Я быстро обернулся на крик, который моментально заставил умолкнуть весь галдящий пляж. Две длинноногие девицы на деревянном водном велосипеде, радующие своими новыми бикини глаз нескольким зрителям, перестали визжать, а одна из них, потеряв равновесие, даже свалилась в реку. Вышло это у нее довольно шумно, тишина была нарушена, так что стало похоже, будто все мы смотрим какую-то трюковую комедию. Далеко впереди, на полпути к противоположному берегу, по взволновавшейся поверхности воды металась черная головка, и было видно, что ее обладательница силится с чем-то справиться. К этому месту со всех сторон устремились пловцы. Краешком глаза я заметил спасателя, снимавшего со стены своей будки бело-красный круг.
Я торопливо подплыл к лодке и забрался в нее. Толстяк изумленно приподнялся, явно намереваясь защищать свое право на сиесту, но я крикнул: "У меня друг тонет! Извините!" - и рванулся к веслам, после чего он передумал и поспешно, задницей вперед, покинул судно. Я налег на весла, и нос шлюпки яростно рассек водную гладь. Послышался плеск. Лодка ходко шла по реке.
Я оглянулся через плечо. Черная головка по-прежнему виднелась над водой, но теперь совсем рядом с ней маячила только что вынырнувшая светловолосая макушка Вашека. Я снова несколько раз ударил веслами, обогнал усердных поклонников кроля и опять глянул назад. На загорелой руке, придерживавшей подбородок Вашека, мелькнул солнечный блик. Я был уже совсем близко и маневрировал, направляя лодку к черноволосой головке.
И вот тогда-то я впервые взглянул ей в глаза. Ни разу в жизни мне не приходилось видеть таких глаз - может, это и противоречит законам анатомии, но они оказались огромными, черными и совсем без радужки. Только два черные зрачка, такие же большие и непрозрачные, как ее солнцезащитные очки, и, когда девушка из последних сил поплыла ко мне, в них заискрились отраженные волны реки. В общем, тайна ее глаз все равно осталась неразгаданной, тем более что обмен взглядами продолжался всего несколько мгновений: девушка перевернулась на спину, волоча за собой бесчувственного Вашека, чья голова покоилась на самом вожделенном месте женского тела.
Бедолага, подумал я. Надо же, сесть в такую лужу! А ведь как хвост распускал… И что характерно, даже не подозревает, на чем именно лежит сейчас его голова. А что если барышня Серебряная сжалится над ним? Вдруг у этой девушки с антрацитово-черными глазами сильно развиты материнские инстинкты… хотя поверить в это трудно.
Поверить в это было и впрямь нелегко. Нос лодки добрался до утопающего, и девушка взялась одной рукой за борт. Она не произнесла ни слова. По ее лицу текли струйки воды, а рот кривился от напряжения. И все же ее красота поражала. У нее был тот редкий тип лица, который не под силу испортить ни одной гримасе. Я наклонился и подхватил Вашека под мышки. С помощью девушки мне удалось затащить его внутрь. Потом я обернулся к ней, однако она успела уже самостоятельно змейкой скользнуть в лодку. Купальник, пропитавшийся водой, прилип к телу, и под тонкой тканью отчетливо и неприлично рисовались соски.
Она посмотрела на меня, и я торопливо отвел глаза от этих бугорков и натолкнулся взглядом на завораживающий антрацит.
- Сядете на весла? - спросила она.
- Естественно.
Я принялся грести, а она опустилась на скамейку напротив меня и опять положила голову Вашека к себе на колени. Однако долго играть приятную роль Харона мне не пришлось: к нам приблизилась лодка спасателя, который привычным движением прижал ее к нашему борту.
- Дышит? - поинтересовался он.
- Дышит, - сообщила Серебряная.
Спасатель мгновенно оценил ситуацию и предложил:
- Девушка, перелезайте ко мне. Это проще, чем перетаскивать потерпевшего. Ему нужно как можно скорее оказаться на берегу.
Серебряная нерешительно взглянула на меня. Я здорово разозлился.
- Не беспокойтесь, - сказал я спасателю. - Мы вот-вот там будем.
Он ответил мне неприятным официальным тоном:
- Не пререкайтесь. В случае опасности для жизни все отдыхающие обязаны подчиняться моим указаниям. Девушка утяжеляет лодку.
Девушка?! Вашек утяжеляет, вот кто, подумал я, но спорить не стал. Она еще раз пронзила меня своими глазищами, улыбнулась, как бы оправдываясь, пожала плечами и легко перескочила к спасателю. Тут-то все и решилось. Этот ее прыжок из одной лодки в другую, мгновение, когда ей пришлось раздвинуть стройные ноги и словно бы пригласить меня в свое прибежище наслаждений, эта таинственная улыбка таинственных антрацитовых очей… Я уже знал, чем кончится дело. Борьба была бессмысленна. Да я и не собирался бороться. Подумаешь, Вашек…
Я налег на весла и, эскортируемый спасательным судном, повез несколько уже очухавшегося доверчивого влюбленного к деревянному настилу пристани.
В будке у спасателя врач констатировал, что у Вашека была кратковременная потеря сознания, и как-то назвал это по-научному.
- Сегодня больше не купайтесь, - велел он и наставительно заметил, что нельзя бросаться в воду разгоряченным, да еще и заплывать так далеко. Высказав эти соображения (слишком уж, на мой взгляд, примитивные для специалиста широкого профиля), он испарился, оставив нас вдвоем, и мне пришла в голову высоконаучная мысль, что обморок Вашека явился исполнением его подсознательного желания избежать той ситуации, выйти из которой победителем это плавучее сонмище комплексов даже не надеялось. Теперь же все прояснилось: так как обольстить барышню Серебряную Вашеку не удастся, то и терзаться больше не стоит. Он старался, как мог, однако vis major в виде судороги сердечной мышцы…
Ну вот, так и есть. Вашек горестно произнес:
- Я по уши в дерьме.
- Глупости, - возразил я. - Такое с каждым может случиться.
- Но случилось-то именно со мной.
- Не глупи! Ничего особенного не произошло. Да, она вытащила тебя из воды. Ну, так отнесись к этому с юмором. Может, эта история вас… - я подыскивал слово, осознавая, что любое будет фальшивым, и охотно принимая растерянность своего друга за подтверждение того факта, что Вашек уже выработал твердую линию дальнейшего поведения с барышней Серебряной и что даже если я сравняюсь по красноречию с Геббельсом, он меня все равно не послушает, - … сблизит, - закончил я свое оригинальное высказывание и выглянул в окно.
Вашек замотал головой.
- Исключено. Мне не везет с женщинами, и сегодня я убедился в этом очередной раз. Помнишь в прошлом году? С Кветой? Там было то же самое. Я обучал ее альпинизму, а потом прямо у нее перед носом свалился с какого-то валуна и вывихнул ногу.
Экий, прости Господи, недотепа.
- И ты ей с тех пор ни разу не позвонил? - спросил я. - Да она же наверняка решила, что ты ее бросил!
- Держи карман шире! Она тут же закадрилась с Иоськой Кралем, и он усовершенствовал ее альпинистские познания на какой-то турбазе, - с неожиданной иронией отозвался Вашек. Я посчитал его слова плохим предзнаменованием и потому поспешил цинично добавить:
- Значит, тебе надо было отомстить ей в постели!
Сарказм моего приятеля немедленно сменился приливом отчаяния:
- Подумать только - полгода корчить из себя заядлого альпиниста, а потом…
- Старичок, но это же элементарно! Никогда не стоит хвастаться! Чем больше хвастаешься, тем больнее падать.
- А что мне остается? - растерянно вопросил Вашек. - Трепаться про книжки я не умею, не то что вы, писатели…
Ну вот, опять та же сказка про белого бычка: мифическое сборище эротоманов, так называемых "писателей".
- Меньше слов, больше дела, - нравоучительно заметил я. - Как только ты оклемаешься, мы отправимся на поиски Серебряной.
Но Вашек был непреклонен:
- Я не пойду!
И тут, словно ему в ответ, раздвинулись шторки у двери и в комнату просунулась черноволосая головка барышни Серебряной.
- Можно?
- Милости просим! - пригласил я. Вашек закрыл глаза. Девушка, очевидно, подумала, что он спит, потому что прошептала:
- Как он?
- Хорошо, - сказал я и повернулся к приятелю: - Вашек! Барышня Серебряная пришла!
Вашек, несмотря на всю свою бледность и мнимый обморок, густо покраснел. Он открыл глаза и сел.
- Лежите! - сказала барышня Серебряная и коснулась рукой его плеча.
- Я должен поблагодарить вас, - пробурчал он. - Вы спасли мне жизнь…
- Ну? Разве? - рассмеялась девушка.
Вашек упорно мямлил свое:
- Да нет, правда, я очень вам…
Она перебила его:
- Вы можете идти?
- Ему надо немного полежать, отдохнуть, - ответил я вместо Вашека.
- Ну и лежите себе спокойно! Может, вам что-нибудь принести? Воды? Или кофе?
- Спасибо, - с ужасающим смирением сказал Вашек. Девичьи глаза, прежде меня избегавшие, встретились с моим взглядом. Она вошла сюда все в том же бикини, которое уже начало высыхать; здесь купальник казался еще меньше, чем на пляже. Все ее тело, даже и самые нежные его части, выглядело удивительно, прямо-таки обворожительно упругим. Я подумал, что если бы она стояла перед нами совершенно обнаженная, то казалась бы статуей из коричневого мрамора. Упругой и теплой статуей.
- Мы сейчас к вам выйдем, - сообщил я. - Вы лежите все там же?
Она выдержала паузу - еле заметную, ту самую, которую мастерски умеют высчитывать все женщины, невзирая на свою нелюбовь к математике, а потом ответила чарующим голоском:
- Ну что ж, приходите.
И по моему телу опять забегали на тонюсеньких нервных ножках эти чертовы муравьи.
Стоило ей выйти, как Вашек, вынудив кушетку громко заскрипеть, стремительно вскочил.
- Ты уже готов идти? - поинтересовался я.
- Да. Домой.
- Идиот, - сказал я.
- Напишу ей письмо.
- Отличная идея.
- Плевать я на все хотел!
- Может, ты еще и напьешься?
- Может. - Он протянул мне руку.
- Не сходи с ума. Я лично пока домой не собираюсь.
- А я тебе это и не предлагаю. Я иду один.
Поняв, что можно смело разыгрывать из себя преданного друга, я заявил:
- Ну вот что: ты отправляешься к Серебряной, а я покидаю арену.
- Нет, Карел, я не могу. Правда не могу. Да, я дурак, я знаю.
- Что есть, то есть. Причем круглый.
- Вы, писатели, не такие. Но вот если бы ты, к примеру… - Вашек старательно подыскивал сравнение. - Вот написал бы ты стихотворение, а оно вышло таким глупым, что уронило бы тебя в ее глазах.
Я быстренько прикинул в уме. Стихотворение для барышни Серебряной? Я давно уже писал о совершенно иных предметах, а если и упоминал о любви, то разве что о любви вообще. Я не подгонял ее под конкретных девушек. Конкретные девушки слишком эфемерны, поэзия же - вечна. Но эта, с антрацитовыми глазами без радужек…
Вашек тем временем развивал свое сравнение.
- Вот и у меня то же самое, только подвела не голова - подвело тело. Конечно, ты бы ее в момент уговорил, пускай бы тебе даже твой стих и не удался, но я-то так не умею…
Я собрался было сказать, что как раз потому, что его бицепсы сослужили ему сегодня в волнах Влтавы не слишком хорошую службу, ему и надо непременно взять реванш. Я собрался было открыть ему секрет полишинеля: если он сделает это сегодня, то завтра ему станет значительно легче. В этот горестный миг я даже собирался разоткровенничаться и поведать, как стеснялся когда-то красавиц и излечился от стеснительности одной лишь силой воли. Как ходил на вечеринки и нарочно танцевал с самыми симпатичными девушками, без умолку болтая с ними, - ведь всё на свете, абсолютно всё, достигается тренировками и только ими, вот и в его идиотском баскетболе дело обстоит точно так же… но потом я взял себя в руки и поддался доводам разумного эгоизма. Все равно я ничего не сумел бы ему втолковать. Да, Вашек мне друг, но сколько друзей было забыто ради женщин! И едва я сообразил, что далеко не одинок в своем двоедушии, как тут же почувствовал: моя совесть чиста. В конце концов, пожертвую этическими принципами и предпочту им зов страсти! Ведь это так естественно. И я сказал:
- Ну, раз решил, иди. Но сопровождать ее на гимнастику все равно тебе, запомни!
- Там видно будет, - ответил Вашек. - Привет!.. Да, вот еще что… - он замялся. - Извинись за меня, ладно? Мол, плохо мне стало… или еще что. Пока!
Тут и лгать не придется, подумал я. Вашек испарился, а меня охватила радостная жажда деятельности.
Я выбрался из крохотной будочки спасателя на слепящий солнцепек пляжа, и в мои уши хлынула его гармоничная музыка. Я устремился через поле нагих тел к тому единственному, которое влекло меня к себе невидимыми нитями, более прочными, чем нейлон, и быстро опутывало ими, как паук опутывает беспомощную муху.
Серебряная сидела на простыне, обхватив руками колени, и следила за мной сквозь черные очки.
- А где же господин профессор? - спросила она и подвинулась, давая мне место на простыне.
Я уселся с ней рядом.
- Он пошел домой.
- Почему?
Я замешкался с ответом. Сказать, что ему стало дурно? Да ну его к черту, наш уговор!
- А вы что же, не понимаете?
Она сняла темные очки и посмотрела на меня своими антрацитовыми глазами. Прочесть по ним что-либо было невозможно, и все-таки мне стало зябко. Может, именно потому, что я ничего в них не прочитал. О чем она думала?
- Не понимаю. Почему? - опять спросила она.
- Ему неприятно. Он решил, что повел себя недостойно.
Некоторое время она продолжала сверлить меня неподвижным взглядом, а затем произнесла задумчиво:
- Гм! - И только.
- Он собирался завести с вами роман, - предательски продолжал я. - Потому-то меня сюда и позвали.
- Как это?
Она опять - совершенно непонятно, зачем - надела очки.
- Я так понял, что вы держитесь с ним слишком сдержанно. Он даже свидания не смог от вас добиться. Вот и пришлось ему подключить меня. Я договорился о нашем совместном походе на гимнастику, но предполагается, что сам я туда не приду.
Девушка легла на спину. В ее очки снова вплыла флотилия облаков.
- Вы его друг?
- Да.
- Зачем же вы мне это рассказываете?
- А вам неинтересно?
Короткая пауза.
- Неважно, - наконец сказала она.
- Важно, - сказал я.
Она помолчала, а потом произнесла загадочное:
- Добавьте сюда местоимение.
Я не понял.
- "Вам!" - медленно проговорила она. - Так и скажите, что вам это важно.
До меня, наконец, дошло, и я рассмеялся, однако лицо девушки оставалось бесстрастным. Я произнес решительно:
- Теперь-то я уж точно приду на гимнастику.
- Вопрос в том, приду ли туда я.
- Но вам вовсе не обязательно… - я запнулся. -.. Вовсе не обязательно идти именно на гимнастику. До тех пор еще целая неделя, а в ней целых семь дней. Я могу семь раз прийти куда-нибудь еще. Что вы на это скажете?
- В данный момент вы здесь, а господин Жамберк отправился домой. По-моему, этого пока достаточно.
Я перевернулся на бок и оперся на локоть. Я неторопливо, с головы до пят, исследовал барышню Серебряную взглядом. Короткая стрижка, блестящие волосы цвета воронова крыла, классический профиль очень красивого лица, покатые плечи, кожа, гладкая, как коричневый шелк, грудь, которая даже сейчас, когда девушка лежала на спине, не утратила своей триумфальной и божественной формы; впалый живот с крохотным пупком, мелкие черные волосики возле трусиков, длинные, стройные - но ни в коем случае не худые - ноги, ровные, коричневые и прекрасные.
- Гм, - уже во второй раз хмыкнула девушка, но я продолжал свою анатомическую экскурсию.
- Может, скажете что-нибудь? - предложила она.
- Вы в Праге недавно, да? - спросил я.
- Да. Всего месяц.
- А как у вас с квартирой? - поинтересовался я. - Я здесь уже десять лет, но своего жилья у меня так и нет. Снимаю.
Я взглянул в темные очки. Она отлично поняла смысл моих слов, и на загорелом лице вновь сверкнул жемчужно-солнечный зайчик.
- У меня однокомнатная.
Я почувствовал, как во мне шевельнулась радость бытия.
- Уточняю, - продолжала она. - Одна подруга поделилась со мной своей квартирой.
- И добавила, будто уже сказанного было мало: - У нее сейчас ангина, и она почти не встает.
Я невольно помрачнел. В глазах барышни Серебряной блеснули - сквозь очки - странные искорки. - Дайте мне сигарету, - сказала она. Однако! Ну и штучка эта самая барышня Серебряная!
Она спросила:
- Вы ведь стихи пишете, да?
Мы сидели на лавочке под ивой неподалеку от киоска с едой. Я удивился осведомленности барышни Серебряной. Как я выяснил, она работала в какой-то вечно реорганизующейся конторе, то ли "Зооэкспорте", то ли "Звероэкспорте"… в общем, в чем-то таком, и хотя мне не довелось пока увидеть ее в платье, я подозревал, что она больше интересуется нарядами, чем поэзией.
- Ну… случается иногда, - скромно ответствовал я. - И как они вам?
- Не очень.
Видит Бог, я был не слишком высокого мнения о творениях своей Музы: они давно уже напрямую зависели от кадровой политики и не имели ничего общего со смыслом моей жизни. И все-таки откровенность барышни Серебряной показалась мне чрезмерной.
- Что так?
- По-моему, это все не всерьез. В них нет никакого чувства. Вы в основном озабочены тем, чтобы их напечатали.
Меня впервые разоблачали столь мучительно больно. Может, мои поделки мало кто читал, а может, те, кто их читал, озабоченность автора попросту проглядели. Во всяком случае я хранил пару писем от читательниц, которые ничего не заметили. Я засмеялся кислым и очень неестественным смехом.
- Вы ошиблись в выборе профессии. Вам бы в литературные критики податься. Счастье, что не подались.
Серебряная тянула через соломинку зеленый лимонад.
- Меня не проведешь. А вы вообще пробовали писать просто так? О любви, например?
Пробовал ли я? Любопытно: ведь я сегодня уже думал о лирике, причем как раз в связи с этой загорелой девицей. Если же начистоту, то о любви я написал целый том. Когда учился в гимназии.
- Пробовал, - признался я. - Только давно.
- Моей сестре писал стихи один парень, - сказала Серебряная. - С тех пор мне ничего больше не нравится, хотя я и была тогда совсем малявка. Не то чтобы я разбиралась в поэзии, - быстро добавила она, - да я их все и не помню. Просто у меня в голове живет их… настроение, понимаете? А так только одна строфа и застряла в памяти. "Я пишу вам, Салина, а под окном пан Лустиг играет на гитаре…"
- Это писал тот парень вашей сестре?
- Да.
- Забавно, а я думал, это были любовные стихи.
Она перебила меня, проговорив подчеркнуто серьезно:
- Это и были любовные стихи, и никакие они не забавные. Они трагичные, но вы в этом ничего не смыслите.
- Забавными я их назвал потому, что они списаны у Ортена. Этот ваш юноша хвастался чужим оперением: "Я пишу вам, Карина, и не знаю, живы ли вы…"
Барышня Серебряная бросила стакан с недопитым лимонадом в урну и поднялась.
- Пойдемте окунемся, а? Сегодня воскресенье - и солнце брызжет в окна.