- Тихо, тихо! - Она торопливо огляделась. - Молчи и слушай. Я провожу тебя завтра. Приедешь в аэропорт пораньше, там и поговорим. А теперь иди.
Хорошо, что есть родители с их беззаветной любовью и преданностью. Егор мчался по городу, пытаясь справиться с чувством бесконечного унижения, которое испытал нынешним вечером. Он мысленно прокручивал роман с Олесей, все, с первого дня их знакомства. И с четким и горьким стыдом осознал, что знакомство это было ею подстроено. Но зачем? Положим, как сегодня выяснилось, Соболевский дал ей отмашку найти перспективного гонщика, и она его нашла.
И использовала его вслепую, закрутила роман, где он выполнял роль жеребца, молодого самца. Конечно, Соболевскому за пятьдесят, захотелось бабе свежатины. Но он-то при чем? Мужиков, что ли, молодых вокруг мало? Что это за иезуитство такое: заставить его, Егора, совершить весьма неблаговидный поступок в отношении собственного шефа. А Соболевский теперь его шеф, босс, разве нет? Спать с женщиной начальника - это настолько противоречило его кодексу чести, что было совершенно не важно, в курсе ли событий сам олигарх. А ее, Олесю, ситуация, похоже, лишь забавляет. Что это? Прихоть заевшейся наложницы типа права первой ночи? Но какие у нее на него права? Какого черта?!! Стерва!!!
Он даже зубами заскрежетал от ярости, едва не вылетел на красный свет и, опомнившись, приказал себе успокоиться. Все, к черту! Забудь ее!
Дома у родителей был накрыт стол, они ждали его к прощальному ужину. Пахло пирогами, мать на кухне с кем-то разговаривала.
Егор заглянул в спальню, где у телевизора дремал отец, прошел в комнату, налил полную стопку водки, хлопнул ее одним махом, тут же повторил. И только тогда почувствовал, что его отпускает.
- Егорушка, ты дома уже? А мы и не слышали,
как ты вошел. Гляди, кто с тобой проститься пришел. - Мать отступила, пропуская вперед юную, тоненькую девушку с завязанными в конский хвост волосами. - Катька? Привет! - улыбнулся Егор.
Девушка, видя, что он ей обрадовался, расцвела майской розой и затараторила:
- Ой, Егор, я в газете прочитала, что ты уезжаешь во Францию, позвонила тете Поле, а она говорит: приходи, мол, сегодня, провожать будем, я и пришла, ничего, а?
Все это она выдала на одном дыхании, тараща на Егора влюбленные синие глазищи.
Мать стояла, скрестив руки на животе, умильно глядя на девушку.
Сейчас скажет: "Ну совет вам, дети, да любовь!" - испугался Егор и вслух произнес:
- Ну и молодец, что пришла. Ты все же своя в доску, свой парень, как говорится, кому ж провожать, как не тебе? Не дурехе же какой-нибудь романтической.
И покосился на мать. Та, уже открывшая было рот, тут же его и закрыла. Катька же на правах "своего парня" подскочила к Егору и повисла у него на шее, чмокнув в щеку и снова затараторив:
- Ой, я так рада за тебя, так рада, все наши за тебя очень рады! Все тебя хотят завтра проводить! Все собираются в аэропорт приехать!
- Вот этого не надо! - жестко ответил Егор и отцепил Катькины руки со своей шеи. - Ты там всем передай, что я категорически против!
- Что? Почему? - На пороге возник отец. - Пришел наконец? Сколько ждать-то тебя? Думаешь, в заграницу едешь, так на отца-мать наплевать можно?
- Тихо, старый! - осадила его мать. - Давайте-ка все к столу. Садись, Егорушка! Когда-то теперь домашних пирогов поешь? Накладывай ему, Катюша. Наливай, старый. Сегодня и я водки выпью!
Потом он пошел провожать Катьку. Благо жила она рядом, в соседнем дворе. Они и познакомились-то у его дома - вечно она трещала под окнами своим мотоциклом. Так достала, что пришлось разбираться… Ну и разобрался - до постельного исхода.
Катька была не просто фанатка, она была байкер-ша, родная душа, и потому одна из тех немногих девушек, которых он приводил домой. Кроме того, она очень нравилась его матери, которая даже сказала как-то: "Женился бы ты, сынок, на Катюшке - лучше девки я тебе и не пожелаю. Все эти мотоциклы ее - это все так, ерунда. Это чтобы ты на нее внимание обращал. А выйдет замуж - будет тебя беречь, холить, детишек ростить. И я умру спокойно".
Но он воспринял эти слова как шутку. Скажет мать тоже - женись. На Катьке, на этой пигалице? Да ведь с самого начала, как у них с Катькой случилось это дело, как-то само собой разумелось, что никакого такого продолжения, ничего серьезного у них и быть не может. Во всяком случае, неизвестно, что там думала про себя Катька, но уж он-то точно всерьез ее не то что не воспринимал, даже мысли такой не возникало ни разу.
Но вот уж кто был абсолютно свой человек - так это как раз она, Катька!
Изрядно нагрузившийся Егор шел, обняв девушку и распевая во весь голос:
В будущем году в форму я войду,
Я тренироваться буду чаще,
Чтоб не потерять, чтоб завоевать
Катьку, этот приз переходящий…
- Ну перестань, Егор! Не хватало еще, чтобы тебя в милицию забрали! Ну тихо, прошу тебя!
- Ладно, не боись! Ты рядом с надеждой отечественного автоспорта - вообще и олигарха Соболевского - в частности. Он меня отмажет от любой милиции.
- Дурак, - говорила она с грустной улыбкой. - Хоть и знаменитость уже, а все равно балда! Он, может, и отмажет, а слушок пройдет. Мол, Калашников перед отъездом учинил пьяный дебош.
- Я еще ничего не учинял.
- Так еще и не утро, - заметила Катя и, помолчав, добавила: - Просто я вижу, что ты взбудораженный весь, издерганный как струна натянутая. Будто обидели тебя сильно. Смеешься, а глаза как у ожоговых больных… Страдальческие.
Катя работала медсестрой в ожоговом центре, соответственно приводила примеры со знанием предмета.
- Человек в таком состоянии способен на неадекватный поступок.
- Эт-то еще что? Что за лексикон? Ты поступила в школу милиции? Или учишься на психолога?
- Люблю я тебя просто, вот и все, - буркнула Катька, уткнулась лицом в его куртку и вдруг громко разрыдалась.
- Эх, Катюха-горюха! - Егор крепко прижал девушку к себе. - Ну не рыдай, Москва слезам не верит! Идем, шире шаг! А то так и до рассвета не доберемся.
- Да-а, уедешь, забудешь. Влюбишься там во француженку какую-нибудь…
- Эй, что за похоронный тон? Отставить! Слушай, а почему ты Ростова - и Катерина? Это не по Толстому, не по Льву Николаевичу. Ты бы должна быть Наташа, верно? Или, - уж если Катерина, тогда не Ростова, а Маслова. Как считаешь?
Катя всхлипнула и рассмеялась:
- Да ну тебя!
Конечно, он остался у нее ночевать. Катька мерцала всю ночь в темноте влюбленными глазищами.
Он запретил себе приезжать в аэропорт раньше времени - и все же примчался туда за два часа до отлета. Олеся ждала его в баре. Он молча потягивал коньяк, стараясь не смотреть на ослепительно красивую женщину, сидящую напротив, касающуюся его ног своими коленями. К черту! Он отодвинулся.
- Что в глаза не смотришь, сокол? - усмехнулась Олеся. - Будто это ты меня обманул.
- То есть ты признаешь, что обманывала? - Он поднял глаза и уперся в невозмутимый взгляд зеленых глаз. Да что же это такое? Ничем ее не проймешь!
- Брось ты! Как ребенок, ей-богу! Никто никого не обманывал. Да, скрывала от тебя некоторые подробности своей биографии, ну и что? Тебе ведь хорошо со мной было, так? Ну так и или нет? - Она требовательно заглянула в его глаза, накрыла его руку ладонью.
- Так. - Егор резко выдернул руку, разглядывая женщину почти с ненавистью. - Хорошо было до вчерашнего дня. Ты… использовала меня!
- Не смотри на меня так, я этого не заслужила! Я в тебя влюбилась, дурачок! - жарко заговорила Олеся. - Я запала на тебя еще тогда, когда впервые увидела на трассе. Ты знаешь, что ты красив как бог? Как Брэд Питт. Нуда, ты вылитый Брэд Питт. И мне захотелось с тобой познакомиться. А туту Аркаши, - Егор болезненно дернулся, услышав это домашнее "Аркаша", но она продолжила, словно не заметив его реакции, - возникла идея создания отечественной команды. Тебя мне в руки словно Бог послал, понимаешь? Разве от таких подарков отказываются? А признайся я, что Соболевский мой… Ну ты знаешь… И что? Ты стал бы со мной встречаться?
- Нет! - отрезал Калашников.
- Вот видишь! Я так и думала. Потому и скрыла правду. Не обманула, а не сказала правду. Разница есть?
- Нет никакой разницы.
Она горячечно продолжала, словно не слыша:
- А потом оказалось, что ты еще и дивный, замечательный любовник… Мне было с тобой хорошо, кто ж своими руками рушит счастье? Тебе ведь тоже было хорошо?
- Было, это правда. Я в тебя тоже… Но что же ты думала, что я так потеряю голову, что, узнав правду, не в силах буду разорвать отношений?
- А разве ты в силах? - Она попыталась улыбнуться.
- Придется их в себе найти. Спать с женой босса - это… Это все равно что украсть из его кармана, понимаешь? Так холуи поступают. А я не холуй! Я хочу себя уважать! А ты поставила меня в ситуацию, когда я себя не уважаю!
- Тихо-тихо, люди вокруг! Он мне не муж. Так, покровитель… Спонсор… Называй как хочешь. А тебе он не босс. Я твой босс, понял? Это мой бизнес - отечественная команда для "Формулы".
- Вот как? Это что-то новенькое. Контракт я подписывал с Соболевским.
- Дурак! Какой же ты мальчишка! Если бы не я, хрен бы ты поехал во Францию, не было бы никакого контракта. Я тебя выбрала, а могла выбрать другого. Много вас, гопоты, по трассам болтается. Спасибо бы хоть сказал, морячок! - Зеленые глаза злобно сверкнули.
Такой он ее не видал. Словно торговка рыночная.
- Вот как? Я сейчас же разрываю контракт и никуда не еду!
Егор действительно полез в сумку.
- Перестань! - Олеся схватила его за руку. - Слышишь, мальчик мой, ну извини, я горячусь! Но ведь и я страдаю! Хорошо, представим: завтра я ушла от Соболевского - и что? Ты готов обеспечить мне тот уровень жизни, к которому я привыкла? Ты готов на мне жениться, создать, так сказать, "советскую семью образцовую" с сопливыми детишками и копейками от зарплаты до зарплаты? Потому что при таком раскладе никакой Франции уже не будет. У тебя вообще не будет спортивной карьеры, уж он постарается. Так ты готов? Молчишь? А я знала с того самого момента, когда увидела тебя впервые, что гонки - это главное дело твоей жизни! Что ты дьявольски честолюбив, что можешь добиться многого, очень многого! И мне это в тебе нравится! Я такого и полюбила. И тайно тебе помогала! И что? И ничего, кроме презрения, не заслужила! Так, что ли? Истину говорят - добрые дела наказуемы.
- Да не нуждаюсь я в твоем пособничестве! Я всегда всего добивался сам! - опять почти закричал Егор.
- И что, многого добился? - усмехнулась она. - Молчишь… Ладно, регистрацию уже объявили. Ты сейчас рассержен, это понятно. Уедешь, успокоишься и поймешь, что все замечательно. Я ведь ничего не требую, кроме любви. Все остальное у меня есть. И у тебя будет. Пока ты меня любишь, - добавила она и поднялась. - Все, ручкой махать не стану, обойдемся без дешевых сцен. Да и расстаемся мы ненадолго. Я к тебе с инспекторской проверкой нагряну, так что жди! До встречи, Шумахер!
Глава 4
ПУШКИ И ВОРОБЬИ
День стоял не по-осеннему теплый, - здесь, на юге Франции, все было не как у людей. "Они небось и снега-то никогда не видели, разве что на горнолыжных курортах", - думал Егор, ожидая своей очереди на стартовой позиции автодрома.
Он слегка сомлел на солнце и тряхнул светлыми, выгоревшими на солнце волосами, чтобы согнать накатившую дремоту. Здесь расслабляться нельзя! Берцуллони следит за каждым его шагом, каждым движением. И любой промах тут же становится препятствием для продвижения Калашникова к главной цели - участию в гонках "Формулы", так же как любая его удача замалчивается и вроде как не замечается главным тренером и менеджером команды… Он, Берцуллони, имеет своего любимчика, и фамилия фаворита отнюдь не Калашников.
Три месяца тому назад он мчался во Францию, будучи уверенным, что ждет его интересное дело, высокого уровня тренировки; думая, что все у него сразу пойдет как по маслу, что его, протеже мультимиллионера Соболевского, ждут с распростертыми объятиями. Как наивен он был! Как чукотский юноша. Или девушка. А вот и хренушки вашей девушке! До Бога высоко, до царя, то есть до Соболевского, далеко - так, видимо, рассудил франко-итальянский лис Берцуллони.
Егора поначалу как тест-пилота вообще не использовали. Позволялось сидеть и смотреть, как наматывают круги другие пилоты команды. Егор затосковал, и по-настоящему. Он оказался на роли этакого русского валенка - абсолютно ненужная, но неизбежная нагрузка к миллионам Соболевского. Впрочем, вреда от него мало, пусть сидит… Так, видимо, рассуждал Берцуллони.
И вообще, на чужбине Егор оказался в вакууме жестокого одиночества - ни поболтать не с кем, ни выпить или чего-нибудь отчебучить. Да к тому же французский городишко оказался форменной дырой.
Егор поселился в небольшой гостинице, расположенной на окраине городка. Уютный номер, дворик с виноградником, с жимолостью, так напоминающий любимые с юности крымские дворики… Местное вино, льющее из крана, - пей не хочу! Прекрасный вид из окна - все это скрашивало одиночество, но не отменяло его.
Правильно сказано: провинция - это место, где неженатому человеку вечером нечем заняться. Для Егора хваленая Франция поначалу показалась именно таким местом.
Он стал угрюмым, нелюдимым. Хорошо еще, что один из механиков, крепкий мужчина лет пятидесяти, вроде как принял над Егором шефство: помогал устроиться, болтал о том о сем, ну и все такое. Он вообще был очень Егору симпатичен. Механика звали Жан Пьер, у него был вид настоящего рабочего человека, хотя и одевался он с французским щегольством. Егор сразу окрестил его Иваном Петровичем, другой раз так и обращался к нему.
Был за Егором закреплен еще один механик, молодой парень, Макс, и был он, как вскоре уяснил Егор, не то лепеновцем, не то скинхедом. Этот всячески показывал Егору, что считает его человеком второго сорта - вроде какого-нибудь алжирца или цыгана. Смотрел косо, угрюмо, разговаривал сквозь зубы, в глаза не глядел и все время бурчал что-то себе под нос. Егор, поначалу не вникавший, что именно он бурчит, добродушно улыбался ему в ответ, хотя и чувствовал скрытое недоброжелательство. И только догадывался о том, что что-то тут не так, по тому, как Жан Пьер иногда цыкал на младшего, окорачивал его.
Однажды, прислушавшись и поняв смысл этого плохо скрываемого Максова презрения, Егор не сдержался, грубовато оборвал малого: дескать, заткнулся бы ты, парень!
- Моя родина - великая страна, уж точно не менее великая, чем ваша хваленая Франция, и если ты еще хоть раз себе позволишь…
- Ладно-ладно, не кипятись, русский, никто и не отрицает, твоя Россия - великая страна. Только вот диковатая, - струхнул парень.
- Что, медведи по улицам ходят? - усмехнулся Егор.
- Нет, мы же здесь не дураки, давно уже так не считаем. Но что это за страна, в которой, при такой ее огромности, всего два нормальных города, Москва и Петербург, а все остальное - дикость?
- Это почему же всего два? Их совсем не два и даже не десять. Я родился в городе, который сейчас побольше твоего Марселй, хотя ты его названия, я думаю, даже никогда не слыхал.
- Это не важно, - упрямо сказал Макс, - потому что, кроме Москвы и Петербурга, все остальное у вас - это не Европа! Вы ведь все доказываете нам, что вы Европа, а вы даже и не Азия. Азия - это Сингапур, Гонконг, Малайзия, Тайвань, а вы…
- А мы вас, снобов, - не смог сдержаться Егор, - спасли в войну с Гитлером, потому и не стали до конца Европой. Надорвались, понял? Пока вы тут сидели как мыши под немецкой жопой, мы пятьдесят миллионов человек положили. Понял, мёрд? - мешая русский с французским, кричал Егор, схватив побледневшего механика за отвороты его нарядной рабочей куртки. - Если б не мы, может, сегодня уже и Франции бы не было!
- Чепуха это все, неправда! - позеленел от оскорбления и страха скинхед. - Это вы все придумали потом, после войны, лишь бы оправдать свою дикость! Это ваши коммунисты, ваш Сталин миллионы гробил, как и положено восточному деспоту…
Егор, конечно, не ударил его, удержался, но все-таки был очень близок к тому, и Макс это, ясное дело, хорошо понял. С тех пор отношения у них хуже некуда.
Егор часто ловил на себе его переполненный ненавистью взгляд, угадывал по губам оскорбления, которые тот безмолвно посылал в его адрес. Но на открытое противостояние Макс не решался. Видимо, таился, ждал часа, когда сумеет вместе с такими же бритоголовыми дружками, которых Егор нередко видел в дни гонок, подловить его где-нибудь в другом месте. Знал Егор эту вонючую породу и по родному городу, и по Москве. Поодиночке редко когда ввязываются, любят бить скопом, всем стадом. Герои…
В общем, за все приходилось драться! За прохождение каждой ступени лестницы, ведущей вверх.
Озверев от роли зрителя, от бесконечных отговорок тренера типа: "Ты еще не готов", "Потерпи, потерпи, русский Шумахер" (это с легкой издевкой в голосе), "Всему свое время" и так далее, - озверев от насмешливых улыбок пилотов и открыто враждебных взглядов того же Макса, Егор однажды схватил хитрого лиса за отвороты куртки и заорал:
- Или ты завтра же утром ставишь меня на трассу, или я в тот же день вечером звоню Соболевскому! И все - кончится твоя лафа! Или здесь не будет его миллионов, или здесь будет другой менеджер!
Подействовало! Утром Калашников был допущен к тренировкам в качестве тест-пилота.
- Клавдия, душа души моей! Королева Генпрокуратуры! Идущие на смерть приветствуют тебя! Как жизнь молодая?
Клавдия Сергеевна, секретарь Меркулова, разменявшая пятый десяток, дородная дама, подняла на Турецкого серые, аккуратно подкрашенные глаза, и обворожительно улыбнулась.
- Сан Борисыч! - Что-то ты… Что-то вы не заходите!..
- Кто ж к начальству без вызова ходит?
- Здесь не только начальство находится. Здесь еще есть люди, которые вас любят и скучают, между прочим…
Когда-то во времена задорной молодости была у Александра с Клавдией непродолжительная и необременительная связь, о которой он давно бы забыл, если бы не эти Клавдины улыбочки и многозначительные фразочки.
- Клава! Ты при исполнении! Будь строже! Девушку украшает скромность и неприступность!
- Ах, Саша, Саша! Как давно я тебя не… ощущала! Конечно, я не молодею…
- Ты женщина вне возраста! Я тебя обожаю. Но, прелесть моя, я все-таки как-то беспросветно женат, - якобы удрученно сообщил он. - Но не горюй! Я обещаю справить тебе вдового генерала, не старше семидесяти лет.
- А что, и в семьдесят мужчины бывают еще ого-го! - Клавдия явно кого-то вспомнила, мечтательно уставясь в окно… Турецкий пощелкал пальцами перед ее затуманившимся взором.
- Э-эй! Клавдия Сергеевна! Ау-у! Есть кто у Меркулова?
- Никого, Александр Борисович, - очнулась Клавдия. - От Константина Дмитриевича минуты три уже как ушел посетитель. Заходите, он вас ждет.
Само слово "посетитель" означало, что у Меркулова был на приеме кто-то из чужих, не из Генпрокуратуры. Турецкий распахнул дверь в кабинет.
- Здравствуй, Костя, - свойски поздоровался он с порога и, сразу заметив усталый вид друга, участливо добавил: - Неприятный какой-то день сегодня, верно?