Корнеев поднялся, завклубом вышла из-за большого стола попрощаться с товарищем корреспондентом, проводить. Оказалась росточком чуть повыше корнеевского плеча. Корнеев со значением пожал ей руку, неторопливо вышел из клуба. Дойдя до угла, обернулся. Она стояла у открытого окна, глядела ему вслед и не успела отпрянуть.
Зайдя за угол, Корнеев резко прибавил ходу. Что-то начинало "светить". Очень быстро добрался он до отдела.
Из отдела он позвонил в Москву, в управление, запросил материал на Скребнева Владимира Сергеевича, проживающего там-то. Да. Как можно скорее.
Положив трубку, потер виски. Очень хотелось спать, и никак не тянуло продолжать проверку актива самодеятельности, беседовать с участковыми, собирать сведения от курсантов, продолжавших работу над маршрутами жителей, которые могли по тем или иным причинам проходить в день ограбления поблизости от дома Вознесенских.
Очень заманчиво было думать, что на Скребнева они вышли правильно. Но Корнеев привычно отодвигал от себя надежду, готовую оформиться в уверенность, и продолжал работу так, словно бы о Скребневе сроду ничего не слышал.
Поиск преступника не только не исключает, предполагает и поиск доказательств. Может быть, кто-нибудь из колосовцев, сам того не ведая, владеет интересными для них сведениями.
Велика цена вещественных доказательств. Недаром они с Лобачевым так торопились обнаружить на квартире Карунного родственную фальшивым монетам металлическую пыль. Редко, но случается у опытных преступников: возьмут да и откажутся на суде от собственных показаний, заявят, что вынудили у них признание. Предположительно мог и Карунный, оправившись от растерянности, заявить, что рублями он сроду не баловался. От пыли не откажешься.
А показания свидетелей! Сколько в них бывает неверного, ошибочного - отнюдь не по злому умыслу. Одним мешает объективно высказаться повышенная возбудимость, другие начисто лишены необходимой доли воображения. Прежде чем заложить в блокнот, в память чьи-то слова, обязательно составь себе хотя бы ориентировочное мнение о том, кто их произносит.
Корнеев сидел в кабинете замначальника отдела, окно выходило во двор, солнце сюда не попадало, в комнате было почти прохладно, и странно выглядели покрасневшие от жарких лучей физиономии курсантов, докладывавших Корнееву.
Среди них было много совсем молодых, недавно рекомендованных в органы общественными организациями. Для них задание по маршрутам, может быть, было первым практическим поручением. Старались они истово. Корнеев давал каждому обстоятельно выговориться, чтоб парень вышел с чувством личной причастности к серьезному делу. Это очень важно, чтоб человек, выполняя отведенное ему поручение, сознавал себя ответственным за успех операции в целом. Понравился Корнееву последний вихрастый паренек. Этот постарался чуть не на всех опрошенных словесный портрет составить. Старался. Ничего не скажешь. До того забавно получалось, что у Корнеева даже сон отшибло.
Из участковых инспекторов первым пришел Виктор Петрович Бораненков. Разговора с ним Корнеев ждал, потому что по различным делам встречался не раз и не два, и всегда с толком.
Виктор Петрович, высокий, грузноватый, носил на погонах две малые звездочки, хотя было ему под сорок. В органы он попал по призыву лет двадцать тому назад из подмосковной шахты, служил сначала постовым, попутно учился, потом принял участок, полусельский-полугородской, по контингентам разнообразный и трудный. У населения честно завоевал доверие и авторитет. Когда по району идет, едва ли не каждый третий его приветствует.
- Здравствуйте, дядя Витя!
- Привет, Виктор Петрович!
Теперь на бывшей полусельской территории Виктора Петровича вырос новый район колосовских Черемушек, как его называют местные. От Москвы до Курил всюду есть свои Черемушки.
Виктору Петровичу Корнеев поднялся навстречу и с удовольствием пожал его мягкую большую руку. Рядом с Бораненковым Корнеев как-то переставал ощущать собственные габариты. Корнеев все-таки костюмы покупает в магазине, а по плечам Виктора Петровича готового платья не взять. Нарядить васнецовского богатыря в пальто цвета маренго - вот и будет Виктор Петрович.
На долгие приветствия и расспросы Бораненков тратить время не стал. Он знал цену и своему и корнеевскому времени. На стуле утвердился, не развалясь и не сутулясь.. Глаза ярко-синие, белки чистые, как у ребенка, волосы волнистые, с проседью.
- Ребят своих я соответственно озадачил, - сказал Виктор Петрович. - В поселке у геофизиков, в Степанькове и Никольском насчет приехавших, убывших проверять. У меня убыло трое. Задолго до происшествия. Одни с семьей в загранку. Женщина-пенсионерка к дочери уехала. Вот насчет третьей, Михаил Сергеевич, пока точных сведений представить не могу. Тем более с мужем они площади еще не имеют, снимают комнату. Муж - научный работник, скоро площадь должен получить. Живут не очень чтобы дружно, хотя он мужчина тихий, не пьющий. Знаю, бывали у них и скандалы, но без нарушений. Старухи по дому болтают, вроде она от него ушла. Может, и ушла, не выписалась. Это точно…
- Ну и что? - осторожно понукнул Виктора Петровича Корнеев, внимательно слушавший его ровную, обстоятельную речь. Из-за одних семейных ссор Бораненков не обратил бы внимания на молодую пару.
- А-вот что, - так же осторожно продолжал Виктор Петрович. - Еще подростком была она в колонии несовершеннолетних, вернулась, вышла замуж. Ничего предосудительного за ней не замечалось. А в последнее время что-то изменилось. И пьяную я ее встречал. По-моему, какая-то компания у нее завелась. Пошел от нее душок. Доказать, Михаил Сергеевич, не берусь, но чувствую.
Сказав это, Бораненков поднял на Корнеева свои синие очи, словно бы извиняясь за такое несерьезное метафизическое объяснение, однако же в Корнееве ссылка на чувство не вызвала внутреннего противодействия. Да, да! На вооружении электроника, химия, фотография, мощная разнообразная техника, но все это, вместе взятое, не исключает интуиции, своего рода нервного чутья, без которого немыслима оперативная работа.
- Молодая? - спросил Корнеев.
- Молодая. Можно проверить. Волкова Раиса Васильевна. В разговорах при знакомстве представляется Инной.
- Так она уехала?
- Люди говорят. Но я ее в городе после происшествия видел. Это точно. Домой приходила или нет, не знаю, а в городе была.
- У кого снимают комнату?
- У Краузе. Он из латышей, но у нас еще с до меня живут. Я с ней недавно встречался. Обменивались мнениями о происшествии.
- К тебе на участке небось каждый пятый с обменом мнений. Ты же у них за министра.
- За министра, - вполне серьезно согласился Бораненков. - И потому, поверишь, Михаил Сергеевич, от отпуска бы отказался, ночи с вами сидел, только бы раскрыть поскорее. Если происшествие случается, очень от людей неудобно.
Это не был упрек. Это была досада соратника, однополчанина, который не может кардинально помочь соседнему подразделению, ведущему тяжелый бой.
- Раскроем, Виктор Петрович, - тоже без шутки пообещал Корнеев. - Вроде бы наклевывается кое-что.
Вслед за Бораненковым прошли другие участковые, многих из них Корнеев не знал, разговоры были короче, данных, могущих представить интерес, не было.
Потом опять люди, ходившие по возможным путям продвижения преступника. Нет, не встречали. Нет, не видели…
Усталый, почти отупевший, Корнеев устроил себе двадцатиминутный перерыв - двадцать минут в тишине, с закрытыми глазами, это уже нечто. Ему опять подумалось, каким скучным, едва ли не бесполезным мог показаться этот день постороннему человеку. Ни погонь, ни перестрелок с непременной победой инспектора угрозыска.
Может быть, так и надо, с точки зрения воспитательной, показывать только победы, но откуда же тогда прибавляются имена на мраморной доске управления? Да и сыграл же Михаил Жаров Ковалева, которого убили в самый-самый последний перед уходом на пенсию день.
Вот Зотова недавно вписали в мрамор. Зотова Лобачев знал, знал его и Корнеев. Надежный, перспективный был парень. С группой преследовал злостного браконьера. А тот в прошлом две судимости имел и сейчас лесника ранил. Видно, решил - терять нечего. Отстреливался из своего дома, а в доме женщина, ребенок. По окнам не ударишь.
Зотов с ребятами подползали, подползали, а потом метров десять открытой лужайки осталось, Зотов поднялся в рост и пошел.
Корнеев очень хорошо представил себе, как этот видный, высокий парень, в новенькой форме, встал и просто пошел на дом. И с пяти метров получил из двух стволов в живот. Бандюга - будь он проклят! - потом выстрелил себе в пасть. После Зотова ему бы все равно не миновать вышки.
Их хоронили в один день на одном кладбище. И совершилось на похоронах гнусное дело. Корнеев пока на отсутствие выдержки не жаловался, но тут едва не сорвался.
Пришли провожать бандюгу его дружки. Почтить, так сказать, память. В толпе заворчали. Валя, молоденькая жена - вдовой назвать язык не поворачивается - Зотова, вскрикнула и заплакала в голос. Однако ж никто тех не тронул, ушли они нагло, не опустив голов.
Корнеев покинул кладбище с чувством горьким и тошным, словно бы способствовал постыдному делу. А может, так оно и есть? Пусть не по закону, но по совести-то надо было, чтобы хоть один человек подошел и плюнул в глаза этим дружкам. Так ведь закон не позволяет. А помимо закона и - боятся. А Зотов не боялся. Он встал и пошел.
Сейчас Валя Зотова попросилась на смену мужу, на работу в милицию. Это уже не первый такой случай. Валю приняли, аттестовали, направили в школу. Она носит форму. Ох, как гордо она ее носит!
- Я каждый день специально прохожу мимо домов, где живут эти люди. Я всегда смотрю на их окна, - говорила Корнееву Валя.
Вот уж не думал Михаил Сергеевич, что за считанные дни может так измениться человек. Смешно сказать, что двадцатилетняя женщина постарела. Валя даже не похудела, но у нее обострились черты лица, в чем-то изменилась - а может быть, это от формы, от погон? - походка. Жестко, круто шла она сейчас по жизни. За двоих шла.
Закончив свой двадцатиминутный перекур, Корнеев подумал, что непременно надо посмотреть эту Волкову. У Бораненкова интуиция? Конечно, интуиция. Только она, эта интуиция, к человеку без опыта вряд ли придет.
Итак, Раиса Васильевна Волкова, год поставили условно, пятидесятый. Можно еще пометить "Инна".
Дан в Москву запрос. Просил к утру. На проводе поворчали, но безотказно. Колосовским делом управление интересовалось. Чтоб маленько поразвлечься, соединился с Копыловым. У того завершалось дело "странного вора".
- Ну как там у вас? - спросил Корнеев. - Обвинительное на своего дурака составил?
- Составил, - сказал Копылов. - Надоел он мне до умопомрачения, а куда деваться, как бабка скажет? На одно пальто так и не сыскали владельца, а он, подлец, забыл, где взял. А вас, между прочим, завтра, кажется, Чельцов на ковер вызывает, давайте набирайте там что-нибудь.
- Наберем. Один уж том, считай, набрали, без дела не сидим, бумажками обрастаем, - невозмутимо ответствовал Корнеев.
Сонливость с него как рукой сняло. Вызов "на ковер" к заместителю начальника управления безусловно обещал полновесную выдачу дельных советов. Чельцов недаром тридцать лет в управлении и прошел долгий путь от районного оперуполномоченного до генерал-майора милиции. Советы будут. Но вначале последует печальное, точными формулировками обрамленное утверждение того факта, что девять дней господа сыщики собак гоняют, сло́ны продают, а преступник гуляет себе на свободе.
- Я пошел спать, - сказал Корнеев. - Завтра с утра опять по клубам.
Он посмотрел на часы: позвонить, сказать Вадиму, что в белокаменной по них соскучились? А зачем? Только настроение испортишь. В том, что Лобач часы зря не сидит, сомневаться не приходилось. А может, он и спит. Корнеев не стал звонить.
Но Вадим не спал. В ушах мельтешили обрывки бесед с людьми об одном и том же, об одном и том же… Директор ресторана, где был в день ограбления банкет, официантки, гардеробщица… Нет, день был теплый, ни одного посетителя в плаще не было. Из окна ресторана дом Вознесенского виден, но ни одно окно не просматривается, Вадим сам проверил.
Домработница Вознесенских от беседы к беседе заметно приободрялась. Помня ее истеричный перепуг первого дня, Вадим умышленно приглашал ее не на допрос, а на беседу, название же документа ее не беспокоило. В памяти ее постепенно всплыли кое-какие подробности, но хотя эта тупая баба не вызывала в Вадиме чувства симпатии, он по-прежнему был уверен, что она не врет. Да она и не путалась, хотя к одним и тем же деталям он возвращался неожиданно и с разных позиций.
Ей предъявляли на опознание оружие - пистолеты системы "ТТ", пистолет Макарова, револьвер системы "наган". Вроде бы наиболее похожим показался "ТТ". Однако Заварина более или менее уверенно сказала, что оружие преступника имело грани на стволе ("на стаканах такие бывают"), а ствол был вроде немного потоньше, чем у "ТТ". ("Он как пистолет вынул, я обомлела, только на пистолет и смотрела. Он в карман его положил, так я на карман смотрела…")
Трудно, конечно, было рассчитывать, что перепуганная баба со столь мощным интеллектом, сроду не державшая в руках оружия, даст точное описание, но все же…
Вадим пометил на завтра: "Предъявить вальтер, браунинг". Подумав, приписал: "стартовый пистолет". На женщин и его бы хватило, а преступник знал, кто встретит его в доме.
Вадим был один. Максимально отрешившись, он, как чужие документы, перечитывал свои протоколы, когда из Москвы, почему-то по его телефону, пришел ответ на запрос Корнеева на Владимира Скребнева. Никакой компры на Скребнева не было, а кроме того, бедный Скребнев погиб в мае месяце сего года, будучи пассажиром в коляске мотоцикла. Видно, Корнеев кого-то, как ему показалось, подходящего, зацепил, да оборвалась ниточка…
Вадим посмотрел на часы: уже одиннадцать. Скорее заказать Москву, пока Галя спать не легла. Бабаян позвонил ей, конечно, сказал, что Вадим задерживается в области, но от этого ей не легче. Опять погорел общий отпуск. Бедные их жены! Только подумать - вечная война, вечный фронт!
Вадим заказал разговор, подошел к окну, распахнул рамы. В комнату вошла немыслимая в Москве тишина. Городок спит. Высокое над ним стояло небо, чистые светились звезды. Вадима вдруг взяла за душу почти физическая тоска, так захотелось ему увидеть под черным южным небом ночное море с лунным Млечным Путем на воде. Еле светится горизонт, и кажется, что огромное море выше земли. Оно пахнет йодом, дышит теплым туманом. Вадим с Галей сидят на пустом пляже у самой кромки прибоя, но прибоя нет, только чуть слышно шелестят-звенят под волной мелкие камешки. Галя в сарафанчике. Вадим прикрыл ее курткой, обнял. Она согрелась и молчит.
Так было, когда они поженились. В их первый медовый год. А познакомились они - не всякому так удается! - на парашютной вышке. Оба увлекались парашютным спортом, оба неплохо прыгали. Потом уже не с вышки, а с самолета по команде: "Пошел!"
Вадим понял, что любит Галю, когда она впервые прыгнула при нем, и он смертельно, до дрожи испугался.
Кажется, целую вечность он ждал ее на земле. Ему казалось, что эта крохотная на синем небе под белым куполом фигурка никогда не приземлится. А когда Галя все-таки приземлилась, он ни с того ни с сего, совершенно неуместно, принародно, бросился бежать к ней через все поле, и с этого все началось.
Теперь Галя уже врач, со стажем, с авторитетом. И Маринка уже большая - "краковская колбаса", "русская некрасавица". А он изо дня в день стоит лицом к лицу с человеческим отребьем, и это становится иногда тяжело. Недаром к сорока годам следователь нередко расстается со своей работой.
Ах, как им с Галей хотелось - если это вообще возможно - пережить еще раз и море, и шелест гальки, и густую влажную тьму! И опять - нет.
Раздался звонок. Галя тотчас отозвалась, и голос ее, измененный расстоянием, был совершенно похож на голос той, молодой Гали.
Ну конечно, она была в курсе и сумела - как всегда умела - сделать так, что трудное начало разговора не стало трудным.
- Но ты же приедешь? - сказала Галя. - До нашего отъезда ты неужели не приедешь? Неужели мы тебя до отпуска и не увидим?
- Клянусь, приеду, Галочка! Между сутками двадцать пятый час найду и приеду.
Потом Галя рассказала что-то непонятное про Никиту. Сказала - ей очень хочется, чтоб Вадим приехал, с Никитой поговорил.
- Влюбился он, что ли? - переспросил удивленный Вадим. - Так, во-первых, пора, а во-вторых, дело житейское.
- Я житейские дела не хуже тебя знаю, я врач. А тут и тетка Ира говорит…
- Галка, не бойся, Галочка, - ясным голосом, скрывая смех, сказал Вадим, - Никита ж не дурак, Я приеду, все мы выясним. Поцелуй Маринку. А при чем тут тетка Ира?
- Да была она там, на этой даче, с которой компас украли.
И только помянула она дачу с компасом, как Вадиму вспомнился не столько мимолетный разговор с братом в электричке, сколько легкое, намеком, ощущение тревоги, с которым вспоминался ему этот разговор в день, когда он ехал на первую встречу с Карунным. Что-то там было, что-то его уже тогда зацепило.
Но потом был Карунный, потом Колосовск. Никита тоже не сидел без дела.
"Ну ничего. Женщины, похоже, заняли круговую оборону", - успокоил себя Вадим.
А что он мог сделать сейчас, кроме как приказать себе успокоиться и заниматься только своим делом?
Вот так и получается. Галя опять едет одна, до Никиты руки не доходят, и где ты, двадцать пятый в сутках час, и запасные нервные клетки?
Кончился разговор, Москва отключилась, ушла далеко-далеко, опять небывалая, прошлого века тишина сомкнулась вокруг Вадима. Он ощутил ее вдруг и остро. И подумал, что людям, постоянно обладавшим благом тишины, наверно, жилось и работалось легче. Впрочем… Все мы безжалостно не замечаем, не ценим именно простые блага.
В незапертую дверь без стука вошел Корнеев.
- С позволения сказать, пожрать нечего? - спросил он устало.
Вадим выложил на стол початую коробку килек, половину булки, поставил чайник с холодным чаем.
- Может, потерпишь, подогрею? - спросил он, глядя в серое лицо Корнеева.
Тот отрицательно покачал головой. Он уже наливал себе холодный коричневый чай в граненый стакан.
- Опять селедкины дети, - сказал Корнеев, накладывая кильку на хлеб. - Наживем мы язву. Хорошо, если одну на двоих, а ну как сепаратно каждому?
- Спаржу тебе, артишоки! Огорчить могу. Если ты на Скребнева Владимира надеялся, то он в мае сего года пассажиром на мотоцикле погиб.
- Вот потому он и бороду не отдал.
Корнеев поглощал селедкиных детей с головами и хвостами, во рту у него только похрустывало.
- Ну и я тебя не обрадую. Говорил с Копыловым. Михалыч нас завтра на ковер. Подшивай хоть протоколы, изобрази первый том.
Вадим принял шутку. Чельцову тома не нужны, он их и смотреть не станет. А ведь бывает же, наедет кто-нибудь неумный с проверкой. Тот ни Лобачева, ни Корнеева не знает, тому подавай тома, чтоб по бумагам удостовериться: идет-таки расследование, не зря люди погоны носят, булки-кильки едят.
Корнеев подробно рассказал Вадиму о разговоре с Бораненковым, о запросе, посланном на Волкову.
Вадим тоже знал Бораненкова.