После отбоя в камере царило подавленное молчание.
- Еще и прогулки завтра лишат, - мрачно предрек кто-то.
- У одного дурака мозгов нет, а загрузили всех!
- Слышь, а давай в отместку сожрем, че там у него осталось, - вдруг предложил Серега.
Это заманчивое предложение не встретило, однако, единодушного одобрения.
- А если он вернется из лазарета? - засомневался кто-то.
- А если он там загнется, тогда что? - возразил Се-рега. - Добру пропадать?
- А че там у него есть? - заинтересовался Паша.
Серега соскользнул вниз и вытащил из-под Мишаниной шконки объемистый целлофановый мешок с продуктами.
- Гляди, сколько жратвы! Налетай, парни!
Через минуту отовсюду неслось чавканье, арестанты поедали Мишанину снедь. Храповицкий лежал на нарах, неотвязно думая о том, что он услышал в новостях. На него тяжелой глыбой наваливался страх - страх, что он останется здесь навсегда, преданный всеми. Останется с этими голодными крысами, готовыми сожрать его, чужака, при первой же возможности.
* * *
Лисецкие в халатах и домашних шлепанцах сидели вечером у себя на кухне, пили чай для похудения и, зевая, смотрели вечерние новости. Они никак не могли прийти в себя после перелетов и смены часовых поясов.
- Ничего не соображаю, - пожаловалась Елена. - Туман какой-то в голове. Может, спать лечь?
- Рано еще, - возразил Лисецкий. - Восемь часов только. Если я сейчас лягу, то ночью вскочу. Надо хотя бы до десяти дотерпеть.
И тут в дверь позвонили.
- Кого это принесло? - удивился Лисецкий. Губернаторская резиденция находилась под круглосуточным наблюдением милиции, посторонние сюда попасть не могли.
Лисецкий прошлепал в коридор и нажал кнопку домофона. На пороге нетерпеливо топтался всклокоченный Ефим Гозданкер, лицо его было трагичным. Лисецкий отшатнулся, неприятно пораженный.
- Это Ефим! - шепотом сообщил он жене. - Как его сюда пустили?
- Да он сюда как к себе домой бегает, - отозвалась Елена, недолюбливавшая Гозданкера. - Ты же его и привадил. Милиция его нашим родственником считает.
Гозданкер вновь позвонил, на сей раз настойчивее.
- Не буду открывать, - решил Лисецкий.
Гозданкер принялся звонить еще и еще.
- Он сейчас ногами колотить начнет, - заметила Елена. - Лучше открой и объясни ему, что не надо являться к губернатору без приглашения. Это неприлично.
Лисецкий приоткрыл дверь.
- Что тебе надо, Ефим? - раздраженно спросил он.
- Я хочу посмотреть тебе в глаза! - выкрикнул Гозданкер запальчиво.
- Посмотрел - теперь иди домой! - огрызнулся Лисецкий и собирался захлопнуть дверь. Но было поздно: Гозданкер уже протиснулся внутрь, правда, не совсем, а лишь наполовину, так что губернатор придавил его поперек живота. Некоторое время они, пыхтя, боролись.
- Ты зачем пришел, Ефим? - сердился губернатор.
- Посмотреть тебе в глаза! - с надрывом повторил Гозданкер, пытаясь пролезть.
Этот упрямый пафос окончательно разозлил Лисецкого. Он свирепо вытаращился на Гозданкера.
- На, смотри!
Однако Ефим не стал этого делать. Воспользовавшись тем, что Лисецкий ослабил напор, он прорвался в дом и проскочил на кухню. Теперь его было не вытолкать.
- Ленка! - закричал губернатор жене. - Звони в милицию! Чем они там занимаются? Почему на меня прямо в доме хулиганы нападают!
- Ты не имеешь права меня выгонять! Ты обязан со мной объясниться! - пытался перекричать его Гозданкер.
- Я не хочу с тобой объясняться! Ленка, ты будешь звонить или нет?
- Конечно нет, - фыркнула Елена. - Что я, дура, что ли? Хочешь позориться - сам звони. И перестаньте орать, оба!
Лисецкий мрачно посмотрел на Ефима.
- Объясняйся, - скомандовал он.
Гозданкер уселся за стол и уперся в него локтями.
- Как ты мог так поступить со мной?! - вновь драматически вопросил он.
- Ты о чем? - Лисецкий сделал вид, что не понимает.
- Ты еще спрашиваешь?! Николаша сегодня вытолкал меня из моего собственного кабинета! Николаша! Меня! Из кабинета! На виду у всех! Я никогда не переживал такого стыда! Я носил его на руках, а он вышвырнул меня на улицу, как собаку!
- Насчет собаки не знаю, а насчет рук - не выдумывай, - вмешалась Елена, со стуком ставя перед Гозданке-ром чашку с чаем и подвигая ему подаренные кем-то российские конфеты, которых она не ела. - Маленьких детей ты всегда терпеть не мог и на руки их не брал, боялся, что костюм обмочат.
- Да у него в ту пору, поди, и костюма не было, - ядовито заметил Лисецкий. - Костюмы он начал покупать, когда я его на работу взял.
- Что-то же у него было, - пожала плечами Елена. - Трико хотя бы, не голый же он к нам приходил.
- Николаша ввалился ко мне в кабинет прямо во время совещания, - игнорируя их сарказм, продолжал изливать свои жалобы Гозданкер. - И во всеуслышание объявил, что руководить банком отныне будет он! Вы представляете, что началось? Людям плохо сделалось! Целый день никто работать не мог. А Николаша...
- Оставь в покое Николашу! - перебил Лисецкий. - Он тут вообще ни при чем. Он выполнял волю акционеров.
- Каких акционеров?! Их всего трое, акционеров-то: ты, я и Либерман!
- Вот он нашу волю и выполнял.
- Я не просил выкидывать меня из моего банка!
- Это не твой банк. У тебя в нем только семь процентов, да и то благодаря тому, что я их тебе подарил.
- Я его создал из ничего, из пустого места!
- Его создал я, и не из пустого места, а из областного бюджета. Все знают, что это банк областной администрации, поэтому с ним и работают.
- Я батрачил на тебя все эти годы, это теперь не в счет?
- Ты батрачил?! Ты сидел в роскошном кабинете, катался на "мерседесах", открывал пинком любые двери, распоряжался моими деньгами, как хотел, и это ты называешь "батрачил"? Имей совесть, Ефим. Ты еще несколько лет назад мухоморы выращивал и на рынке продавал, а я уже был губернатором. А сейчас ты богатый человек, миллионер, у тебя семья за границей живет. Чем врываться ко мне и скандалы устраивать, скажи лучше спасибо за все, что я для тебя сделал. Кстати, я мог бы назначить ревизию и выяснить, сколько ты у меня украл. Но я не назначаю...
- За все эти годы я не взял ни одной лишней копейки!
- Ой, правда? - отозвалась Елена. - Как это мило. Все воруют, а Ефим - нет. Никогда бы не подумала.
Гозданкер поднялся.
- Вы считаете, что помогаете Николаше? - возвысил он дрожащий голос. - Да вы его губите! Убиваете.
- А вот эту тему на месте некоторых я бы трогать не стала, - парировала Елена.
Это был явный намек на недавнюю гибель Владика Гозданкера, которую некоторые связывали с деятельностью самого Ефима. Намек, надо признать, довольно жестокий. Ефим был больно задет, на глазах у него выступили слезы.
- Это бесчеловечно, - проговорил он. - Бесчеловечно.
Лисецкий посмотрел в его обиженное лицо с трясущимися губами и испытал внутреннее удовольствие.
- Ну зачем ты такие слова говоришь, - проговорил он. - Что значит бесчеловечно? Мы с тобой политикой занимаемся, а не благотворительностью. Политика - это вещь такая... Бесчеловечная...
* * *
Отец Климент вернулся после полудня, нагруженный узлами и необычайно довольный. Артемка, ковыляя рядом, тоже волочил тяжелый бидон.
- Вот одежда ваша, уже постиранная, - сообщил отец Климент. - Прям у печки ее посушили. Брюки, правда, малость прожгли, не доглядели, но Алевтина заштопала. Издали незаметно.
Пока Настя переодевалась, он развернул другой узел, в котором была большая кастрюля и термос.
- Тут Алевтина картошки с грибами и с лучком потушила, - объявил он. - А в термосе суп. Тебе сейчас горячее самое то, да и Настене не помешает. По всей деревне этот термос искали, у Ильиничны нашелся. Картошку-то мы в кастрюлю да ватником завернули, а суп как нести? Остынет. Налетайте. На нас с Артемкой не смотрите, мы в деревне поели. Артемка, ставь сюда бидон. Тут соленья всякие: огурцы там, помидоры. Давайте наворачивайте.
- Спасибо, - равнодушно произнес я, не поворачивая головы.
Отец Климент решил, что я не расслышал или не так понял.
- Ты садись ешь, пока горячее.
- Я потом поем, позже. Сейчас не хочу, извини.
Он был уязвлен до глубины души. Хмурясь и кусая губы, он повернулся к Насте.
- Настена, бери ложку, двигайся сюда.
- Я лучше тоже потом, - ответила Настя извиняющимся тоном. Чувствовалось, что ей неловко ему отказывать, она его робела.
- Кому лучше-то?
- Мы действительно не очень голодны, - торопливо проговорила Настя. - То есть я себя имею в виду... - она сбилась и не закончила.
Отец Климент насупился еще больше.
- Ну вот! - с досадой проговорил он. - Мы с Артем-кой старались, горячее им тащили, всю деревню из-за этого термоса на ноги подняли, а им не надо!
Кажется, он хотел прибавить что-то покрепче, но удержался, молча вышел наружу и вскоре оттуда донесся сердитый стук молотка. Вернулся он часа через два и, обнаружив еду нетронутой, совсем помрачнел.
- Ты почему не ешь?! - приступил он ко мне.
- Не хочу.
- А ты через "не хочу"!
- Послушай, - проговорил я как можно мягче, - я благодарен тебе за все, мне жаль, что причиняю столько хлопот, мне совсем не хочется быть невежливым, но, пожалуйста, нельзя ли сейчас оставить меня в покое?
Он обиделся еще больше.
- А ты? - повернулся он к Насте.
- Я пообедаю, - пролепетала она. - Честное слово. Вечером...
- Да ты умрешь до вечера! - предрек он. - Ты на себя погляди - в чем душа держится?
Настя лишь виновато хлопала глазами. Отец Климент опустился на ящик и в упор посмотрел мне в лицо.
- Значит, ты голодовку объявил? - обвинительным тоном сказал он.
Я не ответил.
- Я к тебе обращаюсь.
- Я не хочу, - повторил я устало.
- Врешь, - отрезал отец Климент. - Ты что-то другое задумал! Я же вижу.
Я снова не ответил.
- Ты часом не помирать собрался, а? Извести себя решил? - допытывался он. - Да ты не стесняйся, честно говори. Мне можно - я ж монах. Жить надоело? Плохо тут, да? Ну давай ступай себе с Богом. Дело хорошее. Мы тебя и исповедуем здесь, и причастим. Вот только девчонку ты зачем мучаешь? Или ты ее за собой решил затянуть? Она вон, бедная, на тебя глядя, тоже голодает.
- Я не голодаю! - запротестовала Настя.
- Бегает за ним, переживает, - продолжал отец Климент, будто не слыша, - а ему плевать. Ему на всех плевать, он только о себе и заботится. Эгоист. Разлегся с дырявой башкой, ручки сложил и в потолок уставился. Вроде как он уже не жилец. Фарисей - вот ты кто. Наглец! Мухач, одно слово. Вышел, попрыгал два раунда - и спекся. Сдох. Ни к чему не способен: ни стерпеть, ни ударить. Обиделся на весь мир, что кто-то ему в глаз заехал и черепушку пробил. Мамочка, мне больно! Пожалей меня! Ты, кстати, удавиться не думал? А почему нет? Давай, удавись, как Иуда.
- Перестаньте! - воскликнула Настя. - Что вы такое говорите?!
- Молчи, - цыкнул на нее отец Климент. - Глянь на него! Вылитый Иуда! И бровь разбитая.
- Зашитая, - поправил я, еле сдерживаясь. - Ты сам зашил.
- Он не Иуда! - твердила Настя.
- Иуда, Иуда, - заверил отец Климент. - Иуда тоже гордый был. Гордые они только о себе и думают. А после в петлю лезут.
- А вы сами кто? - беспомощно упрекнула его Настя. - Напали на больного человека!
- А я как Антоний Великий, - скромно ответил отец Климент. - То есть я, конечно, себя с ним не ровняю, - поправился он. - Он великий святой, а я грешник, ленивый, нерадивый, прекословный, окаянный, вор, пьяница, стяжатель, блудник, прелюбодей, малакия... все в таком роде. Короче, есть у меня недостатки, я не отрицаю, но я со святого Антония пример беру. Я с демонами воюю. Знаешь, как они его метелили? Он на утро иной раз встать не мог - весь в синяках, в кровищи. Ты прочитай его житие, сама убедишься. А все одно бился. Так и я стараюсь. Их много, я один. Окружат меня, зажмут в углу и давай месить! В печень, в голову, в голову, в печень! Раз - по корпусу и обратно - в голову. Со всех сторон, спасу нет! А я перекрываюсь, блоки ставлю и терплю. На каждый удар выдыхаю и повторяю про себя: "Господи, помилуй мя грешного! Господи, не остави мене! Господи, не введи мене в напасть! Дай сил не упасть. Мне только до гонга продержаться. А уж после перерыва я их по одному переловлю и рвать буду!"
- Какой ты смиренный, - похвалил я.
Эта реплика почему-то совсем рассердила отца Климента. Он взвился.
- Не будь я монахом, знаешь, что я с тобой бы сделал? Взял бы да выпорол, чтоб дурь из тебя вышла. Перед девчонкой героя из себя строить каждый может, а ты со мной пободайся! Что? Страшно? Эх, скажи спасибо, что позорить тебя не хочу.
- Спасибо, - сказал я.
- Оставьте его в покое! - повысила голос Настя.
Артемка, не вполне понимая, что происходит, переводил тревожный взгляд с отца Климента на Настю.
- Значит, так, - решил отец Климент. - Выбирай одно из двух: или ты садишься и ешь как человек, или я в тебя насильно эту картоху затолкаю!
- Отвяжись.
Отец Климент поднялся и угрожающе распрямился. Настя метнулась ему наперерез. Он сделал нетерпеливое движение, желая ее отстранить, но, не рассчитав своей силы, шибанул так, что она, потеряв равновесие, упала. И тут раздался пронзительный визг. Артемка, сидя на корточках, смотрел на них из угла расширенными глазами и верещал, как раненный зверек. Отец Климент перепугался:
- Артемка, да ты что? Я ж нечаянно, братишка. Я не хотел ей больно делать. Настена, не зашиблась? Ты прости, родная! Скажи ему! Я ж ее тоже люблю, братишка. Ты не так понял.
Он шагнул к Артемке, но тот на четвереньках быстро подбежал к Насте, обхватил ее обеими руками, зарылся лицом в ее колени и разрыдался. Отец Климент совсем переполошился.
- Артемка, - взывал он в отчаянии. - Братишка, да что на тебя нашло?
- Все хорошо, - уговаривала Настя мальчика, гладя его по голове. - Мне совсем не больно, мы же просто играли.
- Мам-ма, - всхлипывал Артемка, крепче прижимаясь к ней. - Мам-ма.
Я взглянул на них, потом на отца Климента. Огромный и беспомощный, он топтался на месте, не зная, что предпринять, и, казалось, сам готов был расплакаться. Мне сделалось бесконечно стыдно за свое глупое упрямство, из которого все случилось. Я подошел к ним.
- Прости меня, - сказал я отцу Клименту. И повторил, обращаясь к Насте: - Вы тоже простите.
- Вам не за что извиняться, - возразила Настя. - Это все из-за меня, такая неуклюжая.
- То-то причем, - сокрушенно отозвался отец Климент. - Моя вина. Развеличался, дурак окаянный, раз-горделся, а бесы не дремлют. Цоп - и уже тащут!
Слыша перемену во всеобщем настроении, Артемка, не отпуская Настю, осторожно оглянулся, все еще всхлипывая.
- Прав ты во всем, брат, - покаянно проговорил ему отец Климент, - а я обратно по нулям сработал. Каждый раз, блин, одно и то же: смиряешь себя, смиряешь, вроде уже крылья растут, десять секунд до победы! Только воспаришь, и на тебе! Правый навстречу! Брык с копыт. Подловили, бесы! Опять поражение. Вставай, отец Климент, монах недостойный, иди каноны читай! И все по новой!
Я положил руку на его мощное поникшее плечо.
- Мы их с тобой потом по одному переловим, - заверил я. - Сначала моих, потом твоих, и всех порвем. Только давай поедим, а то я проголодался.
Ночью мне приснилось, как жена уходит от меня к своему майору, забрав сына, которому тогда не было и пяти лет. Перед нашим домом стоит старая "шестерка", в которую моя охрана грузит чемоданы, нахохленный майор сидит за рулем, боясь оглянуться в мою сторону. Потом жена с моим мальчишкой садятся сзади, мальчуган непоседливо крутится на сиденье и весело машет мне рукой. Он не понимает, что это навсегда. От пронизывающего чувства утраты я плакал во сне так, как не плакал с детства.
На следующий день, в субботу, отец Климент вновь спозаранку ушел в деревню, прихватив с собой Артемку, но на сей раз скоро вернулся.
- Вставай, - скомандовал он мне. - Ехать надо.
- Куда?
- В Москву.
- Зачем?
- После объясню, собирайся.
Я послушно вылез из вороха тряпья и пошел за пиджаком, висевшим на гвозде у входа.
- Погоди, - вдруг остановил он меня. - Так не годится. С такой рожей, как у тебя, далеко не уедешь. Подбитый, опухший, небритый, весь в бинтах. Первый же мент у тебя документы потребует, а их нет! Ну-ка, примерь мою рясу!
- Твою рясу? Зачем?
- Про монаха плохо не подумают!
- Да я в ней утону!
- Мы ее подвяжем. Да быстрей же, нам еще час целый до электрички плюхать!
- А ты?
- Мне и подрясника хватит. Вон веревкой подпояшусь, какая разница!