* * *
Огородников не стал крутить вокруг да около. Сунул ему едва успевшие высохнуть фотографии:
- Узнаешь?
Румянцев сглотнул комок в горле: еще бы он не узнал Васнецова. Все-таки он немного ошибся - нашли Михаила раньше, чем он рассчитывал. Впрочем, чем раньше, тем лучше.
- Его застрелили? - уточнил он, чувствуя в голосе предательскую фальшь.
- Ты как будто не удивлен? - ответил вопросом на вопрос Огородников, аккуратно складывая снимки в большой коричневый конверт.
- Да я уже давно ничему не удивляюсь, - отмахнулся Румянцев, рассеянно глядя вдаль сквозь ветровое стекло - они разговаривали в служебной "Волге" Огородникова, - по-моему, ты тоже.
- Только не дави мне на железу, - предупредил Огородников, вытаскивая из кармана пальто смятую пачку сигарет.
- На какую еще железу?
- Ну, ту, что отвечает за выработку слез, - ухмыльнулся Огородников, закуривая. - У меня и без тебя хватает этих самых давильщиков. Иногда так жалко самого себя становится, что недолго и в рыданиях зайтись. Один сегодня, например, предсказал недалекую судьбу - меня ждет урна в колумбарии, а кое-кого, между прочим, в гробах из красного дерева хоронят.
Румянцев с интересом посмотрел на Огородникова, прежде таких откровений в его исполнении он не слышал.
Но Огородников уже сменил тему:
- Васнецов, кажется, у тебя работал?
- Он работал не у меня, а в службе безопасности фирмы "Квик"…
- …которую ты возглавляешь, - ввернул Огородников.
- Службу безопасности, а не фирму, - уточнил Румянцев, которому некуда было торопиться. Говорить что-либо сверх того, что он заранее запланировал, Румянцев не собирался.
- Давно он работал у тебя? - не смущаясь, гнул свое Огородников.
- Около месяца, у него, собственно говоря, был еще испытательный период.
- И чем он конкретно занимался?
- Был телохранителем.
- Чьим?
- Семейным. Сопровождал жену и дочь Костецкого.
- А что, им кто-нибудь угрожал? - не отставал Огородников.
- Таково было желание патрона, - дипломатично ответил Румянцев.
- Понятно, коммерческая тайна, - вздохнул Огородников. - Ну и как прошло испытание Васнецова? Оправдал он оказанное ему высокое доверие?
- Нет, не оправдал, вчера утром не вышел на работу. - Румянцева уже тошнило от собственного вранья.
- И вы его не искали?
- Я несколько раз ему звонил, но его телефон не отвечал.
- И все?
- И все, - устало выдохнул Румянцев.
- Поразительное равнодушие к собственному подчиненному, - не удержался от комментария Огородников.
Румянцев покосился на него - Огородников все еще сжимал в руках пачку сигарет. Надо же, так увлекся допросом, что забыл закурить!
- Закуривай, - напомнил он.
- Нечего, - с досадой признался Огородников, - пачка пустая.
- Кури мои, - предложил Румянцев. - Не сочти за взятку.
Огородников покрутил в руках протянутую ему пачку:
- Дорогие?
Румянцев, улыбнувшись, пожал плечами.
- Хорошо платят? - поинтересовался Огородников, закуривая.
- Не жалуюсь. Тебе, слышал, тоже предложения сыплются как из рога изобилия?
- Сыплются, - подтвердил Огородников. - Между прочим, от твоего дорогого патрона эмиссары подкатывали. Уж не тебе ли я обязан протекцией?
Румянцев не стал отпираться:
- Было дело. Костецкий как-то спросил меня, а я ответил, что ты один из немногочисленных профессионалов, еще оставшихся в нашем забытом Богом городишке.
- Последний из могикан! - развеселился Огородников. - Последний из тех, кого еще не купили со всеми потрохами, остальных-то, кажется, уже поимели и по одному, и оптом.
- На меня намекаешь? - без особенной обиды подхватил Румянцев.
- Даже не намекаю, - обошелся без реверансов Огородников, - а так прямо и открыто заявляю в лицо. Мягковатые у тебя сигаретки, бабские какие-то.
- Не нравится - не кури, - огрызнулся Румянцев. - Ты же патриот, для таких, как ты, "Беломор" в самый раз. Крой дальше, праведник!
- Пожалуйста, никаких возражений, - согласился Огородников. - Скажи-ка мне, Румянцев, ты дочку Костецкого выручаешь из чувства долга или за отдельную плату?
- Что ты имеешь в виду? - уточнил Румянцев, хотя прекрасно понимал, что именно интересует Огородникова.
- Хватит тебе прикидываться, - нахмурился тот. - Не старайся выглядеть лучше, чем ты есть, все-таки не перед Господом предстал… Ты ее выручил, когда ее застукали на хате. Про пистолет тоже знаешь… Про что ты не знаешь? Может, про то, что из него недавно стреляли и на нем полно ее пальчиков?
- Этого я не говорил, - спокойно отпарировал Румянцев, - хотя я знал не все. Но раз ты такой откровенный, может, скажешь, в кого из него стреляли? Хочешь сказать, в Васнецова?
- А вот этого я не утверждаю! Это сказал ты.
- Только не надо дешевых трюков, - притворно обиделся Румянцев, - раз можешь это доказать, тебе и карты в руки.
Лицо Огородникова внезапно посерело.
- Какого хрена ты выламываешься! - не выдержал он. - Ты же прекрасно знаешь, что никогда я этого не докажу, нет у меня вещдоков.
Румянцев лишь развел руками.
Огородников распахнул дверцу "Волги":
- Выметайся, пока не дал тебе в рожу, а то руки чешутся! Даю тебе два дня для повторной эволюции из обезьяны в человека. Если этого не произойдет, я тебя не знаю.
Румянцев вышел и направился к своему автомобилю. Вслед ему полетела выброшенная Огородниковым пачка сигарет.
- Забирай, а то еще разоришься!
Глава 22
Две дворняги в хозяйских покоях
Ремезов сорвался с места в карьер, потому что вспомнил того ювелира. Именно Школьник лет семь назад проходил свидетелем по делу о крупной краже драгоценностей у заслуженной артистки республики Элеоноры Гати, гордости местного драматического театра. Она уже года два покоилась на кладбище, а в то время, когда Ремезов познакомился с ней по причине столь неприятной, как кража, хотя и выглядела дамой преклонного возраста, но прекрасно сохранившейся. С другой стороны, при отличной сохранности внешности крыша у нее, увы, поехала. Мадам Гати (в отделе все, не сговариваясь, дружно называли старую артистку мадам) страдала глубоким склерозом. Про нее в театре ходили легенды, рассказывали, что в самый разгар спектакля она могла перепутать роли и без всякого перехода перевоплотиться, например, из Раневской в леди Макбет, и наоборот. Но от нее в театре не только не избавлялись, ее любили, опекали, старались занять, ибо она была одинокой и без работы попросту бы зачахла.
Так вот, эта самая престарелая Элеонора рассказала Ремезову настолько потрясающие вещи, что он даже не знал, как и относиться к ее историям. О происхождении пропавших драгоценностей, например, она поведала в задушевной беседе за чаем из старинного фарфорового сервиза, будто они были ей подарены не кем-нибудь, а Лаврентием Берией. А когда Ремезов вытаращил глаза, без тени смущения пояснила, что продолжительное время исполняла роль любовницы зловещего наркома. Честно говоря, он решил попросту пропустить мимо ушей ее россказни, поскольку это его в принципе не касалось. От него требовалось найти драгоценности, а не исповедовать шибко подряхлевших красавиц, живущих воспоминаниями бурной молодости.
В конце концов сокровища были найдены, и без сверхъестественных усилий. Обокрала старую актрису костюмерша театра, которая частенько бывала у нее в доме, причем камушки из заветной шкатулки она извлекла буквально под носом у хозяйки. На поиски ушло около недели только из-за того, что потерпевшая обнаружила пропажу не сразу, а спустя полмесяца, что значительно расширило круг подозреваемых - кто у нее за это время только не побывал в гостях.
А ювелир Школьник привлекался в качестве свидетеля: именно ему предлагали купить драгоценности, но смышленый старичок быстро скумекал, что красивые камушки краденые, и отказался. Что самое интересное - когда преступницу уличили, сама артистка выступила в защиту костюмерши, требуя снисхождения в связи с тяжелым материальным положением и сложными семейными обстоятельствами воровки.
Элеонора Гати заламывала руки, как в немом кино, и вопрошала уличенную в краже костюмершу томным коровьим голосом:
- Милочка моя, что же вы мне ничего не сказали? Я бы с радостью вам помогла. Господи, да что стоят эти стекляшки по сравнению с человеческим сердцем и теплом!
Ремезову показалось, что "милочка"-костюмерша смотрела на ограбленную ею артистку с нескрываемой ненавистью, ничуть не смущаясь своим поступком, не оценив и благородство жертвы. Вот, собственно, и все. Нынче актрисы уже давно не было в живых, а что стало с ее драгоценностями, один Бог знает. Не исключено, что в конце концов они таки достались бессовестной костюмерше.
Ремезов припарковал машину у арки возле дома постройки сталинских времен. Вышел и в задумчивости наподдал ногой банку из-под пива. У него было такое чувство, будто он возвращался в давнее время неспешных рассказов Элеоноры Гати о незамысловатых театральных интригах и - главное - к непродолжительному роману с молодой актрисой из местного театра. Она была талантлива, и Ремезов это признавал. Талантлива на сцене, талантлива в любви, талантлива до такой степени, что, кажется, не делала различий между театром и жизнью. Она не задержалась ни в городе, ни в жизни Ремезова, при случае упорхнула в Москву. Удачно снялась в фильме известного режиссера, и фильм тот получил приз на престижном международном фестивале. Об этом Ремезов узнал из иллюстрированного журнала, потом ее след для него окончательно затерялся.
Похоже, он до сих пор по ней тосковал, тосковал, не в силах примириться с тем, что она так легко его оставила, наговорив напоследок кучу милых несуразностей. Она сидела перед спектаклем в своей гримерной, чем-то мазала лицо и говорила ему, какой он милый, замечательный медведь-коала, а сама находилась уже далеко-далеко, и там ему не оставалось местечка даже в качестве приятного воспоминания. Ремезов как ошпаренный выскочил из ее гримуборной. Потом он часто думал, что же ввергло его в такое состояние, и понял: он испугался самого себя - того, что захочет удержать ее любым способом.
Отгоняя назойливые воспоминания, Ремезов нырнул под арку. И тут неожиданно признался себе с тоской, что в этой журналисточке было что-то от нее, от юной актрисы. И от этого таинственного "что-то" возникло ощущение опасности, от прежде неведомой ему Светланы Коноплевой, буквально свалившейся как снег на голову.
Он миновал арку и, насвистывая, двинулся навстречу огням дома, в котором жил ювелир. Сейчас Ремезов, наверное, выглядел со стороны загулявшим мужичком, возвращающимся домой после дружеской попойки.
* * *
Арнольд Наумович Школьник собственной персоной смотрел на него выцветшими подслеповатыми глазками. Привет, привет, старикан, осененный тенью прошлой ремезовской любви, человек из давних времен!
- Валерий Иваныч, если не ошибаюсь? - Оказывается, у деда была отличная память. Интересно, чем это он ему запал в душу?
- Не забыли меня, выходит, - с удовлетворением констатировал Ремезов.
- А почему я должен забыть приятного и воспитанного молодого человека, в наши дни это такая редкость.
- Спасибо за комплимент, - поблагодарил Ремезов, без стеснения устраиваясь в кресле.
Ремезов не считал себя таким уж знатоком искусства, но зато обладал отменной зрительной памятью, а потому сразу же узнал пейзажи и натюрморты на стенах. Из новенького была только пастель под стеклом и роспись на шелке - батик, кажется. Хотя он не стал бы утверждать это наверняка. Мебель, старинная, красного дерева, теперь смотрелась еще солиднее, может, потому, что уже не выглядела в глазах Ремезова просто стариковской причудой, теперь-то он понимал: в квартире у ювелира вообще не было ничего случайного.
- А вы все такой же эстет, Арнольд Наумович, - заметил он.
- В моем возрасте пристрастий уже не меняют, - скромно ответствовал Школьник.
- Достойный ответ.
Любопытно, что и во времена их вынужденного знакомства старик то и дело ссылался на свой преклонный возраст. На ум опять пришла Элеонора Гати, которая часто приговаривала так: "Я уже в таком возрасте, что могу себе позволить кое-какие чудачества". Ремезов усмехнулся.
Его усмешка не ускользнула от внимания старика:
- Чему это вы, Валерий Иванович?
- Да так, вспомнил мадам Гати…
- Немудрено, благодаря ей мы и познакомились. Вернее, благодаря ее драгоценностям. Что с ними сталось, интересно?
Ремезов хотел было пропустить мимо ушей вопрос старика, но не удержался и спросил:
- А что, вам их больше не приносили?
Ювелир отрицательно покачал головой:
- Увы и ах, с тех пор я больше ни разу не держал в руках достойных вещей. Кстати, не слышал, чтобы у Элеоноры Гати, царство ей небесное, были наследники, так что… Вот вам ирония судьбы: бриллианты эти, не исключено, стоили жизни достойнейшим людям России, вокруг них кипели страсти, их дарили возлюбленным, продавали, закладывали, теряли, снова находили, а что с ними сталось теперь? Чью лебединую шейку и очаровательные ушки они теперь украшают?
Ювелир помолчал, хитро улыбаясь, и продолжил неожиданно:
- Вы с ног тогда сбились, их разыскивая. И, если мой старческий ум мне не изменяет, с ними был связан важный отрезок вашей жизни, может, даже определяющий.
От необъяснимой проницательности старика Ремезову стало как-то не по себе, словно он ему исповедовался. Мысли его читал ювелир, что ли?
- Да вы философ! - заметил Ремезов. - Но есть в ваших рассуждениях одно слабое место.
Школьник немедленно вскинул брови: реакция у старого мухомора была молниеносной.
- А может, и неточность, - продолжал Ремезов. - Не верится, что вы с тех пор не держали в руках достойных вещей. У меня, например, другая информация.
Ювелир насторожился:
- Валерий Иваныч, надеюсь, вы не имеете в виду какой-нибудь криминал? Вы же знаете, подобные трюки не для меня. Я ими не занимался и по молодости, а уж на старости лет и вовсе…
"Ох и хитрый ты лис, Арнольд Наумович! - подумал Ремезов. - Занимался ты ими, обязательно занимался, просто ни разу не попался. Нюх у тебя всегда был отменный, и опасность ты чуял за сто километров. На драгоценности Гати не позарился по той причине, что понял: уж слишком они заметны".
- Речь не идет о криминале, - успокоил он ювелира, - во всяком случае, пока. Речь идет о колечке старинной работы, фамильном, с изумрудом и несколькими бриллиантами, которое было у вас в руках две недели назад.
- Ах, вы об этом, - "осенило" старика. - Ни за что не поверю, что колечко краденое. Я наводил справки о его хозяйке, и то, что я узнал, не давало повода для сомнений. Неужели же меня подвели…
Ну и дед! Прямо-таки симбиоз ЦРУ и КГБ. Надо же, наводил справки. Небось и свою агентурную сеть имеет, впору заключать с ним договор о взаимовыгодном сотрудничестве.
- Да нет, с колечком все чисто, хотя, конечно, кое у кого может вызвать интерес способ его реализации. Есть такая организация, называется налоговая полиция…
Ювелир поскучнел:
- Она готова содрать шкуру с живого и мертвого. Но я же старик, что с меня взять, кроме скромной пенсии?
Он развел руками, словно хотел обвести ими голые стены воображаемой убогой лачуги, кои в действительности были увешаны картинами и, как подозревал Ремезов, отнюдь не какими-нибудь жалкими копиями, а подлинниками.
- Меня интересует, кому вы сбыли колечко, - прервал он жалостливые излияния ювелира. - Только не говорите, что это коммерческая тайна.
- Ну что с вами делать, - притворно вздохнул Школьник, которому, похоже, их обоюдная игра доставляла определенное удовольствие. - Колечко и в самом деле было любопытное, но мне, старику, не по карману. Я его в буквальном смысле подержал в руках и тут же передал в другие, а хозяйка получила причитающуюся ей сумму.
- Ну и чьи же эти самые руки, в которые вы его передали?
- Ох, видит Бог, нехорошо подводить клиента, но что делать? - поторговался старик. - Кольцо купила Валентина Тимофеевна Костецкая.
Ремезов не удержался и от удивления вытаращил глаза.
- Да, да, та самая Костецкая, - невозмутимо продолжал ювелир. - Дама она с претензиями, и деньги на такие безделушки у нее, я полагаю, имеются.
- Кто еще знал о том, что кольцо купила Костецкая?
- Вы меня обижаете, Валерий Иванович. Кажется, вы уже имели возможность убедиться, что я не болтлив. Даже бывшая хозяйка кольца не знает, кому оно досталось! Я нем как могила, а если произошла утечка информации, то я здесь ни при чем.
- Ну что ж, Арнольд Наумович, спасибо. Вы меня, как всегда, выручили, - закончил разговор Ремезов. - Извините за неожиданный визит. Надеюсь, я вас не очень утомил.
От взгляда сыщика не ускользнуло приподнятое настроение, с которым ювелир проводил гостя до дверей. Ох, было, было у него за душой еще что-то, да некогда его раскручивать: Ремезова вновь позвала труба. Ему не терпелось навестить Костецких - немедленно, несмотря на позднее время. С ума можно сойти, все линии, на первый взгляд параллельные, сходились в одной точке, все крутилось вокруг Костецких!