Через полчаса все уже шли в обычном порядке; Аметистов с Алехой-возчиком впереди, за ними лошади, потом канавщики и между ними на лошадях Глист и Лепехин. Хорь, замыкая цепочку, всматривался в понурые спины.
Глиста разморило. Он ехал, ежесекундно обшаривая ладонью лицо, чтобы снять дотошную мошку, и поглядывал на угрюмого Лепехина, то отстававшего, то перегонявшего его. У Лепехина на бугристом волчьем лбу четко проступили морщины, небольшой приплюснутый нос и стиснутый рот придавали ему вид человека, решившегося на все, широкий подбородок был выдвинут вперед.
Под сапогами канавщиков шуршала трава, изредка вспарывало гуд тайги лошадиное ржание. Пахло гарью.
Внезапно Лепехин опять обогнал Глиста и поскакал, тесня лошадью канавщиков, вперед. Лошадь, сдержанная удилами, плясала и, взвившись на дыбы, вдруг стала посреди тропы. Альбина, почти наткнувшаяся на круп, отскочила назад. Лепехин, горяча лошадь, заставил кобылу надвинуться, на нее боком. Альбина остановилась. Голова ее на высокой шее была чуть закинута назад. Лепехин, морща лицо в жесткой усмешке, что-то сказал ей, глядя в глаза. Она ответила и попыталась обойти лошадь. Лепехин шевельнул поводьями, кобыла переступила и вновь загородила дорогу.
Глист, улыбаясь, догнал Лепехина. У того на лице по-прежнему жестоко стыла усмешка. Он остро мазнул взглядом Глиста и, рывком повернув лошадь, опять поскакал вперед.
В это время среди шороха и медлительного ровного шума тайги выделился и стал наплывать странно знакомый и в то же время забытый звук. Глист прислушался, но прежде чем догадался, что это такое, по шевелению остальных, по тому, как они стали останавливаться и задирать головы, он вдруг осознал, что это гул самолета, и тоже вскинул голову.
Звук нарастал. Вот самолет уже блеснул фюзеляжем над деревьями. Как низко! Кто-то истошно заорал, кто-то подбросил вверх фуражку, и в то же время топот идущей в галоп лошади заставил всех оглянуться. По тропе,скакал Лепехин с карабином, взятым, как наган, в одну руку, и лошадиной грудью загонял людей под деревья.
- Нас ищут! - крикнул ему обезумевший от радости Чалдон И тут же отскочил от бешеного рывка лошади.
- Все с тропы! - рычал Лепехин.. Его оскаленные зубы желто поблескивали.- Ложись! Ложись, падлы! Или хуже будет!
Хорь, подъехавший вплотную к Глисту, толкнул его коленом.
- Чего торчишь на виду? Не понял, что ли? По нашу голову летит!
Глист вслед за Хорем загнал лошадь под деревья. Канавщики, вертя головами, высматривали самолет. Большинство сидели, вытирая потные лица. Порхов, долго смотревший вверх, вдруг лег лицом в траву. Гуд прошел близко над ними. Фюзеляж самолета блеснул в зеленой сумятице крон, и звук мотора стал удаляться. Хорь вздохнул и вытер вспотевший лоб.
- Так ты и нашел нас! - пробормотал он.
В этот миг на тропинку выскочил Санька. Только что он сидел, опустив кудлатую голову, и вдруг одним прыжком вылетел на тропинку.
- Здесь мы! Здесь! - кричал он, потрясая руками над головой.- Вернись, эй!
И словно, повинуясь его зову, самолет, возвращаясь, пошел по кругу. Канавщики вскочили.
- Сидеть! - заорал Лепехин и толкнул с седла карабином Чалдона. Тот только яростно сверкнул глазами в ответ.
Санька прыгал по тропинке.
- Помощь летит,- орал он.- Чего сидите, бейте урок! Помощь летит! - Он плясал как сумасшедший. С курносого веснушчатого лица ослепительным светом били глаза. Что-то с лязгом лопнуло. Санька подпрыгнул и вдруг с непонятно посерьезневшим, но еще улыбающимся лицом стал валиться, хватаясь за живот. Упал, потом Дернулся и сел.
- Уби-ли, ребята! - крикнул он.- Убили меня!
Канавщики зашевелились. Альбина рванулась вперед, но Соловово успел схватить ее за плечи. Перескочивший на другую сторону Тропы Лепехин медленно вел карабином вдоль строя рабочих.
- Добей! - толкнув лошадь Глиста, приказал Хорь, прищуриваясь. Тот увидел в пяти шагах от себя бледное, потное лицо Саньки, его расширенные от боли глаза и растерянно оглянулся на Хоря. Тот жестко повторил:
- Добей.
Глист трижды выстрелил в Саньку. Тело его еще раз дернулось на тропе и умерло, застыло в изуродованной позе.
К телу Саньки подошел Алеха-возчик, закрыл ему глаза и, обращаясь к Хорю, сказал:
- Схоронить надо!-Хорь снисходительно улыбнулся:
- Разрешаю. Копайте все. Все, слышь?
Но Порхов так и не встал с земли. Лепехин тронул было лошадь, но Хорь схватил ее за повод. Подошли Чалдон и Алеха с лопатами и кайлами.
- Где рыть-то, начальник? - спросил Чалдон, прищуренно оглядывая Хоря.
- Здесь и ройте, далеко ходить не будем,- ответил Хорь.
АЛЕХА
К вечеру, после трудного подъема, взобрались на хребет и тут остановились. В котловине, куда им предстояло спуститься, лежало озеро, ровное, как блюдце с черной водой. Вода под редкими вспышками солнца не просвечивала и только близ берега смугло цвела золотым отвесом заката. Алеха-возчик вывел лошадей на небольшую каменистую площадку, от которой начинался пологий спуск к воде, и оглянулся на подъехавшего Хоря.
- Табор тут будет! - сказал Хорь.- Разбивай палатки.
В молчании хмуро разбили лагерь. Актер разложил костерок.Альбина и Порхов первыми вошли в палатку и легли сверху на свои спальники, каждый в своем углу. Остальные побрели к озеру. Алеха начал осматривать лошадей. Одну надо было перековать, да разве в тайге это сделаешь? Лошадей Алеха любил. Он вспомнил детство, двор с амбарами и кирпичными конюшнями, горячий запах конского пота и кислой конской шерсти.
Воспоминания Алехи прервал разговор в палатке. Он сидел, прислонившись к парусине, и все слышал.
- Алексей,- сказала Альбина,- надо искать выход.
- Вот ты и ищи,- яростно просипел Порхов.- Ты ж у нас фронтовичка. Недаром возле бывших офицеров хвостом вертишь!
- Перестань говорить пошлости. Давай лучше о деле. Ты начальник партии и отвечаешь за все, что случилось...
- Я больше не начальник...
- Для этих уголовников ты действительно больше не начальник. Но для остальных. И если готов...
- К чему тут можно быть готовым?
- Они убили Саньку, могут перебить всех. Ты должен поднять и организовать людей.
- Ничего я не должен. Ты с завхозом наняла этих уркаганов, а мне отвечать? Нет. Я выпал...
Его голос погас, и в палатке наступила тишина.
Алеха поднялся, вздохнул. Бывшее начальство отступилось, от нового не знаешь чего ждать. Одна надежда на самого себя. Он двинулся к палатке Хоря, взялся было за полог, но, услышав голос Лепехина, опустил руку.
- Чего тянешь, Хорь? - говорил Лепехин.- Теперь мы все одной веревочкой повиты... Возьмут - всем пришьют "мокрое". Вот Глист-и тот дрейфит. Я это к тому, что на хрен нам с собой балласт таскать? От них каждый день жди... Я, брат, в войну пленных охранял, знаю...
- Чьих пленных-то? - ядовито спросил Хорь.
- Большевиков. И в расход их пускал без всякой милости.
- Большевики-то все сплошь жиды были?
- А хоть и русские,- ответил Лепехин.- И ты меня, брат, этим не упрекай. Я их, гадючье племя, как стрелял, так и стрелять буду. Ну зачем, скажи, ты с собой столько народу тащишь?
Алеха услышал, как они разливают и пьют спиртное, у него запершило в горле. Подумал с завистью: "жизнью наслаждаются, гады, а нам - так шиш".
- У границы всех отправим червей кормить,- снова раздался голос Хоря. Он что-то жевал и смачно чавкал.
- Альбину попридержим,- сказал Лепехин и потянулся.- Королевна-баба... Сгодится на дорожку.
Глист противно захихикал.
- Насчет Альбины решим,- помолчав, сказал Хорь,- а остальных - где-нить на дороге, чтоб нежданно.
- Добро,- заключил Лепехин,- чтоб визгу было меньше. Лей! - О жестяное днище крышки опять ударила струя.
У Алехи в животе странно захолодало, он хотел привстать, а ноги не держали, "Сволота!.. Вот как? Так вот они как... Ладно".
Он сидел на мокрой траве, ладонь его заледенела от сырой пропрохлады валуну. "Значит, всех кончат... А меня-то за что?" Он рывком встал и бросился к костру. Не-ет, братцы, меня так не возьмешь. Я всякое видел и выжил. Я вам не бычок на веревочке,- судорожно думал он, спускаясь с обрыва. Внизу в наползающем лунном свете видны были силуэты сидящих у самой воды канавщиков, шел негромкий разговор. Едва Алеха спустился, рассыпая сапогами мелкие камешки, разговор угас. Потом Нерубайлов сказал:
- Нет, ребята, надо этих гнид передушить, иначе они нас передушат, и вас, гражданин, тоже.- Он кивнул в сторону Соловово.
Опять помолчали. Потом взволнованный голос Колесникова спросил:
- Сейчас-то, интересно, чем они занимаются?
- Пьют,- откликнулся Алеха.
- Где достали? - с завистью спросил Чалдон.
- Корнилыч покойный сберег.
- Да, а выпить бы сейчас в самый раз,- вздохнул Алеха,- они ведь пришить нас собираются. Как к границе дойдем...
Слышно было, как сыплется песок, уносимый волной.
- Кранты, значит? - ужаснулся Чалдон.- Да что ж мы, паря? Аль мы скот безрогий?
- Спокойно,- сказал, повышая голос, Колесников.- Давайте, товарищи, обсудим ситуацию. Теперь точки над "и" расставлены. У нас выход только один: бороться.
- Надо к Порхову идтить! - продолжил Нерубайлов.- Он начальник, пусть и командует.
- Сломался он, робята,- уставшим голосом продолжал Алеха.- Альбина его подбивала, говорила, действовать надо. Отказался.
Опять замолчали. Издалека ровно шуршала тайга, да неслась пьяная песня из провиантской палатки.
- Гуляют победители,- усмехнулся в темноте Соловово,- наверху гульба, внизу заговор - типичная революционная ситуация,
- Ты! - вдруг взъярился Нерубайлов.- Ученый! Все насмешечки строишь! Говори враз, лахудра копченая, с нами али против?- Он бросился к Седому, но Колесников разнял их.
- Вы что, с ума посходили? Нам друг за друга держаться надо, а вы грызетесь.
- Как пауки,- пробормотал Соловово.- Не привыкла Россиюшка к парламентаризму, что не по ней,- за грудки!
- Товарищи,- опять посадил поднявшегося было Нерубайлова Колесников,- не будем терять времени. Давайте выработаем план, выберем старшего и начнем действовать. Время у нас пока есть.
- Ты и будешь за старшего, паря,- сказал Чалдон.- И голос у тебя, и привычка, однако.
- Верно,- сказал Нерубайлов.- Он и по званию капитан,
- Кто несогласный? - спросил Чалдон.
- Согласные,- сказал Алеха.- Только что делать: оружия нет. Даже ножи отобрали!
- Эй, божья душа,- позвал Чалдон. Федора Шумова,- подь сюда, дезертирское благородие! Ты с фронта сбежал, второй раз не дадим. Говори, курий сын, с нами или как?
- Я - отдельно,- сказал Федор поспешно.- Насчет какой крови - это мне нельзя... А в чем другом помогу... Только чтоб без смертоубийства... Этого, паря, я не могу.
- Оставьте его, Нерубайлов,- приказал Колесников. - Потом поймет. Нам надо...- Из темноты раздался выстрел, просвистела пуля и послышался резкий голос Лепехина:
- Сталинские соколы, ложись!
Все рухнули, стараясь как можно плотнее уйти в песок, закрывая локтями головы.
- Ат-деление! - скомандовал наверху Лепехин.- По отступающему противнику - а-гонь! - четырежды грянула винтовка. Пули тупо шлепнулись в песок. Слышен был лязг вылетающих гильз.
- Эй, большевизия! - продолжал орать Лепехин.- Я, унтер-офицер отдельной антипартизанской бригады, приказываю встать!
Все лежали, влепившись в песок.
- Ро-о-та! - подал себе команду Лепехин.- По затаившимся красным гадам - о-гонь!
И снова в песок вошло пять пуль.
- Я вас, сук, вешал! Я вас, гадов, душил, я шкуру с вас драл! Лежите, жрите землю! Пока время не настало... Ауфидерзейн,- налево, кругом,- приказал он самому себе и ответил: - Слушаю, господин поручик, да здравствует великая Германия и русская освободительная армия...- Наконец голос его затих.
- Цирк,- сказал Соловово, садясь на песок.- Не пришлось мне быть на этой войне, но теперь-то знаю, кого бы я выбрал...
- Каждый русский знал, кого выбирать,- раздраженно произнес Колесников, приподымаясь.
- Так-то,- сказал Чалдон,- решать надо, паря.
- Чо ж,- неожиданно для всех произнес Шумов.- Оно, может, это дело и богу угодно. Господь, он , иногда прощает. Ему видно. Не безглазый же...
В это время наверху опять замаячила тень, и щелкнул снятый предохранитель.
- П-по мес-там! - заорал вдребезги пьяный Глист, извиваясь на обрыве.- Чтоб че-рез ми... чтоб у меня... спать, короче го-ря, по-ял?
- Давайте-ка по одному в обход и в палатку,- шепнул Колесников.
- Да он еще и пристрелит, сволочь,- пробурчал Нерубайлов.
- Эй,- крикнул снизу Колесников.- Хоря пришли!
- Я те пришлю!-завопил Глист.- Я те!..- он вдруг нелепо зашатался и рухнул.
- Эх, самое время их брать, однако,- выдохнул Чалдон,- надрались божьей водицы, не чуют ничо!..
- Пока в палатке соберемся, а там увидим,- шепнул Колесников.- Если остальные в том же состоянии...
Тотчас вниз по круче съехал Аметистов, защелкал затвором карабина.
- Спать, ну!
- Пошли! - позвал Колесников и молча полез вверх. За ним, шурша камнями, двинулись остальные. Алеха шел последним.
Хорь стоял незаметный в темноте, лишь огонек самокрутки иногда освещал его усмехающееся морщинистое лицо.
- Давай-давай,- шевельнулся он, заметив Алеху.- Спать надо, милок. Это ж, тебе не дома. У нас тоже служба.
Алеха, про себя проклиная бандита, побрел в палатку. Понял, что Хоря провести трудно. Хуже всего было то, что и водка не брала этого дьявола.
В палатке почти все уже лежали в спальниках. Он лег сверху, не скинув сапог. Был один план, его стоило обмозговать.
С конями Алеха был связан всю жизнь. Еще в двадцать первом году пришли они всей семьей на извозный двор односельчанина отца Карнаухова, владельца девяти пролеток. Мать стала помогать хозяйке по дому, отец сел за вожжи, а тринадцатилетний Алексей тоже приставлен был к делу: кормил лошадей, помогал на конюшне, чистил двор, рубил дрова.
Карнаухов Савел Парфентьич был мужик головастый. Нэп упал манной небесной на его захудалую после революций жизнь торговца и купца третьей гильдии. Теперь он развернулся в извозе, был требователен к своим работникам, но жилось им у Карнаухова в общем-то неплохо. И Алешка, заморенный недавним голодом, отупевший от ежедневной картофельной шелухи, даже растолстел, расправил плечи, забегал, с удовольствием поглядывая на сапоги, купленные отцом в получку.
Работа была интересная, и лошади у Карнаухова - одна к одной, а что насчет рысаков, то от них Алешка глаз отвести не мог, успевали впереди авто. Весело жил Алешка, весело и больно, потому что терзала его тоска. Выходила иногда во двор его одногодка - Сонька Карнаухова, такая же крутоскулая, как отец, голубоглазая, с тугим румянцем на скулах, с ярким ртом, с ломаной капризной темной бровью, и сердце мальца обрывалось.
Сонька знала, что нравится пареньку, и вскоре они начали встречаться. На третью неделю баловства застал их сам Карнаухов. Сначала Алеха был самолично хозяйской, рукой избит до крови, готовился уходить со двора. Отец и мать уже укладывали в узлы его вещи, как вдруг вышло прощение.
Хозяин свадьбу сыграл нешумную, но слух распустил широкий: дочка его вышла за трудящегося человека. Пришлось после этого Алешке вступить в профсоюз извозчиков, сесть на козлы. В двадцать девятом, когда вместо карнауховского дела образована была артель тамбовских извозчиков, он был там уже свой, хоть поначалу пришлые ребята и косились на зятя бывшего хозяина. Так и пошла у них с Сонькой жизнь. Для обзаведенья раньше еще купил им Карнаухов дом. Хоть половину потом отобрали, все же было у них не хуже, чем у людей: три маленькие комнатки с пузатой вечной мебелью. Буфет, комод, лампады у киота - хоть оба и не верили в бога, герань в горшочках на подоконниках, ситцевые веселые Занавесочки на слепых окошках.
Вокруг голодуха, строительство, пятилетка! Заем! Осоавиахим! А они ни о чем об этом не думали. Он целый день на работе: то возил клиентов, то по нарядам - грузы на заводы, а она хлопотала по хозяйству. И вот посреди такого уюта, счастья и надежд бросила его жена, ушла, сбежала, когда он был на работе, оставив записку: "Не ищи, нелюбый!" Как бык, оглушенный обухом, стоял он вечером в своей столовой и смотрел на косые, резко набросанные буквы. Вот оно как! Нелюбый, а он-то верил, вахлак!
Он не стал ее искать. Но вестей ждал, и они пришли. Узнал, что живет его Соня в Воронеже с большим начальником. Кто видел, говорит, что любит без памяти. Алеха запил.
В тридцать четвертом он узнал, что нового ее мужика посадили. Выждав две недели, съездил в Воронеж, вызнал адрес, сутки караулил, пока встретил на улице. Софья шла в платке, в плохоньком пальтишке, лица на ней не было. Увидев его, ничего не сказала, он и не стал приставать. Вернулся в Тамбов, а ей послал треугольничек, где черным по белому было прописано, что он, ее законный муж Алексей Кузьмич Терентьев, всегда готов ее принять с дитем, как они в законе и никто их не разводил, и что обещается к дитю относиться как отец, а вину ее прощает.
Через месяц, когда уже перестал ждать, она приехала. Была тихая, робкая, худая. Ребенок был маленький, плакал по ночам, просил грудь. Пошла новая жизнь. Однажды, напившись, приступил к ней: "Скажи хоть, за что бросила? Скажи, ну?"
Она ничего не ответила.
- Мало тебе тут добра? - спросил он, поведя рукой по комнате.- Чего не хватает?
- Это - добро? - усмехалась Сонька,-Тёмный ты, Алексей Кузьмич. Мир весь перед тобой лежит, а ты и не видишь.
С тех пор, напиваясь, он бил жену, а утром каялся, молил, чтоб не бросала.
Вышел ее миленок, и Софья вернулась к нему. Тогда Алеха и уехал в Сибирь. Об одном только и думал: достатка его для нее было мало. Да и понятное дело: купецкая дочь. Тот, кто был начальником, опять в начальство выбьется, хоть и сидел. Значит, должен Алеха переплюнуть его своим новым богатством, переплюнуть настолько, чтобы Софья поняла, кого бросила.
В сороковом Алексею крупно повезло. Познакомился с одним каюром, бывшим старателем. Рассказал тот ему одну историю: в тридцать пятом, когда выгоняли за границу китайцев, тайком добывавших русское золото, он с несколькими еще парнями подстерегли их в одном урочище. Китайцев перебили и золотишком разжились в достатке - китайцы разрыли в этом месте жилу. Старателей загребли за убийство, потому что об этом деле свои же по пьянке растрепались кому-то на приисках. Всех взяли, но каюра освободили - почему, он не рассказывал. И теперь ему нужен был надежный товарищ для большого деда: можно добыть много золота и в самородках, и в руде. Договорились, подрядились с Алехой к геологам в партию, что работала близко от тех мест, и двинули, В одну из ночей, отпросившись у начальства, смотались на то место. Находилось оно от стоянки партии в ста километрах.
В первый же день работы в отвалах нашли два самородка граммов по сто, и в руде нет-нет да и проблескивало золото. В партию они не вернулись, решили податься в Бодайбо, собрать там ватагу и пойти сюда самостоятельно. Собрали двенадцать старателей, ребята были надежные. Двинуться решили в мае, так как пришлось закупать оборудование для артели, а вернуться наметили в октябре. Уже вышли было, а тут война.