- Что-то больно полюбил ты начальство, братуха,- засмеялся Пашка,- ай много платют за это?
Корнилыч промолчал. Пашка в темноте чиркнул спичкой, поднес огонек к труту, тот задымился. Огонь высветил подвешенный на гвозде карабин. Глядя на него, Пашка спросил:
- А патронов хватит? Как без жратвы тут останемся - перво дело патроны.
- Два ящика,- ответил Корнилыч.- Хватит. А чего ты такой заботливый стал? Иди лучше спать.
Брат нехотя встал и вышел из палатки.
Когда Пашка ушел, Корнилыч раскатал спальник, скинул сапоги и залез в него. За парусиновой стенкой слышно было, как Колесников заливал костер, копошился и вдруг запел:
- Бро-ня креп-ка, а танки наши быстры!
А наши лю-ди му-жест-вом полны!
Корнилычу не нравилось поведение Альбины. Муж в двух шагах, она в партии - вторая по чину, а возле парня вертится. "Бабы,- думал он,- глупой народ. И чего хотят? Сами не знают". Память его мягко отплыла вдаль, в молодость, в предвоенный год, когда он уже каждый сезон ходил в тайгу, зарабатывал хорошие деньги, а Пашка учился в седьмом классе. Мать болела, боли у нее были адские но она переносила их терпеливо и померла, как и жила, без единого стона. В то время у старшего появилась женщина. Но он пожалел брата и не женился. А потом началась война, и Пашка остался один. Теперь же они вдвоем, а понять друг друга не могут...
Он спал всегда чутко, и сейчас проснулся от шороха и по привычке фронтовика, делая вид, что продолжает спать, поглядел из-под век. В палатке стоял Пашка и осматривал карабин. Вид у него был возбужденный, глаза блестели. Наклонившись над ящиком, он стал набивать карманы патронами. "Уж не уйти ли из партии собрался дурень,- соображал Корнилыч.- С него станется".
- Паш,- сказал он, высвобождаясь из спальника и садясь в нем.- Ты ружо-то оставь. Не положено мне его выдавать без разрешения.
Пашка, как стоял согнувшись над ящиком, так и застыл. Корнилыч начал обертывать портянки.
- Напрасно ты это придумал,- сказал он, сумрачно поглядывая на брата.- Все окольно, все вьюном, Чо хотел? Уйти собрался? А куда? Тут, кто покрепче тебя, до жилья не дотопает.
Он обул сапоги и встал, невысокий, крепкий, нахмуренный.
- Давай карабин, брательник,- шагнул он к Пашке, уже улыбаясь.- Ружо тебе не на пользу, однако. Ты с кайлухой пока ладить научись.
Пашка прыгнул к выходу и направил карабин в грудь брату.
- Вот чо,- сказал он, задыхаясь, лоб его был в испарине,- Слышь, не подходи, говорю - стрелю.- Голос его сорвался на визг, глаза были сумасшедшие.
- Сказился, поганец! - видя поднимающийся на уровень его лба ствол карабина, произнес Корнилыч,- А ну брось ружо!
Но Пашка, вдруг весь осунувшись, стиснул зубы и дернул затвором.
- Нужен мне карабин, а коли крикнешь, я те все пять пуль в брюхо встрелю. Понял?
Тяжелый, неудержимый гнев ослепил Корнилыча. Это ему братка говорит такие слова, ему, отдавшему все ради него? Да разве это человек? Не научили тебя - так он научит! Корнилыч шагнул, и Пашка выстрелил. Пуля цвикнула у самого уха.
- Значит, в брата стрелил, паря?-сказал он, подстерегая момент.- Видно, крепко родную кровь ценишь. Легко ее льешь.
Пашка отступил на шаг и был уже у выхода. Ствол карабина по-прежнему сторожил каждое движение Корнилыча.
- Баял я тебе,- сказал злобно Пашка,- нужен карабин. А раз нужен, так все одно возьму!
В ту же секунду, почти без размаха, Корнилыч швырнул в брата крышкой ящика и прыгнул. Он вырвал карабин, отшвырнул его и тяжело ударил в лицо осевшему Пашке.
- Ростил я тебя! - хрипел он.- Человека хотел сделать. А ты, каторжна душа, в брата стрелил! Змея! Паскудина подколодная!
Пашка застонал, Корнилыч опомнился, сел рядом с Пашкой, достал из кармана бинт, начал обтирать его лицо. Брат застонал, потом раскрыл один глаз, другой был залеплен синяком, взглянул на брата, сказал сипло:
- Не трудись, чо там... За дело бил.
И тут Корнилыч заплакал.
- Скотина ты! Бревно ты глухое,- бормотал он, тщетно пробуя сдержать спазмы горла.- Кто ж ближе-то тебя у меня?
Из единственного открытого глаза Пашки тоже потянулась слеза. Он с трудом сел и потряс за колено старшего.
- Не плачь, Кеш, поделом мне... Запутался я, Кеха... Пропал я,- он дернулся разбитым лицом и скривился от боли.- Не жилец я теперь.
Корнилыч выпрямился. Слезы у него разом высохли. Он вытер ладонью лицо и затеребил Пашку.
- Запутали, говори кто?
Но Пашка мотал головой и молчал, облизывая разбитые губы.
- Я понял! Это Хорь, он один мог! Так? Он карабин велел тебе выкрасть?
Пашка стрельнул в брата взглядом и отвернулся.
- Ясно,-сказал Корнилыч.- Только зачем, не пойму. Уходить, чо ли, из партии собрались?
Пашка дрогнул плечом, и Корнилыч понял: угадал.
- А чо уходить им? Ишачить не охота? Так идти тайгой - работа похлеще. Да и что уходить нормальным людям?
Он смотрел в разбитое лицо Пашки, а тот отводил, прятал взгляд.
- Стой,- сказал Корнилыч, осененный догадкой.- Санька говорил, чо рацию ему нарочно разбили. Чо не от дерева, однако, лампы побились, а кто-то потом хватил. Стоп! А когда первый раз лошадь упала, с ней этот их Глист был. Ни одна лошадь не упала, а та, что с рацией, в пропасть сорвалась... Это чо выходит? - Он не отрываясь, смотрел на Пашку, а тот, оцепенев, слушал брата.- Я принял этих людей в партию, а кто за них просил? Братка родной просил. А почему он просил за них, однако?-спрашивал Корнилыч, наливаясь злобой.- Знал, видно, зачем. Кто эти четверо, шпионы?- тряхнул он Пашку за шиворот.- Ну! Говори сейчас, потом хуже будет!
Пашка отвел глаза.
- Зачем им надо было рацию разбить? Кому продался, говори, последний шанс тебе даю.
- Какие шпионы? - пробормотал Пашка.- Из лагеря... Блатные...
- Беглые?
Пашка молчал. Корнилыч встал. Ярость раскалила его, сердце бухало, как на фронте, когда надо было подниматься в атаку.
- Сиди тут,- сказал он, накидывая на плечо карабин.- Сиди и жди!
Завхоз бегом поднялся в голец, открыл полог палатки канавщиков и вошел в нее. В углу кто-то тяжело храпел. Голова с челкой поднялась, зевнула и опять скрылась во вкладыше. "Лепехин,- отметил Корнилыч.- Дойдет черед и до этого. Главное:-Хорь". Тот спал у самой стенки палатки. Едва Корнилыч склонился над ним, как он открыл глаза, спросил:
- Чего бродишь, завхоз?
- А то,- сказал сквозь зубы Корнилыч, сдерживая ненависть.- Вылезай. Разговор есть.
Хорь смотрел куда-то за плечо завхоза. Тот оглянулся, увидел, что Лепехин сел в своем спальнике.
- Ты спи!-сказал ему Корнилыч.- Рано еще.
Лепехин посмотрел на Хоря, тут же упал в спальник и затих.
Хорь встал и быстро оделся.
- К чему столько спеху? - спросил он.- Пожар, что ли?
- Считай - пожар! - сказал Корнилыч, выходя вслед-за Хорем из палатки.- Айда во-он туда на верхотуру, там поговорим.
Ему почудился какой-то шорох сзади. Он оглянулся: никого не было.
- На верхотуру, так на верхотуру,- сказал Хорь.- Мне хоть где. Вооружился-то до зубов! На медведя, что ли?
- Считай - на медведя,- сказал Корнилыч, и они зашагали наверх.
- Давай тут толковать,- сказал Хорь и встал под березой.- Некому нас тут подслушать.- Он всматривался во что-то позади завхоза. Корнилыч скинул с плеча карабин.
- За то, что гнидой живешь, вражина,- сказал завхоз,- за то, что Пашку мово гадом сделал, поставлю я на жизни твоей точку.
В тот же миг морщинистое лицо Хоря вспыхнуло радостью. Корнилыч оглянулся, и тут же рухнул от страшного удара по голове.
Ему показалось, что на него обрушилось дерево. На самом деле он лежал с расколотым черепом, а над ним с кайлом в руке стоял Лепехин.
ХОРЬ
- Готов,- сказал Лепехин, наклоняясь над завхозом и выкручивая карабин из мертвых рук.- А кабы не поспел- кранты тебе. Хорь.
- Молоток,- сказал Хорь, утирая крупный пот на лбу.- В самое время. Видал, что фраер хотел? Дух из меня вышибить.
- Пашка прослюнил, сука! - сказал Лепехин.- Пришить надо.
- Суке - сучья и смерть,- подтвердил Хорь, все еще тяжело дыша.- Что делать будем?
- Карабин есть,- сказал Лепехин.- Кончаем всех, и ходу - к Охотке. У Порхова с Альбиной два карабина и винт. Их надо первыми брать.
Хорь встал, посмотрел на небо. Там медленно растекалась заря.
- Часов пять,- определил он.- Время есть, пошли.
Они зашагали между лиственницами и кустами стланника вниз.
- Нам бы до Охотки добраться,- размышлял Хорь,- там столько машин, затеряемся. Дальше можно по тракту. На Иркутск или к Хабаровску.
- Че-го? - сказал Лепехин, рывком останавливая его.- Эт-ты как же надумал? А меня спросил? В Китай пойдем.
- В Ки-та-ай? - изумленно переспросил Хорь,- Я по-китайски ни бум-бум, заблужусь еще.
- Зачем тогда на Охотку повертывать? - спросил Лепехин,- Я и думал: ты со мной.
- Нет, кореш,- замотал головой Хорь,- до Охотки нам на пару надо, а уж дальше у каждого своя дорога.
Лепехин долго оглядывал ближние сосны, потом сказал:
- Лады. Мне-то что! Твое дело. Пымают, все одно -хана. А я в Китай.
- Как знаешь,- сказал Хорь.- Как приходим, я в нашу палатку, а ты на стрёме. Подымаем своих и берем начальство.
Они спустились к самому ручью и, прячась за деревьями, вышли к табору. Хорь подождал, пока Лепехин, мягко ступая, станет за палаткой Порхова, и нырнул в общую. Алеха-возчик уже вставал, натягивал сапоги, давя на лице мошку. Хорь растормошил Амети-стова и Глиста, шепнул им, чтобы выходили.
- Чо в такую рань шасташь? - спросил Чалдон.- Не на охоту, паря?
- На охоту,- буркнул Хорь и выскочил из палатки.
Через минуту вышли Глист и Аметистов, которого приятели за красоту звали Актером.
- Выйдет Алеха, за ним,- приказал шепотом Хорь.- Никуда от него. Мы начали.
Он прошел до палатки Порхова, ощупал тесемки полога. Они были развязаны. Оглянулся. Насупленный Лепехин ждал позади, держа карабин на изготовку. Хорь откинул полог и вошел. В отверстие для трубы струился свет. Один спальник лежал у стенки палатки, в другом кто-то спал. Хорь огляделся. Карабин стоял в углу, прогибая своим весом парусину. Он, неслышно ступая, подскочил к нему и, схватив, показал Лепехину. Тот недоумевающе пялился на второй спальник. Кого-то одного не было. Лепехин шагнул к сложенной на чурбаке одежде, разворошил ее. К ремню была подвешена кобура. Лепехин открыл ее и вынул "ТТ". В это время спальник заколыхался, и Альбина вынырнула из вкладыша. Черные волосы сбились у нее на лбу, она отвела их.
- Что случилось?-спросила она.- Где Порхов?
- Это мы у вас спросим, где он,- сказал Лепехин, подходя вплотную к спальнику и глядя на нее сверху.
- Что такое? - с неуместной надменностью спросила она,- Что вы тут делаете, Лепехин?
Она села, придерживая на плечах вкладыш.
- Кто разрешил вам брать оружие?
- Ты, девка, не пыжься,- сказал ей Хорь, направляясь к выходу.- Скидывай портки, власть переменилась!
Лепехин, стоя над женщиной, медленно и жестоко улыбался, растягивая толстые губы.
- Что, Альбина Казимировна,- сказал он,- непонятно? Погоди, то ли еще будет?
Женщина смотрела снизу, оцепенев.
- Лепехин!.- позвал Хорь. Тот выскочил из палатки. Перед дымокуром сидел на корточках Алеха-возчик, раздувал дымок, над ним стояли Глист, Актер и Хорь. У Актера в руках , был пистолет. Хорь держал карабин. Лепехин подошел.
- И гляди,- говорил Хорь своим тихим голосом.- Крикнешь - считай, нету тебя на свете.
- Не пужай,- сказал Алеха-возчик, вставая.- Пужаные мы.- Он шагнул было к палатке, но дорогу ему загородил Актер.
- Ты уж с нами побудь,-посоветовал он, играя пистолетом,- а то как бы чего не вышло.
Послышался конский топот. Все обернулись к гольцу. Сверху галопом шел вороной. На нем высилась фигура начальника.
- Вот будет потеха!-захохотал Актер. Он оттянул предохранитель и дослал патрон в ствол.
Порхов спрыгнул с коня, бросил повод и вдруг увидел винтовки в руках Лепехина и Хоря, пистолет у Актера.
- Что тут происходит?-спросил он, делая шаг к ним.
- Пистолет-то с собой, начальник? - спросил Лепехин, укладывая на плечо приклад.- А ну брось его на землю!
Порхов дернул рукой, и тут же три выстрела ударили в утренней тишине, три пули взрыли землю у его сапога. Он подпрыгнул.
- Не нравится!-с удовольствием сказал Хорь.- Отстегни пояс, фраер!
Порхов смотрел на них. Лицо его стало серым.
- Ну! - заорал Лепехин, целясь.- Бросай ремень, падло!
Порхов вспотел. Он смотрел в дула, направленные на него, и мучительно что-то решал. Актер резко обернулся, повел прижатым к бедру пистолетом. Полуодетые канавщики, вылезшие на выстрелы из палатки, шарахнулись обратно.
- Бросай ремень, сука! - теперь выстрелил Хорь. Порхов снова подпрыгнул.
Все трое, крича и веселясь, стали расстреливать землю у его подошв. Не успевая сдерживать инстинкт тела, Порхов все прыгал. Глаза его почти вылезли из орбит. Пот капал с лица.
- Алексей! - услышал он вдруг и увидел стоящую у палатки Альбину,- Алеша! Не смей унижаться перед ними!
Актер хохоча выстрелил в ее сторону. Но Альбина не дрогнула. В парусине палатки задымилась дыра. Лепехин и Хорь снова стали целиться в Порхова. У самых его ног рвануло землю, но Алексей Никитич не пошевелился. Тогда Хорь понял, что дело может затянуться. Он кинулся к Порхову и, пока тот все еще стоял парализованный происшедшим, сорвал с него пояс с кобурой. Актер втолкнул в палатку Альбину. Хорь заставил последовать за ней Порхова. Потом двинулись к провиантской палатке совещаться.
Возле нее бродили стреноженные лошади, чернело вчерашнее огневище. Хорь закинул полог, и золотой параллелограмм света упал на тюки и ящики, наваленные внутри двумя огромными грудами.
- Поглядим, чего тут у него было,- сказал Лепехин.
- Мука! - объявил он.- Гречка! Рис! Сольца! Это правильно, это Корнилыч молодец! - Он захохотал.- Для нас припасал. Начальство-то, Хорь, заботливое у нас было.
Хорь сидел почти в полусне. Он сейчас вспоминал сорок четвертый год, когда погорел с корешами на банке. Нюхали вокруг они две недели. По банкам в это время мало кто работал: давали за это "вышку". Время строгое, военное, про амнистию - никаких разговоров. Кое-кто из корешей дрейфил. Но он верил в свой фарт. Четыре года он уже шлялся на свободе, хотя за ним шел срок "десятка" и добавка за побег в сороковом, на четвертом году отбытия наказания. "Ксива" на этот раз была в лучшем виде. Паспорт и белый билет - он всегда добывал себе белый, чтоб не попасть под военный трибунал,- чище не придумаешь.
Банк они чистили на рассвете. Милиционера тяпнули по черепку, но не до "летального исхода", как выразился Профессор - лучший из медвежатников, встреченных им за все время веселой жизни. Они работали четко. У банка ждал военный грузовик. Один из шайки состоял при штабе округа. Подвел случай. В тумане не заметил патруль, и солдаты вышли прямо на них. Профессор после первого окрика побежал, это их и завалило. Он до сих пор помнит то ощущение странного спокойствия, когда из рассветного морозного тумана вывалилось четверо в полушубках, треухах и валенках, с автоматами на ремнях. Он уверенно шагнул им навстречу, у него был липовый документ на вывоз семисот тысяч денег на нужды Уральского добровольческого корпуса. Но Профессор, вынесший из дверей банка ящик, увидел четверых одновременно с ним, бросил ящик на мостовую и побежал. После третьего окрика его срубили из автомата, а остальных взяли, кроме Ежа. Тот попытался пришить финкой конвоира, но второй сторожил его сзади и убил на месте.
Спасло Хоря, что кореши не раскололись. Все дружно указывали на Профессора как на организатора. Все написали прощения о помиловании с просьбой отправить их на фронт. "Чтобы своей кровью",- как писалось в то время,- и все такое... Но он схлопотал четвертак. Однако на прежнюю его фамилию не вышли. И чудно. Отпечатки у них были. Видно, война многое запутала. К тому же данные о Барышеве были в Ленинграде, а мало ли что там произошло в блокаду! Он же теперь был Коляскин. Попробуй угадай.
- Жратвы на два месяца, не меньше! - сказал, подходя и садясь, Лепехин.- Давай решать.
Хорь только взглянул на него и опять задумался. Лепехин ему помог. Сегодня спас. Иначе завхоз мог и пристукнуть. Чудило, из-за Пашки... Нашел из-за кого.
- Где шестерка-то? - спросил он.
- Кто? - спросил Лепехин, поглаживая приклад карабина.- Глист? На стреме. Сам же поставил.
- Пашка где?
- А-а!-Лепехин усмехнулся.- Сбег, курва! Иначе где ему быть? Знает, платить приходит срок.
- Плохо,- сказал Хорь.- Дрек наше дело.
- Не боись.- Лепехин сощурил и без того маленькие глаза.- До милиции не добежит. Мы скорее того в Китае будем.
- Эти разговорчики, кореш, для грудных запаси,- хохотнул Хорь.- Я, братишка, советский. Нет мне резону отсюда сматываться.- Он стал серьезен.- Ты, Лепеха, пойми. Тебе выгоднее со мной идти. А тогда маршрут иной. На Охотку, может, даже хуже, чем на Читу. Подальше, зато со смыслом. У меня кореша как грибы: что под березой, что под осиной. В Чите, Иркутске, Томске, по всей Железке и в Питере, и в Москве.
- Слушай сюда, Хорь,- сказал Лепехин, сверля его кабаньими глазками,- я тебя в деле видел в скажу: меня ты не стоишь. На хитрости ты скор, а на сполнение - не ловок. Я это тебе не так говорю, я на войне четыре года отмахал, унтер-офицером был, а все твои штуки с войной не сравнятся. Говорю тебе так: я пойду на Охотку, а на Читу - без меня пойдешь. Я иду на Охотку, и Актер со мной. Вдвоем идем - проводник нужен. Алеху с собой берем и штук пять лошадей- не мене. Вот так я это дело понимаю.
Хорь, причмокивая губами, слушал Лепехина с видом полного равнодушия. На самом же деле он был оскорблен до глубины души. Этого типа он выволок из лагеря. Без его связей, без его работы он и сейчас бы гнил там, за проволокой.
- Власовец вонючий,- сказал он сквозь зубы,- мало вам русские харю-то кровью умыли. Сволочь ты. Кто послал корешей в Иркутск, чтоб тебе "ксиву" оформили? Кто уговорил "отпускных", чтоб они подрядились в партию? Кто плановал над побегом? Кто своего добился? Ты, вошь тифозная?
Лепехин не отвел взгляда, и взгляд этот был тяжелый, завораживающий.
- Что было, то было, Хорь,- сказал он и притянул карабин поближе к бедру.- А теперь, как я скажу, так и будет. И ты не рыпайся, паскуда,- он вскочил одновременно с Хорем, и ствол карабина, упершись тому в грудь, заставил Хоря сесть.- Хочешь войну со мной начать? Тут морга нет, так сгниешь.
Хорь молча разглядывал Лепехина. Вышло не так, как он ожидал. Кореш становился врагом. А это всегда опасно. Надо было торговаться. Ссориться с Лепехиным не время.
Затопали сапоги, в отверстие взглянула голова Глиста.
- Хорь,- сказал он, облизывая губы.- Тут эти... канавщики... просят, чтоб их до ветру пустили. Как скажешь?
- Пущай под себя ходят,- угрюмо пробормотал Лепехин.- Недолго им землю марать.
- А потом,- полюбопытствовал Глист,- отпустим их или как?
- Отпусти,- сказал Лепехин,- милосерд больно, зелень! А кого потом в свидетели позовут?