"Сука! - подумал Алтунин, вспомнив надменную брыластую физиономию заместителя директора завода. - Ну тебе теперь из мягкого кресла прямая дорога на лесоповал. Лет на десять как минимум".
- Я не знаю, я не вдавался в эти расчеты. Деньги меня не интересовали. Мы с Бильфингером готовили акцию, остальные работали под руководством Карла, который "Павел". Он - корифей, любую технику знает отменно. Главный инженер его чуть ли не каждый день уговаривал остаться на заводе. Сразу обещал должность главного механика, комнату в заводском доме и прочие социалистические блага…
Про "социалистические блага" Алтунин пропустил, неважно.
- Мы с Бильфингером целыми днями рыскали по Москве, а они, оказывается, вон чем занялись… - Соловьев покачал головой. - Вот чувствовал я, что эти их отлучки для наладки оборудования на других предприятиях - только предлог, но доказательств у меня не было. "Иван" на все вопросы отвечал: "Подозрительно будет, если откажемся, деньгу зашибить все хотят"…
- В чем суть акции? Что вы собирались сделать?
- Бильфингер собирался. Я только проводил рекогносцировку и заводил знакомства. Он собирался в это воскресенье, в день парада утром угнать с одного из аэродромов самолет и таранить мавзолей во время парада…
- Что?! - хором спросили Ефремов и Алтунин.
- Угнать самолет, - повторил Соловьев. - Желательно - бомбардировщик с грузом бомб, но можно и любой. Бильфингер - ас, он летает на любой модели и на небольшом расстоянии сможет обойтись без штурмана. Как-то он сказал: "Над Москвой может заблудиться только слепой". И спикировать на Красную площадь. Прямо на мавзолей. Бильфингер уверен, что ему это удастся…
- Ты пиши, Алтунин, записывай! - сказал начальник, видя, что Алтунин перестал писать и только слушает.
Он протянул задержанному пачку, сам тоже взял новую папиросу, чиркнул спичкой и сказал:
- Теперь рассказывайте подробно - с какого аэродрома ваш командир собирается угнать самолет? С кем он там связан?
- Я подробно рассказываю, - выпустив одно за другим три кольца из дыма, ответил Соловьев. - Самолет он будет угонять в Кубинке, но больше я ничего не скажу, потому что подробностей не знаю. Кубинку и Тушино Бильфингер разрабатывал самостоятельно, я изучал аэродромы в Щелкове, Измайлове и Раменском, а Иван занимался Центральным аэродромом или просто делал вид, что занимается. Но Центральный отпал быстро, там очень сильная охрана, да и неудобно с него взлетать. На Тушинском шли репетиции парада, не до спокойного внедрения. У вас вообще трудно внедряться куда-то. Мне не удалось познакомиться с кем-то из тех, кто мог бы быть нам полезен, Бильфингеру тоже не удалось. Люди замкнуты, боятся заводить знакомства, разговаривать с незнакомыми. Болтун - находка для шпиона, так ведь?
- Наши люди соблюдают необходимую осторожность и не имеют склонности открывать душу первому встречному, - строго поправил Ефремов.
- Бильфингер решил напасть на аэродром. Тот, что в Кубинке, по его мнению, лучше всего подходит для нападения. В воскресенье предстояла акция. Подробностей я не знаю, но про то, что объектом нападения станет аэродром в Кубинке, он говорил. И мне говорил, и всем остальным. Подробности обещал сказать непосредственно перед акцией. Бильфингер кроме себя никому не доверяет…
"И правильно делает", - подумал Алтунин, быстро водя пером по бумаге.
- А еще он обещал перед акцией дать канал для ухода. Ему-то уже уходить никуда не понадобится, он с небес прямо на небеса отправится, а вот нам… То есть им… Ну, короче говоря, тем, кто останется жив… Эту информацию он обещал дать перед акцией.
- Где сейчас группа?
Дверь без стука приоткрылась, и в нее просунулся Семенцов.
- Товарищ майор, там приехали за…
- Пусть ждут! - не глядя, ответил Ефремов.
Семенцов исчез.
- Где сейчас группа? - повторил Ефремов.
- Не знаю. У Бильфингера осталась одна законсервированная явка, настолько секретная, что он не давал нам адрес. Последняя явка. Мы договорились, что в случае каких-то чрезвычайных происшествий будем искать друг друга на Центральном рынке…
- Рынок большой, - хмыкнул начальник отдела. - Где именно?
- У входа, там, где табаком торгуют. В пять часов вечера или в десять утра. Если Бильфингер не придет, то все. Тогда каждый сам за себя…
Все посмотрели на висевшие над дверью часы, а начальник отдела еще и на наручные, для пущей верности. Часы показывали двадцать минут девятого…
В половине одиннадцатого смертельно уставший, но очень довольный Алтунин вышел из Управления, пересек наискосок пустую Петровку и свернул в Успенский переулок. Он шел, наслаждаясь прохладой и тишиной. Начальник отделения на прощанье пригрозил: "Придешь завтра раньше десяти - арестую!", а сам остался работать.
Алтунина терзали два взаимоисключающих желания. Хотелось на днях наведаться в гости к Надежде Лапиной и пригласить ее пойти вместе с ним на парад. Ну и погулять потом, в кино сходить, например… А еще хотелось попасть в число тех, кто в ночь с субботы на воскресенье сядет в засаду возле военного аэродрома в Кубинке. Но туда хрен пустят, поимкой диверсантов ребята из госбезопасности займутся. Допросят еще раз Соловьева, наверное, - уже допрашивают, и организуют засаду по всем правилам оперативной науки. Значит, проблема решается сама собой - на парад с Надеждой. Тем более что на воскресенье начальник твердо обещал выходной. Так и сказал: "Заслужил, Алтунин". Значит, так тому и быть.
Не успел определиться с планами, как засвербела в душе новая мысль - а ну как Надежде Лапиной есть с кем по выходным гулять? Воображение сразу же нарисовало образ воображаемого соперника - высокого, мужественного красавца с отменной, хоть в чемпионы по бегу, дыхалкой и головой, не болящей даже с похмелья. И при хорошей, "благородной", как выражается майор Ефремов, работе - доцент какой-нибудь, или главный инженер на заводе. На худой конец - директор школы. В шляпе и с новеньким кожаным портфелем…
Алтунин машинально потрогал свой видавший виды планшет, вспомнил о том, что у него нет ни нового, ни старого кожаного портфеля, только отцовский дерматиновый - память. Погрустил немного о том, что не стать ему ни чемпионом по бегу, ни доцентом, ни главным инженером, ни, тем более, директором школы. Хорошо было идти по пустой, еще светлой, по июньскому времени, ночной Москве и грустить. Кажется, у поэтов это называется лирическим настроением. Но очень скоро грустить надоело.
- Разве мало на свете хороших девушек? - громко спросил непонятно у кого Алтунин, берясь за ручку двери своего подъезда. - Пора уже, наверное?
Отвечать на эти философские вопросы в безлюдном переулке было некому. В подъезде тоже никого не было, дом спал.
20
Осенило Алтунина во сне, совсем как великого химика Менделеева. Приснился ему фашист в серой полевой форме вермахта с "голой" майорской плетенкой погон. Фашист громко смеялся, запрокидывая голову, и показывал Алтунину кукиш. Алтунина даже во сне озадачило, что фашист, в котором он неизвестно как узнал никогда не виденного им Бильфингера, показывает настоящую русскую дулю. А когда проснулся - задумался совсем о другом.
Кубинка?
Тушино?
Щелково?
Измайлово?
Раменское?
Центральный аэродром?
Насчет Центрального аэродрома Соловьев все верно сказал - неудобное для нападения место. Охраняется он хорошо, даже очень хорошо, потому что рядом с аэродромом находятся секретные конструкторские бюро. Допустим, что аэродромами в Щелкове, Измайлове и Раменском занимался Соловьев, а Бильфингер изучал аэродромы в Кубинке и в Тушине. Соловьев, судя по всему, не врал, кто врет, тот столько всего не рассказывает… Да и видно по человеку. Собирался бы дезинформировать - сразу же после задержания "петь" бы начал. "Я вам все скажу, только жизнь сохраните!" - универсальное прикрытие, под которым можно сливать любую дезинформацию.
Нет, Соловьев не врет.
А вот Бильфингер, никому не доверяющий, готовящий акцию строго самостоятельно и не оглашающий ее плана заранее, вполне может врать. Более того, - должен врать. На всякий случай, из предосторожности, вдруг кто-то из его "птичек" запоет, попав в руки врага. Как, вот, например, Соловьев. Совсем ничего не говорить об акции нельзя, люди должны морально подготовиться, свыкнуться с мыслью о том, что им предстоит сделать. Но подменить одно место другим можно. Разницы, собственно говоря, никакой. "Что Тверь, что Рязань, лишь бы чаем напоили", как иногда шутил отец.
На Тушинском аэродроме готовились к параду войска. Сегодня, то есть уже вчера, должна была состояться генеральная репетиция, после которой все аэродромные службы должны расслабиться, отметить окончание репетиций и начало обычной спокойной жизни. Непременно должны отметить, потому что ежедневное присутствие самого высокого начальства и множества солдат доставляло им множество хлопот. Отметят и расслабятся. Количество самолетов на аэродроме из-за репетиций уменьшено, но какие-то есть. И, насколько знал Алтунин, инструкции запрещают держать на поле самолеты с пустыми баками. Какое-то минимальное количество горючего должно в них быть всегда. На случай срочного перелета с одного аэродрома на другой при пожаре, вражеском налете или каком другом чрезвычайном происшествии. На то, чтобы долететь до Красной площади, горючего по-любому хватит, там всего около двадцати километров по прямой должно быть.
На Тушинский аэродром они полезут! Факт!
Часы показывали половину четвертого. Оказывается, и проспал-то всего-ничего, каких-то два часа. Во втором часу Алтунин вернулся домой, предвкушая суточный отдых, да еще, возможно, очень приятный. Вечером из Управления он позвонил Надежде (номера телефона он у нее не спросил, но при наличии адресного бюро узнать его по адресу не проблема) и пригласил ее завтра "на парад и вообще погулять". Надежда немного удивилась, чувствовалось по голосу, но приглашение приняла охотно. Договорились встретиться в половине девятого возле станции метро Охотный Ряд на площади Свердлова. Алтунин на всякий случай сказал, что он будет в коричневом костюме, и услышал в ответ комплимент: "Такого представительного мужчину в любой толпе видно". Так удивился, что, закончив разговор, с минуту разглядывал себя в зеркало, ища эту самую представительность в облике. Не нашел ничего, кроме широких плеч и четкой линии подбородка, решил, что женщинам виднее, и вернулся к писанине. Перед выходным начальник велел привести папки с делами в порядок.
Алтунин умылся, побрился, съел без какой-либо охоты, больше для порядка, подсохшую горбушку, запил ее водой, потому что заваривать чай и ждать, пока он остынет, будет некогда, и начал одеваться.
С выбором одежды возникла загвоздка, как у какого-нибудь буржуя, обладателя двух дюжин костюмов и фраков. По уму надо было надевать праздничный коричневый костюм, довоенный, почти не ношенный, сидевший на отощавшем Алтунине мешковато, но в целом приемлемо. С полуботинками на шнурках, тоже купленными еще весной сорок первого и надеваемыми только по случаю. Но интуиция отчего-то побуждала обрядиться в повседневное - "рабочий" пиджак, галифе, сапоги. Поколебавшись немного, Алтунин выглянул в окно, увидел, что рассветное небо сплошь затянуто тучами, и сделал выбор в пользу обычной одежды с сапогами. Ну его к чертям, это щегольство! Под дождем выходной костюм быстро потеряет свой вид, в полуботинках шлепать по лужам неловко, а к повседневному можно не надевать галстук, потому что галстуки с галифе не сочетаются. Галстуки Алтунин не любил - красиво, но неудобно.
Пока одевался, еще раз прокрутил в уме возникшие соображения, и окончательно убедился в своей правоте. До Управления не шел, а почти бежал, запыхался, конечно, но не очень.
Начальник отдела еще не приехал на работу, начальника МУРа тоже не было, но был его заместитель, полковник Зинич, недавно перешедший в уголовный розыск с партийной работы. За три месяца Зинича в МУРе оценить еще не успели, времени мало, да и не сделал он ничего такого, по чему можно было составить о нем мнение. Держался в тени, на совещаниях помалкивал, видимо, понимал, что диплом по специальности "юриспруденция" это одно, а розыскной опыт - совсем другое.
Зинич выслушал Алтунина не перебивая, только в блокноте остро заточенным карандашом что-то черкал. Когда Алтунин закончил, покачал головой и сказал:
- Что ж, в ваших рассуждениях, товарищ капитан, есть определенный резон. Я позвоню дежурному по НКГБ. Подождите пока в коридоре.
То, что его выставили из кабинета, Алтунину не понравилось, зачем? Пораскинув мозгами, он решил, что Зинич может приписать догадку себе. Ну и черт с ним, главное, что понял, согласился и звонит в НКГБ. Уже за эту свою понятливость может забирать себе все лавры. Интересно, включат ли сотрудников МУРа в группу, которая блокирует аэродром в Тушино? Может, и включат. В преддверии парада в НКГБ все заняты… В МУРе лишних людей тоже нет, но можно снять хотя бы двоих из дежурной смены, добавить к ним капитана Алтунина и… Больше всего, конечно, Алтунину хотелось поучаствовать в поимке вражеских агентов, вспомнить СМЕРШ… Ради этого он был готов пожертвовать даже таким зрелищем, как Парад Победы и свиданием с Надеждой. Надежда все поймет, она из тех, кто понимает, это сразу чувствуется, непонятно почему и как, но чувствуется.
Зинич выглянул из кабинета через четверть часа и приглашающее кивнул Алтунину. Возвращаться на свое место он не стал - подождал у двери, пока Алтунин войдет, и протянул ему руку.
- Спасибо, товарищ капитан!
Рукопожатие у него было прочувственным, торжественным, со встряхиванием и взглядом в глаза. Разве что по плечу не похлопал.
После рукопожатия возникла пауза - стояли и смотрели друг на друга. Зинич нарушил молчание первым.
- Идите, товарищ капитан, я вас больше не задерживаю.
- Товарищ полковник! - желая смягчить нарушение субординации, Алтунин встал по стойке "смирно". - Разрешите узнать, что вам ответил дежурный по Управлению НКГБ?
- Что принял мое сообщение к сведению и что охрана всех аэродромов усилена по распоряжению командующего войсками Московского военного округа! - в голосе Зинича отчетливо зазвучало раздражение. - А чего вы, собственно, ожидали, товарищ капитан?
- Этого недостаточно, товарищ полковник! - возразил Алтунин. - Простого усиления охраны недостаточно. Это же элита абвера, восьмисотая дивизия "Бранденбург"! Это же специально обученные люди… Я понимаю, задержанный агент сказал про Кубинку, все думают о ней, спланировали операцию, но… Там же, небось, все расслабились… Репетиции к параду закончились… Жизнь входит в берега…
Сам не заметил, как начал цитировать поэтов.
- Я передал ваши соображения дежурному по Управлению НКГБ! - Зинич немного повысил голос. - Там разберутся!
- Разберутся, - согласился Алтунин. - Только поздно будет!
- Уж не хотите ли вы сказать… - начал Зинич, но осекся и приказал: - Идите, капитан!
Алтунин понял, что ничего не добьется, и ушел. Из отдела позвонил домой начальнику. Тот ответил после второго гудка, не иначе, как держал телефон рядом с кроватью. Выслушал, одобрил и посоветовал идти досыпать.
- Но как же так, Алексей Дмитриевич? - удивился Алтунин. - Я так понимаю, что они не собираются принимать никаких мер! Со мной даже поговорить никто не захотел!
- Чего им с тобой разговаривать, если ты все объяснил Зиничу так, как мне, а он им передал? - в свою очередь удивился начальник отдела. - Тебе ж сказали - охрана усилена, и вообще, в НКГБ работают серьезные люди. У тебя, Алтунин, как я погляжу, мания величия начала развиваться, умнее всех себя считаешь…
Явка была очень удобной - подвал старого, построенного в конце прошлого века, двухэтажного дома на Садовой-Самотечной. Отсюда можно было пройти в подвалы соседних домов.
- Двери там хлипкие, - заверил хозяин явки, местный дворник. - Ногой запросто выбить можно.
Бильфингер проверил. Да, действительно, можно выбить с одного удара. Дворник вообще заслуживал доверия. Он был завербован еще во время прошлой войны и все это время служил верой и правдой. Маленький незаметный человечек в самом сердце вражеской столицы может принести больше пользы, чем целая танковая дивизия.
Легенда была простой - сотрудники НКВД выполняют в подвале специальное задание руководства, а какое именно, никому знать не положено. В стране, помешанной на секретности, никто не станет утруждать себя проверками, если документы "сотрудников" не вызовут подозрения. А документы не вызовут. Незадолго до собственной ликвидации агент Вэлс снабдил группу двумя комплектами удостоверений, настоящих удостоверений с настоящими печатями московского Управления НКВД и настоящими подписями его руководства. Вэлсу доверяли настолько, что ему не составляло труда подсунуть в стопку только что выписанных удостоверений еще одно или два. Формой Вэлс тоже обеспечил. Полезный был сотрудник, даже очень. Но верность его не прошла испытания поражением, и он погиб. Иван по своим каналам (уголовники знают все о милиции) узнал, что майор Семихатский застрелился у себя дома. Трус. Сом - трусливая рыба. Или это Иван убил его, чтобы похоронить их дела? Возможно, ну и ладно…
Ночью перед акцией Бильфингер не мог заснуть. Глупо тратить время на сон, если скоро собираешься заснуть навечно. Страха не было, страх он изжил в себе еще в юности, волнения тоже не было, потому что тот, кто поступает правильно, никогда не волнуется. Просто захотелось посидеть в тишине и повспоминать, перебрать свою жизнь… Такую долгую и такую короткую… Руки матери… Маленький городок Целле в Нижней Саксонии… Унылый университет в Геттингене, где он смог выдержать только один семестр… Школа люфтваффе в Вердер-Хафеле… Зачисление в разведывательную группу главного командования люфтваффе… Первый Железный крест… Переход в абвер… Центр абвера в Бреслау… Норвежский рейд и второй Железный крест, с дубовыми листьями… Севастополь… Разгром штаба югославского сопротивления… Арест Канариса повлиял на все представления к награждению, и те, что были поданы до, и те, что подавались после, а то можно было бы рассчитывать и на третий крест - с листьями и мечами… Черный день двадцать третьего февраля сорок пятого года, когда почти четыре сотни английских бомбардировщиков нанесли удар по мирному Пфорцхайму и убили почти двадцать тысяч человек, в том числе мать, переехавшую жить к овдовевшей сестре, сестру и обеих племянниц… Первое марта сорок пятого, встреча с Шелленбергом, новое задание, последнее задание…