- Пришить я их не дам,- сказал Хорь холодно и уперся взглядом в Лепехина.- Ты, скотобаза, в Китай попрешь, а нам тут работать. Нас возьмут - я за всю мокреть ответчик? Или он? - Хорь кивнул на обомлевшего от его слов Глиста.- Чтоб "вышка" сразу?. С нами они пойдут.
- Правильно,- завопил Глист,- да и веселей! И дорогу они знают!
- Цыц,- рявкнул Лепехин.- Пошел отсюда!
Глист исчез и тут же всунулся опять.
- Так до ветру-то пускать?
- По одному,-сказал Хорь,- и под охраной. Актер пусть водит, а ты сторожи.
Глист исчез. Затопали, удаляясь, сапоги.
- Вот так, Лепехин,- сказал Хорь,- шуму от тебя много, толку нет. Все пойдут со мной. Под охраной. Под Читой мы их бросим где-нибудь, подальше от жилья. Но пришить - не дам. А ты как знаешь.
- Ухожу,- встал Лепехин.- Я б и тебя, шкуру, мог бы зараз на тот свет отправить,- он похлопал по прикладу,- да живи! Хрен с тобой.
Хорь, скрывая озлобление, следил, как он идет к выходу. С Лепехиным расставаться ему было нельзя. Такой в тайге лучше десяти Глистов.
- Ладно,- сказал он, когда Лепехин уже наклонился выходить,- мир. Давай столкуемся.
Лепехин остановился и посмотрел на него от входа, напружив жилистую красную шею.
- По-божески,- пояснил Хорь,- я тебе, ты мне. Садись.
Лепехин вернулся и уселся, недоверчиво глядя на него.
- Раз тебе всюду крышка и только Китай - щель, пойдем на Охотку. Но пойдем все,- сказал Хорь.-- На границе, коли тихо пойдет, я тебе канавщиков отдам, что хочешь с ними делай. Но до тех пор, пока они со мной, они будут живы.
- Будь по-твоёму,- согласился Лепехин.- Но коли схитришь, гляди.
Лепехин вышел. Хорь прикинул: первое - надо потолковать с канавщиками. Тут надо не мазать. Работать точно. Чтоб вокруг Порхова и Альбины не гуртовались. Припугнуть. Лепехин в этом очень пригодится. Страх нужен. Без него могут что-нибудь отчубучить.
- Глист! -позвал он.
Прибежал потный Глист. Всунул длинногубое большеглазое лицо.
- Звали?
Хорь помедлил. Он с удовольствием смотрел в бледное растерянно-почтительное лицо Глиста. Раньше ом для него был просто Хорь и только. Теперь Глист называл его на "вы".
- Ты теперь адъютант мой,- сказал он со значением в голосе.- Официальный человек, понял? - он усмехнулся.- Я тут главный, а ты мой самый важный исполнитель.
Глист довольно заулыбался, вдруг зажегся краской и захохотал.
- Сходи, объяви в палатке. Буду с канавщиками беседовать. Как они там?
- Молчат.
- Шепчутся?
- Нет. Молчат. Вздыхают. Только Седой с Колесниковым трепались.
- О чем?
- О научном. Непонятно: эволюция - революция.
- Ясно. Ты с ними теперь - на два шага, не ближе. Власть переменилась. Теперь ты навроде на вышке, а они вроде как мы в лагере. Ты орать можешь?
- И орать, а чуть что - по морде.
- Так вот, собери их сейчас для беседы. Скажи Лепехину, что и его зову. Потом заседлай мне лошадь. И Актеру скажи. Теперь мы на коне. А бывшее начальство пешком потопает.
Они вошли в палатку: первым - Хорь, за ним - Лепехин, потом любопытствующие Глист и Актер, но Хорь тут же приказал им готовить лошадей, и тем пришлось покориться.
Канавщики сидели на спальниках. Шумов что-то зашивал. Чалдон смолил самокрутку. Седой и Колесников беседовали. Санька в углу опустил голову на руки, Алеха-возчик копошился в своем "сидоре". Альбина бледная, но спокойная встретила вошедших прямым, как выстрел, взглядом и отвела глаза. У самой стенки лежал, глядя вверх, Порхов, неподалеку от него по-татарски примостился Нерубайлов.
- Здорово, ребята,- сказал Хорь, подвигая себе чурбак и садясь.
Лепехин сгорбился рядом, опираясь грудью на карабин. Канавщики сидели в прежних позах, никто не ответил ему.
- Еще раз попробуем,- сказал он весело, но начиная закипать:
- Здорово, ребятки!
- Здоров, однако, коли не шутишь,- сказал Чалдон, глядя на него в упор.
- Я ведь к вам по делу, ребятки,- опять заулыбался Хорь.- Пришел политинформацию делать.
Седой, переглянувшись с Колесниковым, покачал головой. Алеха-возчик вдруг хихикнул. Это ободрило Хоря.
- Чтоб все ясно было: мы тут устроили небольшой бунт. Вез этого никак нельзя, пусть простит бывшее начальство..
- Почему оно бывшее? - спросил Чалдон.
- Потому как власть переменилась,- пояснил Хорь, не обижаясь.- Хотели мы немного подождать, да один больно ретивый попался...- Он помолчал, оглядывая всех. "Говорить или не говорить о завхозе? Пока, пожалуй, не надо".- Мы, кореша, народ веселый, сидели за колючкой, не нравилось нам там. Порешили положение это переменить. И переменили. Хотели в партию вписаться, да потом тихо-мирно исчезнуть, да начальство попалось уж больно строгое, чуть было на тот свет не отправило. Решили мы действовать: и себя выручить, и вас!
- От чего ж ты нас-то выручил, однако? - спросил Чалдон,- От получки, что ли?
Санька хихикнул, Нерубайлов громко и демонстративно рассмеялся.
Хорь нахмурился.
- Хмырь вот этот,- он ткнул рукой в сторону Порхова,- вас чуть не на верную гибель вел. А вы, как собаки, по его следу бежали... Мы это дело поломали. Теперь с нами пойдете.
- Государственный переворот,- с интересом посмотрел на Хоря Седой.
- Полная революция,- подтвердил Хорь,- теперь других будете слушаться...
- Это кого же? - спросил Нерубайлов.
- Нас,- сказал, стервенея, Хорь.- И ты, серая твоя душа, гляди у меня. Будешь передо мной на цыпочках ходить, я тебе, может, и прощу, а нет - разговор короткий. Вон Лепехин это дело хорошо умеет. Завхоз у вас бойкий был, пришлось в бессрочную командировку отправить.- Хорь оглядел всех. Альбина смотрела с вызовом, Чалдон, прищурившись, Нерубайлов, усмехаясь. Алеха-возчик все еще рылся в своем мешке. Санька весь дрожал от ненависти и тянулся к нему взглядом, словно прицеливался. "Этого пацана надо сторожить покрепче",- отметил Хорь. Порхов, как и раньше, смотрел вверх, Шумов - шил.
- Я, кореша, оратор плохой,- сказал он, вставая.- Но без лишних слов упреждаю: какой шухер или побег - пришить нам не впервой. Так что - дело ваше, выбирайте.
- Собирай пожитки! - скомандовал Лепехин.- Убирай палатки! Двадцать минут на сборы.
Хорь подошел к лошадям, выбрал себе порховского Вороного, погладил по храпу, лошадь отдернула морду. Он усмехнулся. Не признает. Ничего, признает. Он потянул ее за повод, поставил ногу на стремя и сел в седло. Он сидел высоко над землей и смотрел, как медленно движутся люди, жизнь которых Зависела теперь от него. Он думал о том, что судьба - индейка, никогда не найдешь концов. А кто знает, может быть, он, Хорь, блатной, законник, известный бандит, по милицейским досье, рожден был для власти я почета? Если так, то эта минута наступила.
После недолгих переговоров Алеха-возчик согласился вывести их к Охотке. Он шел впереди, направляя лошадей, к нему был приставлен Актер. За ними, горбясь под своими мешками, брели остальные. Лопаты и кайла у них были отобраны и навьючены на лошадей. Позади всех ехал Хорь. Лепехин и Глист контролировали всю колонну. Хорь видел, что даже угрюмому Лепехину нравится его новая роль. Арестант всегда мечтает быть тюремщиком, каторжник - конвойным. Люди брели медленно, переговаривались, оглядываясь, и это в глубине души возмущало Хоря.
Но путь предстоял долгий, и он не хотел терять привычных отношений с канавщиками, однако зорко следил за тем, кто с кем и как разговаривает. Он знал, что попытки возмущения будут, и готовился их пресечь в зародыше. Главной опасностью было, конечно, бывшее начальство. От него можно ждать чего угодно. Но пока Порхов брел последним, низко склонив под тяжестью вещмешка голову, Альбина шла в середине цепочки, ни тот, ни другая никого ни на что не подстрекали. Хорь уже решил, как поступить с ними, и сейчас выжидал только случая.
...Впереди внезапно остановился, поджидая его, Седой, Хорь сунул руку в карман. Этот едва ли способен на что решительное, но все-таки.
Соловово дождался его и пошел рядом с лошадью.
- Скажите, вы к границе?
- А ты что в Китае потерял? - спросил, усмехаясь, Хорь.- Тут, что ли, надоело?
- А вы точно - в Китай?
Он погнал лошадь, не отвечая. Позади слышно было, как возмутился Колесников:
- Викентьич, с ума сошел? Неужели - предатель? А я-то с тобой!..
Успокаивая, зажурчал голос Соловово.
"Седой нам, видно, не враг",- размышлял Хорь, покачиваясь в седле.
- Привал, что ли, Хорь? - спросил подъехавший Лепехин.- Надо кашевара назначить. Он усмехнулся: - Может, Порхова?
Хорь захохотал. Унизить бывшее начальство - благое дело, но варить он наверняка не умеет, а жрать надо всем. Кашевар должен быть понятливым мужиком и работать с охоткой.
- Федор,- крикнул он Шумову, устроившемуся у костра.- Кашеваром будешь. Лепехин тебе сейчас твои запасы покажет. Еще нам караульные нужны.- Он прошелся по траве, с удовольствием ощущая себя вершителем чужих судеб, повернулся к Лепехину.- Насчет чего-чего, а насчет охраны у тебя черепок варит.
- Начальник конвоя,- усмехнулся Лепехин, и Хорь понял, что тому тоже нравится его новая роль.- Айда к огню. Послушаем, что треплют.
У костра ораторствовал Глист.
- Хорь - битый. Все знает. Четверых корешей выпускали. Отбили они срок по тем же делам. Хорь им и сказал, чтоб нанялись в партию. Они и нанялись. А тут Пашка выходит. Шестерка известная, весь лагерь его знал. За марафет в полынью кинется, глаз кому хошь вырвет. Хорь и сказал ему, чтоб ждал нас тоже. Бежали мы. Пошли тайгой. Усть-Юган - он на северо-востоке, там нас меньше ждали, да идти-то семьдесят километров. Успели за день. Как раз в лагере начальство паникует, а мы здесь уже. И все точно подгадано, партия или нонче, или завтра выйдет. Нашли Пашку, потрясли его, он и замолвил словечко перед братом, "ксиву" нам четверо те передали, а сами смотались. Так и попали к вам в кореша, то-то небось довольны.- Глист расхохотался, оглядывая всех близко поставленными глазами.- Ловко, а?
- Ловко,- задумчиво сказал Чалдон,- ловко, паря, это точно.- Остальные молчали. Хорь оглядел сумрачные лица и увидел, что на запястье руки Порхова блеснули часы. Он встал и движением головы позвал за собой Лепехина. Тот пошел за ним не очень охотно. "Ничего, и тебя выучим",- думал Хорь, направляясь к костру.
- Карабин приготовь,- сказал он Аметистову, играя пистолетом.- Как бы чего не вышло.
Лепехин остановился позади Порхова. Тот сидел, обхватив руками плечи, глядя на огонь, сидел отдельно от всех остальных, и это нравилось Хорю. Никто не заговаривал с бывшим начальником, даже его жена. И тот, видно, не очень стремился с кем-нибудь общаться.
- Эй, начальник! - обратился к Порхову Лепехин.- Дай-ка мне твои часики!
- Часы тебе? - зло спросил Порхов, глядя на Лепехина. Отстегнул ремень и снял часы.- На, возьми! - Он швырнул часы на траву и тут же ударил по ним каблуком. Раздался хруст. Лепехин рванулся и ударил Порхова по лицу, потом прикладом карабина по голове и, когда тот упал, начал избивать его ногами.
- Сволочь! - вскочил Санька. Глаза его слепила ненависть, приподнялся и Нерубайлов. Чалдон и Колесников встали, как один.
- Сесть! - крикнул Хорь и выстрелил в воздух.- Брось его, Лепехин!
Под дулами карабинов все сели. Один Санька, глухо ворча, стоял и с вызовом глядел на Лепехина. Чалдон и Колесников рывком посадили забившуюся в их руках Альбину. Порхов катался по земле. Лепехин подошел, держа карабин под мышкой,
ГЛИСТ
- Кто не будет подчиняться, из того котлету сделаю,- обводя всех глазами, заявил Лепехин,- бабу амнистирую, можешь подобрать своего благоверного.
Через час все опять шагали по тайге. Канавщики брели, опустив головы. Никто ни с кем не разговаривал...
- Ведь если сказать, как мы из лагеря сбежали - кино! Чистое кино! И все спасибо Хорю. Он - голова,- разливался у костра Глист, польщенный всеобщим вниманием.- Деньги по баракам собрали. Месяц не стриглись. На воле нам паспорта добыли. Значит, надо нам было двадцатого быть в Усть-Югане, оттудова партия шла. Девятнадцатого сменили мы ребят на складе, Лепехина и Хоря заложили в кузове дровами, мы с Актером в машину. Дрова везли к домам начальства километров десять. Там зона кончается. Шофер пропуск предъявил у КПП, мы выехали. Номера на наших телогрейках были чужие - двух бытовиков расконвоированных сменили, с них фуфайки сняли. Шофер молчит; ему что, больше всех надо? Доехали до домов, дрова сгрузили как надо, потом в машину, и айда!
- Больно просто все вышло,- сказал Чалдон.- Али охрана не глядела?
- У КПП зырили строго,- сказал Глист, улыбаясь.- Да как под цельной машиной дров корешей найтить. А мы-то навроде расконвоированные. Попробуй узнай: номера-то чужие! Двадцатого мы уже были в Усть-Югане, нам там "ксиву" передали. Головы у нас небритые, вид не лагерный. Пашка своего братана упросил - вот мы и в партии. Ищи ветра в поле!
- Давай спать, кореша,- прервал рассказчика Хорь,- наутро побудка рано. Все по палаткам.
Неохотно поднявшись, канавщики один за другим полезли вверх по склону. Глист, подрагивая на ветру, один ежился у костра.
- Встань-ка! - скомандовал ему Хорь.- Повернись! Кто тебя, просил, сука, трепаться, а?
Глист выпученными глазами смотрел на Хоря. Первый удар в дых согнул его пополам, вторым и третьим - по почкам - он был брошен в осклизлую холодную траву, и, пока корчился и бился в ней, глухо мыча от боли, Хорь, Актер и Лепехин тушили костер. Потом Хорь снова подошел к Глисту.
- Коли что ночью случится,- сказал он,- я из тебя мозги вышибу, тля навозная. Возьми карабин и помни: чуть что,- бей без разбору!
Зашуршала трава. Все трое ушли. Глист, всхлипывая, шмыгая носом, лежал, уткнувшись в колючую мокрую траву. Его тошнило. Боль в почках не проходила, а порой усиливалась. Он вспоминал, как бил его Хорь на глазах у Лепехина и Актера, и скрипел зубами от жгучей ненависти. Ему мерещилось, что он всаживает нож под лопатку Хоря, и тот медленно оседает на землю. Он плакал от ярости и жалости к себе, слабому, униженному и несчастному. Немного успокоившись, начал шарить по траве и нашел пистолет. Холодноватая шершавая сталь рукоятки отрезвила его, но жажда мести не проходила.
Глист сел на мокрую траву и, всхлипнув последний раз, задумался. Даже с пистолетом ему с Хорем не справиться. Он - волк матерый. Всегда настороже. Все они волки, даже его ровесник Актер. Почувствуют, что он задумал, до смерти изобьют. Его все всегда били. Били в семье - мать и особенно пьяный отец. Били за воровство, мелкие пакости, били из-за сплетен и доносов соседей, били во дворе - за длинный рост и слабость, били в школе - за неумение драться, били в детколонии - просто так, для острастки, били потом в лагере... И не били только в два периода его двадцатилетней жизни: когда он связался с шайкой Цыгана и через два года, в лагере, когда сам Хорь принял его под свою руку. Хорь изредка бил и тогда, но другие не смели трогать.
"Слабых всегда бьют" - этот закон жизни он узнал рано, но как стать сильным, не знал. Он еще с детства понял, что самое главное - научиться сопротивляться. Тот, кто умеет дать сдачи,- владелец жизни, ее созидатель, этот человек добивается своего. Он не умел. Физически не успел развиться, потому что часто болел в детстве, а позже - потому, что в компаниях, куда он попадал, курили, пили, рано узнавали женщин... И что это были за женщины: затасканные до такой степени, что под слоями крема и пудры давно пропали их собственные лица, оставались только бледные маски... И рядом с ними мужал Глист. Женщины эти многому научили его, но странно: никогда не видели в нем мужчину, они делились с ним всем, даже профессиональными секретами. Он был для них вроде подружки,
Глист был слаб, но именно поэтому старался стать вдвойне изобретательным и ловким, чтобы уметь исподтишка отомстить, и месть его была всегда изощренной. Для того чтобы выжить, он всегда стремился быть рядом с сильным, делал все, чтобы стать ему необходимым. И это скоро начало приносить первые плоды. Рядом с вожаком было безопаснее. Некоторые даже начали побаиваться его, И били меньше.
Глист встал и, неслышно ступая, поплелся к палаткам. Там негромко разговаривали.
- Завхоза убили, лишили заработка, все это так им и спустить?- возмущался Нерубайлов.
- А что делать, паря? - отозвался глухой голос.- Все от бога, И то, однако, хорошо, что живы!
Глист догадался: второй - Федька-баптист, и его затрясло от возбуждения. Давай-давай, ребятки, выкладывай, что там у вас на душе. В палатке помолчали, потом кто-то охая заворочался в спальнике. Потом раздался мальчишеский яростный голос.
- Урки беглые нами командуют, эх, мужики! Перебить их всех, гадов, и дело с концом!
"Санька,- узнал Глист,-Ах ты, сука! Нас перебить?!"
Радисту никто не ответил. Потом чей-то осторожный голос пробормотал.
- Спать пора, однако, чо зря языком трепать.
Послышалось сонное дыхание. И вдруг тишину взорвал пронзительно-тоскливый женский голос.
- И это мужчины!.. Господи!
Глист отскочил от палатки, но в это время кто-то откинул полог. Это был Нерубайлов.
- Чего вышел? - зашипел Глист, сжимая пистолет,
- Что, и по нужде нельзя?
- Делай свое дело и катись обратно.
- Ишь ты, цепной пес,- сплюнул Нерубайлов и отвернулся от Глиста. Тот скривился, но промолчал.
Когда Нерубайлов ушел, Глист вспомнил подслушанный разговор. Говорить Хорю или нет? Какова сволота, всех прикончить хотят! И его тоже? Он озлобился. Ладно, вы у меня завтра попляшете. Потом вспомнил Саньку, его рыжие волосы, его широкую улыбку, вспомнил, как они сцепились, когда Хорь посылал его разведать, как идут дела с ремонтом рации, вспомнил Санькину доброту. Малец еще. Моложе его на три года... В этих местах всякое может быть, нарвемся на какую-нибудь партию... Нет, Хорю он говорить не будет. Хитрый Хорь, умный - это да. На три метра под землей видит. Нет, надо молчать, а Саньке намекнуть, что слышал, да не выдал. Тогда в случае чего, может, эти его не тронут...
Утром Хорь, с прищуром оглядев своего подопечного, спросил "Чего глаза отводишь?" И тут же Глист рассказал ему про разговор в палатке. Потом сам себе поражался. Он же решил молчать, но под пытливым взглядом Хоря никак не мог остановиться, рассказал все, до малейших подробностей. Хорь отвернулся от него и позвал Лепехина.
- Пугнуть надо, зашевелились.
- В расход надо пустить,- Лепехин сжал кулаки.
- Тяжелый у тебя характер,- засмеялся Хорь,- Человек - это звучит гордо, а тебе - только бы в расход!
- Ну так проучим.- Лепехин поддернул карабин и ушел к лошадям, Там он поймал за ремень Аметистова и начал что-то шептать ему на ухо.
Завтракали отдельно: канавщики и Альбина с Порховым - внизу у ручья, четверка - неподалеку от костра. По приказу Хоря канавщикам на завтрак варилась каша. Победители же имели приварок: сгущенное молоко и консервы.