- Что ж, - парирует Нортон, - чем не общение? Если пятиминутная встреча в баре в конце рабочего дня с бумагами наперевес теперь именуется человеческим общением, то мы общались.
Вообще-то, ей хочется задать ему тот же вопрос, который она задала Терри Стэку, только перевернув его. Ей все-таки кажется, Стэк врал. Но как бы подступиться?
- Понятно, - задумчиво произносит она. - А что это были за… бумаги?
- Да, всякая… рабочая белиберда.
- Ага. - Она кивает. - Ноэль выглядел в тот вечер как-то запаренно.
- Запаренно?
- Ну да, очень озабоченно. По-моему, из-за работы.
Она продолжает смотреть немножко мимо собеседника. Как бы так сформулировать, чтобы не спугнуть его, как Терри Стэка?
- Он что-нибудь говорил?
- Что он говорил? - Она переводит взгляд на Нортона. - Хм, он сказал… - Она смотрит ему прямо в глаза и силится вспомнить, что же такое говорил Ноэль. Мозг от усталости не фурычит, секунды превращаются в минуты… и все-таки оно всплывает. - Он сказал, что сложилась "хреновая ситуация"… назвал ее "нечеловеческим бардаком".
Нортон кивает:
- Ясно, - кивает дальше.
Еще немножко - и Джина сама начнет кивать. Еще вино ударило в голову - теперь нужно быть бдительнее.
- Ясно, - еще раз произносит Нортон.
Может, просто спросить, не знает ли он Терри Стэка? Начать плясать отсюда?
- Мистер Нортон, вы не…
- Знаете что, Джина…
В этот самый момент за спиной у Нортона вырастает министр и хлопает его по спине.
- Пэдди, мне пора выдвигаться, - сообщает Болджер. Потом он улыбается Джине и, словно вспомнив, что он политик, протягивает ей руку. - Ларри Болджер, - представляется он, - мои соболезнования. Ваш брат был достойным человеком.
- Спасибо, - отвечает Джина и пожимает протянутую руку. - Вы его знали?
- Еще бы! И довольно неплохо. Ноэль не раз и не два обставлял меня в покер - самым, можно сказать, унизительным образом.
- Да неужели?
- Клянусь. Серьезный игрок был, между прочим, ваш братец.
Джина не прочь продолжить эту тему, но тут на сцену выходит высокая женщина в темно-синем костюме, и Болджер отступает. Женщина обращается к Нортону:
- Дорогой, нам тоже пора. - Она протягивает руку, чтобы забрать у него бокал.
Нортон бледнеет, но сопротивления не оказывает.
Джина видит: ее шанс ускользает. Но Нортон склоняется к ней и шепчет:
- Давайте обсудим это отдельно?
От него разит виски.
- Давайте, - отвечает Джина.
Мимо проносят пустой поднос; женщина в темно-синем костюме ставит на него бокал Нортона.
- Позвоните мне в офис, - говорит Нортон, протягивая ей визитку, - договоримся о встрече или… можем прямо там встретиться. Это на Бэггот-стрит.
- Да, - кивает Джина. - Завтра похороны, так что не знаю… может, в понедельник?
- Отлично, в понедельник.
- Мм…
- В десять утра устроит?
- Да, - снова кивает она.
Женщина в темно-синем костюме, вероятно жена Нортона, тянет его за рукав и выводит из комнаты.
Ларри Болджер тоже ретируется. А вот капитан ирландской сборной по регби продолжает беседовать у камина с двумя адвокатами-бухгалтерами, или кто там они.
Джина разворачивается и бредет на исходную позицию - к своему эркеру. Там она разглядывает визитку Нортона, опускает ее в карман. Что это значит? Не совсем понятно. Вроде он хочет встретиться: может, это что-нибудь даст, а может, и нет. По крайней мере, в камерной обстановке офиса и, главное, в бодром состоянии ей будет проще оценить, что он намеревается сказать. Там уж она спросит его прямо, без обиняков, связан ли он или его организация с Терри Стэком.
За первыми откланявшимися гостями следуют и остальные. Комната быстро пустеет.
Через некоторое время Джина набирается смелости и подходит к Дженнифер.
4
- Веди ты.
- Что?!
- Садись за руль. Я себя неважно чувствую. Какого черта, Пэдди! Ладно, давай ключи.
Нортон отдает Мириам ключи, переходит на пассажирскую сторону. Усевшись, начинает моментально обыскивать карманы - ищет серебряную таблетницу. Пристегиваясь, Мириам краем глазами наблюдает за мужниными манипуляциями. Потом спрашивает:
- Ты же больше их не принимаешь… или я ошибаюсь?
Он закидывает две пилюли в рот и поворачивается к ней:
- А сама-то как думаешь?
- Но Пэдди! Ты же только что выпил… виски, или что ты там пил?
- Мириам, держи руль и смотри вперед, не лезь!
Нортон проглатывает таблетки. Он все еще чувствует на себе этот пристальный, обвиняющий взгляд. Во всяком случае, ему он показался обвиняющим. Но, хоть убейте, Ноэль Рафферти не стал бы трепаться об этом сестренке. Интересно, много ли он ей нарассказывал? Много ли она знает? Конечно, надо было остаться и все выяснить. Но ему вдруг резко поплохело; он почувствовал: еще немного - и он потеряет сознание. Надо было срочно уйти: Мириам с Болджером просто спасли его.
Мысли скачут галопом. Он возвращается к разговору с Джиной: сначала она не смотрела в глаза, потом не отводила глаз и тянула, тянула, добиваясь максимального эффекта. "Ситуация"… "Он сказал, что сложилась "хреновая ситуация""…
Господи!
А что это за история со старшим инспектором? Откуда этот крендель знает, где Нортон был в понедельник вечером?
Это уже ни в какие ворота не лезет.
- Тебе нездоровится?
- Что?
Мириам нервно постукивает пальцами по рулю:
- Тебе нехорошо?
- Да.
- Ты знаешь, что эти таблетки не помогают?
- А мне помогают.
Уже помогли.
- У тебя что-нибудь болит?
- Нет.
- И чем они тогда помогут? Это же обезболивающее.
- Мириам, боль бывает разная.
- Ох, держите меня!
- Да, представь себе. - Он останавливается и меняет тактику. - Кто бы говорил!
- Это ты, позволь спросить, о чем?
- Брось, а твое снотворное? Ты пьешь его, сколько я тебя знаю. Так что не надо…
- Это совершенно другое. Я принимаю лекарство по медицинским показаниям. Мне его доктор прописал.
- Хм…
Некоторое время они молчат. На подъезде к Стиллорганской автостраде Мириам говорит:
- Может, заедем к доктору Уолшу?
- Не надо, со мной все в порядке. Просто слегка перенервничал.
- Но…
- Все, что мне нужно, - немного покоя и одиночества.
- Да, но…
- Мириам, не трахай мне мозг.
Повисает пауза. И Мириам взрывается:
- Ты не смеешь так со мной разговаривать! Плохое самочувствие не повод распускать язык.
Мириам протягивает руку и злобно щелкает выключателем CD-плеера. Автомобиль погружается в буйство звуков. "Адажио на все времена, том 3".
Что делать? Позвонить Фитцу? Подождать? Что-то сделать необходимо. Он слишком засветился: нельзя, чтобы история раскрылась. Что на уме у Джины? Может, она планирует шантаж? Или пытается связать то, что знает - или думает, что знает, - с гибелью брата? Может, она не менее опасна?
Нортон закрывает глаза. Он видит, как на деревянный стол пивного дворика под шепот моросящего дождя оседает то, что прежде было мужчиной. Видит, как кроссовер сходит с дороги и летит ко дну оврага, сметая все на своем пути. Видит, как "мерседес" врезается в ствол дерева и обнимает его; видит, как "тойота" расплющивается о кирпичную стену. В навязчивом, дождем размытом оранжевом он видит брызги красного - они повсюду - и монотонно вращающийся синий. Он видит трупы: в "мерседесе" - один, в "тойоте" - три; все изуродованы, искорежены. Он видит маленького мальчика: по лицу текут струйки крови, взгляд блуждает, но он идет, он кое-как идет через осколки и ошметки навстречу вспышкам синего к своему изуродованному, искореженному будущему. Нортон мысленно листает каталог жесткачей, обсеров, чуть-не-обосратушек - и ему тяжко. Он устал воссоздавать в сознании картины, которых никогда не видел; устал соединять смурные черепки воображения, устал подглядывать за адом.
Наролет постепенно набирает обороты, и вот, подобно льющейся из колонок музыке, вместе с душераздирающими струнными и головокружительными сладкозвучными духовыми он достигает своего крещендо, взмывает вверх и накрывает Нортона.
Когда волна отступает, Нортон приходит в себя; наконец-то он высушен и выпотрошен. Он смотрит вправо.
И постепенно привыкает к умиротворению.
Мириам отлично водит машину. Быстро, но собранно. Она реально следит за дорогой. И так решительно переключает скорости, будто проходит трассу "Формулы-1".
Какой же он дурак!
- Прости меня, дорогая.
Они въезжают в туннель и замедляются.
- Как только мы приедем домой, ты сразу же отправишься в кровать, - произносит Мириам после подобающей паузы. - Ну или, - продолжает она уже нежнее, - раньше, чем обычно. Можешь один раз сделать мне приятное?
- Конечно, я все сделаю, как ты скажешь.
Некоторое время они молчат. Уносятся за страстью одинокой скрипки.
Светофор переключается на красный, они подкатываются к нему, встают.
- Что за девушка с тобой разговаривала?
- Джина Рафферти. Сестра Ноэля.
- Такая молодая?
- Просто у них семья большая. Она, наверное, младшая. Она, конечно же, расстроена. Хотела поговорить о брате. - Он пялится на торпеду. - О работе, проектах, обо всем таком.
- Бедняжка.
- Я предложил ей зайти ко мне в офис.
Зажигается зеленый, и они трогаются; желудок Нортона тоже приходит в движение. Где-то в паутине вязкого и пыльного наролета происходит слабый химический сдвиг.
- Так покажи ей, - предлагает Мириам, - если ей так интересно.
- Что показать?
- Да здание ваше. Устрой экскурсию. Отведи наверх. Пусть полюбуется видом.
- Хм, - произносит Нортон; его слегка мутит, - возможно.
Он прикрывает глаза: опять пошло мелькание. Зато в кино ходить не нужно. Вот верхний этаж Ричмонд-Плазы… воет ветер, надувается брезент, сквозь стальную решетку пробиваются лучи солнца. Сумасшедший вид на город: Либерти-Холл, Центробанк, шпиль церкви Крайстчерч, а дальше парки, озелененные территории, похожие на микросхемы жилые кварталы, гигантские торговые центры, новые кольцевые дороги, широкие шоссе, изломанные и томные, как руки, протянутые во всех направлениях…
Это новый город.
Его город.
- Да. - Он кивает и снова открывает глаза. Затем кладет увесистую руку на живот: так меньше мутит. - Так я и сделаю.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Марк окликает тетю уже с порога - предупреждает. Если он с бухты-барахты появится на кухне или в гостиной, она перепугается. Она не привыкла жить одна и боится каждого шороха. Со смерти дяди Деза прошло всего шесть месяцев. Конечно, это не срок, размышляет Марк, особенно если ты прожил с человеком больше сорока лет.
Он входит в дом, делает несколько шагов по коридору и еще раз зовет ее:
- Тетя Лилли?
За кухонной дверью слышно нервное прерывистое дыхание.
Черт!
- Тетя Лилли, это я, Марк.
- Слава богу. - И потом: - Я тут.
Марк заходит на кухню. Тетя сидит за столом. Перед нею груды бумаг. Через открытую дверь слева видна гостиная. Там работает телевизор, звук выключен.
Тетя поднимает на него глаза и выжимает нервную улыбку:
- Марк, какое счастье, что ты пришел! Не представляю, что бы я без тебя делала.
- Ох, тетя, все то же самое, что и со мной.
Он подходит к ней и целует в лоб. Потом придвигает стул и садится поближе, склоняется вперед, скрещивает руки, как заправский доктор перед началом консультации. Даже произносит коронное:
- Ну-с, на что жалуемся?
Тете Лилли под семьдесят, но выглядит она старше. У нее седые волосы, она вся сморщенная и сухая. Видно, что последние месяцы выжали из нее немало соков.
- Все эти счета из "Эйркома", - сетует она, указывая на пачку бумаг, - я в них ничего не смыслю. Только вижу, что они неправдоподобно большие.
- Поверь, тетя, я в своих тоже с трудом разбираюсь. В них сам черт ногу сломит: тут нужен как минимум диплом бухгалтера.
Он снимает с пачки верхний лист и изучает его. Очень скоро после смерти дяди Деза выяснилось, что тетя Лилли ничего не смыслит ни в деньгах, ни в счетах. "Это всегда было его обязанностью", - объяснила она, и в итоге Марку пришлось общаться с адвокатами и выправлять все необходимые бумаги. Так он и выручал ее с тех самых пор - по мелочам: то составит платежку в банке, то откажется от подписки на журналы, то, что немаловажно, расшифрует ей загадочные руны счетов за коммунальные услуги.
- Красивый костюм, - говорит тетя Лилли и проводит рукой по рукаву.
- Итальянский, - говорит он, не отрываясь от "эйркомовского" счета. - Не правда ли, странно?
- А туфли?
- И туфли тоже. Видишь, тетя, приходится впечатлять одеждой. А что делать? В наши дни это залог успеха.
- La belle figura.
- Они это и придумали.
Марк тихо подозревает, что тетины форс-мажорные звонки отчасти вызваны потребностью в компании, и он не против. Типа включенного телевизора в соседней комнате: не важно, что никто не смотрит, пусть работает. Он и так навещает ее регулярно, минимум раз в неделю, но если ей вдруг требуется внеурочный визит, он более чем рад повиноваться. Он и так ей по жизни обязан.
- Хм, разве у дяди Деза была выделенка?
Тетя Лилли выглядит слегка озадаченно: можно подумать, ее попросили объяснить принцип теории относительности.
- Мм… выде… что?
- Выделенная линия. Интернет для компьютера. Вот ежемесячный счет за него.
- Он действительно немного пользовался компьютером.
- Тогда это точно он. Я попрошу их отключить услугу. Но они, наверное, захотят забрать модем.
- Что забрать?
- Это такая маленькая коробочка, подсоединенная к компьютеру. Не беспокойся. Я все улажу.
Он откладывает счет в сторону.
Марку видно мелькание на телеэкране в соседней комнате. Он слегка сдвигает стул, чтобы телик больше не мучил его.
- Ты умничка, - произносит тетя Лилли. - Выпьешь чаю?
Марк смотрит на часы. Начало десятого. У него в городе встреча с подрядчиком, но не раньше одиннадцати.
- Не откажусь. Спасибо.
Все оказалось немного муторнее, чем он предполагал, но сейчас Марк почти уверен: контракт на мази.
Тетя Лилли встает и начинает возиться с чайником. Марк стряхивает крошечную пушинку со штанины. Затем возвращается к разбросанным бумагам. Помимо "эйркомовских", здесь счета от И-эс-би, Эн-ти-эл, выписки с банковских счетов, акционерные сертификаты, формы Пи-60. Давность некоторых измеряется годами, других - десятилетиями.
Неожиданно у Марка щемит сердце.
- Тетя Лилли?
- Да?
- Зачем ты все это хранишь?
Она отрывается от нарезания субстанции, напоминающей кекс, и поворачивается к Марку:
- Я… я даже не знаю. Дез всегда был так аккуратен с бумагами. А что в этом странного?
- Да нет… просто это не обязательно, только и всего. Можно хранить квитанции за несколько лет, но вы явно перегнули палку. Хотя, конечно, в наши дни, когда сплошь и рядом воруют персональные данные, предосторожность не помешает.
Произнеся последнюю фразу, он сразу же понимает, что лучше бы помалкивал.
- Персональные что?
Марк резво объясняет ей, с чем это едят, причем старается придать явлению максимально невинный характер, но тетя все равно в шоке.
Он, разумеется, понимает: бухгалтерию она хранит, чтоб было чем заняться, - и все же решает в следующий раз прихватить с собою шредер. И если тетя позволит, изничтожить львиную долю документов.
Тетя тем временем приносит поднос. Марк поднимает со стола очередную увесистую кипу - на этот раз выписок со счета - и освобождает место для чаепития. Пока тетя суетится с чашками и ложками, он просматривает банковские бумажки.
Некоторым из них уже перевалило за двадцать лет. Дядя Дез…
Марк слегка встряхивает головой.
Вот человек был! Невероятно требовательный, работоспособный и несгибаемый. Конечно не ангел: любил копаться в себе, был подвержен частым сменам настроения и всегда, во всяком случае по ощущениям Марка, носил в себе какую-то злобу. Но никто об этом не знал. Он ни разу ни на ком не выместил свое недовольство. Ни разу не вышел из себя.
Хороший он был человек, хороший отец. Марку его не хватает.
Он перекладывает пачку выписок на колени.
Да, это непросто. О своем настоящем отце у Марка сохранились весьма расплывчатые воспоминания: его родители умерли, когда ему исполнилось пять лет. Когда он думает о нем - о Тони, - у него в голове или, точнее, в сердце возникает странное ощущение - резкое глубокое смятение, тоска и, конечно же, прости господи, чувство вины. Его нельзя потрогать, невозможно измерить, но чувство это столь же реально, как мигрень или злокачественная опухоль.
С дядей все было намного проще. Несмотря на переменчивый нрав, Дез стал для Марка идеальным отцом - без лишних психологизмов.
Сейчас он окидывает взглядом комнату, документы, тетю Лилли и, вероятно, впервые задается вопросом: из-за чего так злился дядя Дез? И однозначно впервые задумывается: не из-за него ли? Не был ли он причиной дядиного постоянного раздражения?..
2
Джина просыпается с дикой головной болью. Она вчера действительно выпила пару бокалов, но это не похоже на похмелье. Она надеется, что душ поможет, но он не помогает. Тогда она принимает две таблетки нурофена. Ставит кофе и идет в спальню одеваться.
Какое счастье, что выходные закончились! Казалось, они будут длиться целую вечность, безжизненную и холодную. Но вот пришел понедельник, а с ним и неуверенность, что что-то изменится.
В пятницу после похорон на Клайд-роуд состоялись уже настоящие поминки со всеми делами. Впервые Джина, ее три сестры, многочисленные родственники и старые друзья по Доланстауну, все как один чувствующие себя здесь не в своей тарелке, ощутили пропасть между тем, чем Ноэль был и чем он стал. Тогда же Джина поняла - это случилось уже у Ивон дома за воспоминаниями, подогреваемыми по большей части водкой, - что двадцать лет из жизни Ноэля, первые двадцать лет его жизни, прошли мимо нее: она их не могла ни знать, ни помнить.