* * *
Чертов "жигуленок", как назло, долго не заводился. Потом пришлось прогревать мотор, а ведь мороз не такой уж и трескучий - десять градусов, не больше. Старая рухлядь, только и не хватало застрять на ней здесь! Ремезов держал ногу на акселераторе и тихонько матерился. Наконец бедолага-"жигуленок" перестал упрямиться и полегоньку тронулся с места.
К красивому трехэтажному особняку в живописном пригороде, метко именуемому в народе Царским Селом за роскошные, обнесенные высокой каменной оградой хоромы "новых русских", Ремезов добрался за полчаса. Каких-то пять лет назад на этом месте был луг, на котором паслись буренки местного совхоза. С тех пор от буренок остались только рожки да ножки, а совхоз, преобразовавшийся в акционерное общество, влачил жалкое существование. Директор занимался, по сведениям Ремезова, исключительно распродажей своей плодородной землицы, но делал это с умом, под всякими благовидными предлогами. Так и возникло знаменитое в народе Царское Село, успевшее за короткий отрезок времени приобрести процветающий, если не сказать фешенебельный вид.
По асфальтированной улочке между особняками Ремезов пронесся с такой скоростью, словно его втянуло в нее сквозняком. Дом Костецкого выделялся среди не менее примечательных образцов новой архитектуры замысловатыми башенками и зубцами на стенах под стать средневековому рыцарскому замку. Для полного сходства только и не хватало разве что крепостного рва с перекинутым через него мостом. Рядом с солидными воротами имелось строение, представляющее собой нечто среднее между КПП и маленькой часовенкой.
Ремезов вышел из машины и вразвалочку направился к запертым воротам. Честно говоря, он плохо представлял себе, как ему удастся, проникнуть на частную территорию Костецкого. Он даже, присвистнув, применил глазомер, прикидывая высоту кирпичного забора, заботливо покрытого свержу новомодной импортной черепицей, и пришел к выводу, что подобного восхождения ему не осилить. На всякий случай он подергал калитку из такого же красивого чугунного литья, как и ворота, и в этот момент невидимый чревовещатель громко и недовольно осведомился:
- Чего тебе, Ремезов?
Только теперь Ремезов заметил встроенный в ограду "глазок". Голос оказался знакомым.
- Румянцев, ты еще, оказывается, и Полканом служишь? - ответил он с сарказмом.
Калитка бесшумно отворилась.
Ремезов осмотрелся и пересек двор. Нет, он не ожидал лицезреть павлинов, расхаживающих по заснеженным дорожкам, но, скажем, бассейн или теннисный корт просто напрашивались. Очевидно, таковые располагались за домом, а его взору предстал только ровный заасфальтированный плац, две прикрытые еловыми ветками клумбы и стоящий неподалеку от часовни-КПП "Вольво", в каком разъезжал Румянцев.
Дверь в дом не была заперта, и, открыв ее, он вступил в просторный холл, заставленный модерновой мебелью, какую раньше можно было видеть только в фильмах про шикарную заграничную жизнь: пушистые диваны и кресла, столики с круглыми стеклянными крышками, на которых стояли вазы с цветами и прочая дребедень.
- Проходи, проходи, не стесняйся, - пригласил его Румянцев. Он сидел в кресле у огромного, во всю стену, окна, завешенного портьерой.
- А ты неплохо устроился, - похвалил его Ремезов, прикидывая, на что бы присесть.
Румянцев, решив ему подыграть, паясничал вовсю, изображая из себя богатого нувориша, и, надо отдать ему должное, скромное обаяние буржуазии из него так и перло.
- Что будешь пить: коньяк, водку?
- Виски с содовой.
- Нет проблем. - И Румянцев подошел к столику, уставленному разномастными бутылками.
Ремезову это представление надоело.
- Ладно, кончай цирк, - предложил он. - Во-первых, ты прекрасно знаешь, что я за рулем. А во-вторых… черт, помнишь детский рассказ про то, как породистый кобель в отсутствие хозяев приглашает в гости бездомную дворнягу?
- Достал! - неожиданно взревел Румянцев с надрывом. - У вас там что, объявили неделю воспитательной работы с отщепенцами? Тогда учти, меня воспитывать поздно. И никакой я тебе не Полкан или породистый кобель. Выкладывай, зачем пожаловал, а то в следующий раз без санкции прокурора и на порог не пущу.
Ремезова удивила такая неожиданная реакция. Обычно сдержанного Румянцева вовсю понесло, любопытно, по какой причине. Уж не успел ли его кто-то завести до прихода Ремезова?
- Если на то пошло, то явился я не по твою душу. После вчерашнего мне меньше всего хотелось видеть твою рожу. Я имею в виду, как ловко ты отмазал дочку своего хозяина. Учти, я тебе это еще припомню.
Румянцев сразу обмяк:
- Вот зачем ты пришел?
- Не только. - Ремезов неожиданно почувствовал, что и сам закипает, а ведь настраивал себя ни за что не сорваться. - Где твои хозяева?
- В больнице. У Илоны сердечный приступ, после обеда ей стало хуже…
- Так уж и сердечный приступ, - усмехнулся Ремезов. - Превысила дозу, что ли?
Румянцев промолчал.
- Ладненько, двину в больницу.
- Ты все равно не сможешь ее допросить, - предупредил Румянцев, - она сейчас в коме.
- В коме? - удивился Ремезов. - А я думал, что ее туда запихнули, чтобы оттянуть время. Ну и дела… Только собрался поговорить с ее маман…
- С Костецкой? - удивился Румянцев. - Напрасная трата времени, она постоянно витает в облаках и о собственной дочери знает не больше, чем, к примеру, обо мне.
Ремезов помолчал, прикидывая, стоит ли все рассказывать Румянцеву о цели своего визита. Наконец решил, что таиться нечего - Румянцев так или иначе узнает, зачем он приходил.
- Меня интересует покупка ею одной дорогой вещицы: колечка старинной работы с изумрудом и бриллиантами.
- Что-то я об этом слышал, - признался Румянцев. - Кажется, она хвастала мужу: перстень необыкновенный, принадлежал потомкам древнего дворянского рода. Неужели ей подсунули краденый? Только этого нам и не хватало. - Румянцев сморщился, точно от зубной боли. Чувствовалось, что женскую половину семейства Костецких он не жаловал.
- Нет, кольцо не краденое, она покупала его через одного известного ювелира. Меня только интересует, знала ли она, кому оно принадлежало прежде, и, если знала, кому эти сведения могла сообщить.
- Их что, ограбили? - догадался Румянцев.
- Если бы, - вздохнул Ремезов. - Пропала дочь, и теперь какая-то сволочь требует по телефону именно ту сумму, за которую было продано кольцо. Но учти, ты первый, кому я это рассказываю, хота после вчерашнего доверять тебе…
- Смотри, какой недоверчивый, - покачал головой Румянцев. - Кому же тебе еще доверять? Пропажа человека - заведомый "висяк", а от этой курицы Костецкой ничего ты не добьешься, кроме кудахтанья. А думать всерьез, что она может быть к этому причастна…
- А Илона?
- Что Илона? - обреченно махнул рукой Румянцев. - Родители с ней, конечно, еще хлебнут, но вообще… - Он понизил голос: - Неужели ты не понимаешь, в чем тут дело? Дело же в самом Костецком, вернее, в предстоящих выборах. Его попросту кто-то подставляет, откуда бы иначе у девчонки в сумке взялся пистолет? Костецкий в предвыборной гонке лошадка, которая может прийти к финишу первой, а значит, для кого-то очень опасный соперник.
- Для кого? - Ремезов с недоверием относился к политическим страстям, хотя гипотеза, высказанная Румянцевым, не представлялась ему невероятной.
Румянцев только пожал плечами. Помолчал и предложил:
- Если тебя устроит, с Костецкой я переговорю сам. Прямо сейчас съезжу в больницу. Я знаю способ сделать ее разговорчивой, а главное, заставить сосредоточиться на чем-нибудь еще, кроме собственной персоны. Потом свяжусь с тобой.
Ремезов мысленно взвесил все "за" и "против" и не стал возражать. К тому же ему нужно было поскорее возвращаться в квартиру Черновых: шантажист мог позвонить снова в любой момент.
- Идет, - согласился он и продиктовал Румянцеву номер телефона Черновых.
Глава 23
Сентиментальный детектив
Лицо Валентины Костецкой с размазанным макияжем напоминало палитру увлеченного творчеством художника. Она сидела в облезлом кресле в маленькой комнате, которую им с мужем любезно предоставил заведующий терапевтическим отделением больницы, чтобы коротать время в ожидании известий из реанимации. Громко, с придыханием всхлипывала, словно брошенный на произвол судьбы ребенок. Она все еще отказывалась верить тому, что узнала о собственной дочери.
- Они что-нибудь перепутали… эти эскулапы… - бормотала она. - Какие-то наркотики… не может быть никаких наркотиков… это они чтобы снять с себя ответственность…
Костецкий стоял у окна, задернутого казенной шторкой. Чувствовалось, что он с трудом сдерживал желание наброситься на свою бестолковую половину, но Румянцев просил его не вмешиваться, и Костецкий в бешенстве лишь играл желваками.
Сам Румянцев, глядя на эту толстушку в последнем приступе молодости, боролся с похожими ощущениями. Он и раньше относился к ней, мягко выражаясь, с неуважением, а теперь возникло что-то вроде физического отвращения. И немудрено: маленькое помещение, в котором они втроем находились, успело пропитаться ее запахами - дорогой и неумеренно употребляемой, чуть ли не лопатами и ведрами, парфюмерии.
На пару минут разрядил обстановку врач-реаниматолог, зашедший сообщить, что угроза миновала и непосредственной опасности для жизни Илоны нет. Костецкий при этом известии заметно порозовел, точно ему только что перелили донорскую кровь, а фрау, как именовал Румянцев про себя Валентину, принялась всхлипывать с новой силой:
- Ну, слава Богу, слава Богу…
Может, Румянцев и был к ней излишне пристрастен, не исключено, даже не справедлив, но во всех ее словах, движениях, этих бесконечных всхлипываниях ему чудилась фальшь, одна только фальшь. Такое впечатление, что она бесталанно исполняла роль убитой горем матери. Хотя кто знает, что там у нее на душе, ведь, как бы то ни было, Илона ее дочь.
Когда за врачом захлопнулась дверь, Румянцев возобновил свои попытки узнать историю с кольцом в интерпретации Костецкой.
- Не понимаю, при чем здесь какое-то кольцо? - возмутилась она. - Неужели сейчас… когда… когда. - Стас, да скажи ты ему…
Костецкий несколько раз сжал и разжал кулаки - видимо, страшное напряжение начинало его постепенно отпускать. Тихим, почти умоляющим голосом произнес:
- Валентина, я прошу тебя, успокойся и все расскажи. Как я понимаю, Аркадий Петрович интересуется не из праздного любопытства. Ведь так, Аркадий Петрович?
- Я не помню… - Она надула губы, словно капризная девочка. - Ну что, купила я через одного ювелира, живет на Садовой… старик, Господи, как его фамилия…
- Он был только посредником?
- Ну да… только к чему сейчас об этом, когда… - И она снова поднесла платок к распухшему от слез носу.
- А вы знаете, кому кольцо принадлежало прежде? - не отступал Румянцев.
Костецкая отняла платок от своего живописного лица-палитры:
- Ювелир сказал, что оно старинное, принадлежало дворянскому роду. Видела я эту дворянку - бледная немочь… А что, неужели кольцо не старинное?
- Старинное, старинное, - успокоил ее Румянцев. - Меня другое интересует: кто еще знал, что вы купили его у этой гражданки и заплатили кругленькую сумму?
- Да я многим рассказывала, теперь даже и не припомню кому. А что?
"Черт, до чего болтливая баба", - подумал Румянцев.
- Про деньги, про то, сколько я заплатила, я сказала лишь мужу и Илоне. Муж, - она посмотрела в сторону Костецкого, - не любит, когда я афиширую свои расходы. Особенно сейчас, перед выборами, чтобы не вызывать лишних пересудов. Да что я вам рассказываю, вы же сами в курсе.
- Выходит, кроме семьи, никто не знал, кто именно продал вам кольцо?
- Да я и сама по сей день ее не знаю! - воскликнула теряющая терпение Костецкая. - Ну видела ее разок, и все. Если бы случайно встретила, наверное, не узнала бы! - Всем своим видом Валентина Тимофеевна как бы давала понять: ну чего ты ко мне пристал? - Если только Илона. Я брала ее с собой к ювелиру. Илона сказала, что она и дочь этой самой бывшей дворянки учились в одной школе. Или я что-нибудь путаю? Честно говоря, я пропустила это мимо ушей. Какое мне дело? Я честно заплатила деньги…
Значит, Илона знала, все опять сходилось на ней, и такое количество поразительных совпадений Румянцева не вдохновляло. Сердце его опять предательски заныло, а внутренний голос вынес приговор: "Майор Румянцев, ну и вляпался же ты!"
- Вот вы меня допрашиваете, не знаю, по какому праву, - теперь в наступление перешла Костецкая, - лучше бы объяснили, как все это случилось с Илоной… эти ужасы с наркотиками, вы же служба охраны! - Она не выдержала и под конец сорвалась на визг.
- Но и не нянька вашей дочери, - холодно парировал Румянцев ее выпад, - вытирать ей сопли я не нанимался, это ваша забота. Кстати, интересоваться ее друзьями-приятелями тоже. Ведь кто-то передал ей наркотики сюда, в больницу!
Валентина Тимофеевна зарыдала:
- Я просто не представляю, не представляю, каким образом! Ведь мы просили никого к ней не пускать!
В разговор неожиданно вступил Костецкий:
- Я сам теряюсь в догадках, откуда она взяла эту дрянь. Персонал клянется-божится, что никого у нее не было, только жена.
Ободренная поддержкой мужа, Костецкая закатила глаза и предалась воспоминаниям о недавнем времени:
- Я собиралась поехать за свежими фруктами для Илоны. Тут она мне позвонила и попросила захватить из дому ее косметичку. Я вернулась домой, взяла косметичку… Да, как раз зашел Олег Груздев - очень хороший мальчик, часто бывает у нас, - узнал, что Илона заболела, просил передать привет, пожелал ей быстрее выздоравливать… Я ему сказала, что пока ее навешать нельзя, и он, конечно, все понял. Олег сам будущий врач, в медицинском институте учится. - Она вздохнула и облизала пересохшие губы. - Вот и все, я приехала в больницу. Илона чувствовала себя неплохо, мы с ней немного поболтали, и, я пошла поговорить с лечащим врачом, а потом, потом… Нет, не верю, что она наркоманка, это врачи проворонили обострение болезни, а теперь пытаются доказать, что ни в чем не виноваты…
Румянцев тем временем лихорадочно соображал: Груздев, Груздев, кажется, он пару раз встречал этого смазливого хлюпика в доме Костецких. Тот, судя но всему, чувствовал себя как рыба в воде, что неудивительно: Костецкий в домашние дела не вникал, а фрау ничего не видела дальше собственного носа Последний месяц Мишка Васнецов, если не считать того дня, когда его убили, ходил за Илоной но пятам, но не углядел, что она пристрастилась к наркотикам. Что сие означает? Васнецов был никудышным работником и пренебрегал своими прямыми обязанностями, причем достаточно хорошо оплачиваемыми? Нет, это сомнительно. Выходит, тот, кто приучил Илону к наркотикам, находился за пределами зоны его ответственности, а именно в доме Костецких. Ведь он обязан был следить за ней с того момента, как она вылетала из родительского гнездышка расфранченной пестрой канарейкой, и до тех пор, как она в него наконец возвращалась, причем ее возвращение частенько происходило под его нажимом, поскольку Илона домой обычно не слишком торопилась. Он привозил ее домой, сдавал на руки заботливой мамочке и справедливо считал свою миссию выполненной - за все, что происходило потом за высокими стенами с зубцами и башенками, Васнецов уже не отвечал.
- Этот парень, Груздев, был рядом с вами, когда вы собирались в больницу?
- Ну да, он, как воспитанный молодой человек, проводил меня до машины.
"Уж не от Груздева ли получила Илона наркотики? - подумал Румянцев. - Тот факт, что он учится в медицинском, означает, по крайней мере, что внутривенная инъекция для него, вероятно, не проблема".
- Вы знаете, где он живет?
- Кто? - опешила Костецкая.
- Ну, этот приятный молодой человек.
- Да… - сказала она растерянно. - Я помогла ему найти хорошую квартиру, на Набережной улице, недалеко от вокзала. Набережная, восемнадцать, квартира семьдесят шесть.
Костецкий с удивлением посмотрел на жену: похоже, участие Валентины Тимофеевны в судьбе какого-то случайного молокососа оказалось для него новостью не меньшей, чем для Румянцева. Тот подозревал, что впереди его шефа ожидало еще порядочное количество сюрпризов. Ладно, пусть теперь сам разбирается со своими непутевыми бабами, а ему, Румянцеву, теперь нужно думать прежде всего о себе. Пусть они расхлебывают свою кашу, предоставив ему возможность расхлебывать собственную.
С этими мыслями Румянцев распрощался с Костецкими. К тому же, по его мнению, им следовало остаться вдвоем, чтобы спокойно обсудить свое житье-бытье. Каково же было удивление Румянцева, когда в приемном покое, где дремала в одиночестве медсестра, его догнал Костецкий.
- Постойте, Аркадий Петрович, - окликнул он Румянцева, задыхаясь, - я хотел бы еще знать ваше мнение… Скажите, вы считаете, что положение безнадежное?
- То есть? - недоуменно пожал плечами Румянцев.
- Я имею в виду, что мне следует снять свою кандидатуру.
- Не знаю, - ушел от прямого ответа Румянцев. - Вряд ли я вам советчик в этом деле.
Сам вопрос Костецкого показался ему нелепым.
- Они добились своей цели, - вздохнул Костецкий и медленно двинулся в обратном направлении по мрачному и длинному больничному коридору.