенний рассвет. Коробов спрятал в стол бумаги и погасил электричество. На матовом стекле двери, освещенной из коридора, появился отчетливый силуэт-профиль и острие штыка конвоира. Уличный шум рвался в комнату - звонки трамваев, хриплый рев грузовиков и выкрики: газета "Правда"! "Правда", "Известия" за сегодня! "Рабочая Москва"!..
Настал новый день.
Путешествие на Пигаль
I
Витович взял из рук толстой и печальной дамы карабин и выбрал необыкновенную цель. Черный кружок в центре диска соединялся с фотографическим аппаратов и машинкой для вспышек магния. Если пуля попадала в цель - магний вспыхивал лиловым пламенем, и аппарат автоматически фотографировал стрелка. Это стоило франк и двадцать пять сантимов.
Витович промахнулся четыре раза. На пятый раз пуля ударила в центр диска, вспыхнул магний и щелкнул аппарат. Толстая дама сказала "Минуту - мсье" и грустно ушла за перегородку.
- Это называется стрельба по фальшивой цели, - сказал Витович, - смотри, Мишель, - у ружья спилена мушка. Надо целиться на сантиметр ниже цели. Фальшивый прицел.
Мишель стоял позади Витовича, расставив ноги и наклонив голову. Он держал шляпу в руке и его низкий и квадратный лоб блестел, как полированная кость. Он брил волосы над самым лбом, чтобы лоб казался больше. Витович смотрел на Мишеля и думал, как годы и одежда меняют людей. Грузный, седеющий господин в котелке мало напоминал рыжего, багрового от загара механика с грузового парохода "Руан". Их связывало четырехлетнее плаванье, их разделяли десять лет - третья часть прожитой Витовичем жизни. И так как они совершенно потеряли друг друга на десять лет - прошлое для Витовича было близко, как вчера.
Толстая дама принесла влажный снимок. Это был скорей фотографический курьез. Нос и губы Витовича удлинились до неестественных размеров и упирались в короткий, усеченный предмет, который был ружьем. Но глаза, серые, остановившиеся глаза, и нахмуренные брови выглядели очень живо. Дальше, вне фокуса, можно было рассмотреть низкий лоб, широкий нос и толстые, скептические губы Мишеля. Витович рассмеялся и положил мокрый, свернувшийся снимок в карман.
Пьяные американцы расстреливали последние заряды в тирах. Внезапно погасли багровые гроздья фонарей передвижной ярмарки. Одни за другими останавливались лодочки, велосипеды и золотые быки каруселей. Последними остановили движение колеса лотерей, похожие на колеса больших речных пароходов. В черной просмоленной клетке лежал мертвый лев. Он умер, как трагик, от паралича сердца, во время представления. Тяжелые зеленые фургоны передвижной ярмарки образовали неправильную, прерывающуюся линию и походили на вагоны сошедшего с рельс поезда. Витович и Мишель пересекли бульвар Рошешуар и пошли по тротуару вдоль ночных баров, кафе и отелей, начинавших трудовую ночь. Сладкий дым жареных каштанов, морская плесень вскрытых устриц и горький чад бензина насыщали воздух бульвара. Меланхолически перекликались рожки такси, слабо шуршали шины, но шорох тысячи шагов и деревянный стук каблуков совершенно заглушал этот уличный шум.
Мертвенно бледный человек с блестящими, бегающими глазами преградил путь Мишелю и Витовичу и сказал в пространство глухо и задумчиво:
- Шесть Сите-Пигаль - есть черные женщины.