* * *
Теперь, когда мы остались одни, Коржаков отбросил дурашливость и посерьезнел. Озабоченно хмурясь, он выпил пива и, не обращая на меня внимания, вернулся к бильярду. Я ждал, пока он начнет разговор.
- Играешь, отец Андрей? - через некоторое время рассеянно спросил он.
- Плохо, - ответил я.
- Плохо, что плохо, - проворчал он. - Глядишь, партейку бы с тобой сгоняли, а то день прошел, а ничего путного так и не успел: все политика да политика. Вам, монахам, поди, и нельзя в бильярд резаться?
- Я не монах, - сказал я тихо.
- Что?
- Я не монах, - повторил я громче. - Обычный человек.
Он впился в меня своими маленькими глазками.
- Зачем же ты тут маскарад устраиваешь? Я, например, человек верующий. Со всем уважением к религии отношусь, монастырям помогаю. А ты рясу нацепил и меня обманываешь! - он рассердился.
- Простите, я не хотел никого обманывать, так получилось. У меня не было другой возможности сюда добраться... дело в том, что я... в розыске...
- В розыске? Час от часу не легче. Кто ж тебя ищет?
- Налоговая полиция по приказу Либермана и Калошина.
- Налоговая полиция да еще по приказу Калошина и Либермана! А ты не сочиняешь? Они, между прочим, серьезные ребята, Либерман с Калошиным, не шпана уличная, не беглые монахи. Это, кстати, не они тебе глаз подбили? Ну-ка, покажи, что там у тебя? Да снимай, снимай шапку, не стесняйся.
Я неохотно стянул скуфью, Коржаков внимательно меня оглядел.
- Хорош, - покачал он головой. - Что ж ты натворил, что такие большие дядьки на тебя взъелись?
Не дожидаясь новых вопросов, я рассказал ему всю нашу историю с самого начала. О том, как Лисецкий стравил Храповицкого с Гозданкером; как оскорбленный Гозданкер помчался в Москву, к Либерману, известному своими связями с руководством налоговой полиции. Об острой неприязни, которую вдруг почувствовал к Храповицкому генерал Лихачев, являвшийся дотоле нашим другом; о первых обысках и арестах сотрудников; о визите Храповицкого к Калошину, о том, как тот обещал помочь, а вместо этого дал санкцию на скандальный арест Храповицкого, обставленный Лихачевым с театральным эффектом. Я поведал и о собственной встрече с Калошиным и Либерманом в МИДе, на юбилее "Интеллектуальных систем", о моей неудачной попытке заступиться за Храповицкого, о ярости Калошина и о тех бесстыдных признаниях, которыми удостоил меня Либерман относительно своей роли в этом деле. Я закончил засадой в моем доме и побегом. Единственное, о чем я умолчал, - о поездке в Москву с Быком и бандитами и об их гибели, - это не относилось к делу.
Я старался не давать воли эмоциям, но порой меня, конечно, захлестывало, так что я даже немного охрип. Коржаков слушал меня мрачно.
- Поганая история, - подытожил он, когда я замолчал. - Все хороши: и ваши, уральские, и наши, московские. А самое поганое, что такая же гадость по всей стране сейчас творится! Везде воровство, грабеж, передел собственности, бандитские войны, и конца этому не видно. Повылезала нечисть из щелей, и айда бить да рвать! И откуда они только взялись на нашу голову, самозванцы эти, паразиты? Терзают страну, да еще органы в свои распри втягивают! Менты давно на простых граждан рукой махнули - выживайте как можете. Они теперь олигархам служат. Кто платит, тот и командует. Резать у них на глазах будут - не моргнут. Эхма! - горько усмехнулся он. - Ведь была же когда-то великая держава! Куда делась?! Что они с ней сотворили?!
Он сделал несколько ударов, раздраженных и неточных.
- Что молчишь? - повернулся он ко мне. - Или тебе некогда было о такой ерунде думать? Ты, наверное, вместо этого серьезными делами ворочал: от Либермана с Калошиным бегал.
- Вы полагаете, что великую державу самозванцы гробят? - переспросил я. - Временщики? Что все из-за них, из-за выскочек?
- Не сами же мы себе такую кутерьму организовали! Чай, со времен татарского ига подобного бардака не было.
- При царях лучше было?
- Конечно. Россия в гору шла, боялись ее, уважали.
- Вам фамилия Скуратов говорит что-нибудь?
- Прокурор наш - Скуратов, а что?
- А Басмановы?
Он нахмурился, вспоминая.
- Переулок такой есть. А вот в честь кого назвали, убей - не помню.
- С вашего позволения, кое-что поясню. Первым нашим русским царем был Иван Грозный. Россия тогда еще только-только начинала в себя приходить после татарского ига, свой путь искала, требовались новые законы, новые формы правления. Так вот, чтоб не думалось, он создал для войны с оппозицией особую силовую структуру под названием опричнина, вы, конечно, помните еще со школы. Командовать ею он поставил неких Басмановых: отца и сына. Где он их нашел, я вам не отвечу, но развернулась семейка широко. И насиловали, и убивали, и грабили, и вырезали целыми городами.
- За какие же заслуги он им так доверял?
- А он жил с ними, обоими.
- Как жил? Как муж с женой? Брось!
- Честно. Этому есть исторические свидетельства.
- Что ж он обоих имел? И отца и сына? Выходит, он их имел, а они - всю Россию?! Фу, гадость какая! И куда ж они потом делись?
- Надоели ему, он их и казнил. Большинство выскочек либо плахой заканчивают, либо тюрьмой. Хотя есть, конечно, исключения. При Иване Грозном за пытки отвечал Малюта Скуратов - любимый царский палач, заплечных дел мастер. Очень творчески относился к своему ремеслу, всегда что-то новое изобретал. Поднялся он, как вы сами понимаете, с самого низа, но власть приобрел огромную и, в отличие от бесчисленных прочих выскочек, мирно помер в своей постели. Его зятем стал Борис Годунов, еще один выскочка, но очень умный, сумевший сделаться русским царем. Правил он в целом достойно, но как-то несчастливо; династию ему не довелось основать - помешал другой выскочка, Лже-Дмитрий, самозванец. Назвался покойным царевичем, захватил трон, годуновских детей убил, впрочем, тому еще меньше повезло: народ его растерзал...
- Ну и поделом гаденышу! Поляков сюда притащил, Москву они разграбили, в развалины превратили. Между прочим, беглый монах, не в обиду тебе будь сказано.
- Не в обиду, - подтвердил я. - И вам не в обиду. Нам всем не в обиду, что мы позволяем собой управлять таким достойным людям. Про Смутное время, которое за тем последовало, и вспоминать не хочется: кровь, грабеж, резня. Поляки, казаки, кто только страну не терзал. Потом царем стал Михаил Федорович Романов...
- Опять, скажешь, выскочка?
- Не совсем, все-таки его всей Русью избрали. Грамоту он, правда, знал плохо, умом не блистал, характером не отличался, так что страной командовали наглые родственники его матушки, женщины религиозной, но на редкость глупой. Впрочем, командовали, пожалуй, сильно сказано: Россия после Смуты в разрухе лежала. Нищета, бессилие власти, разбойничьи шайки. Городов мало, и те захвачены: одни поляками, другие шведами. Дорог нет, производства нет, один только натуральный продукт и спасал. Гонором мы, правда, и тогда отличались: иностранных послов заставляли руки царю целовать, а после он их тут же мыл - брезговал. Хорошо хоть, что трон он сумел мирно передать своему законному наследнику, Алексею Михайловичу.
- Это который Тишайший, что ли?
- Он самый. Большой был книгочей, в отличие от папы. За свою жизнь целую библиотеку собрал: аж тринадцать книг, представляете? В Европе в эту пору уже Возрождение закончилось, Микеланджело, Леонардо, Рафаэль, Петрарка, Шекспир, Монтень, все уже было. Там дворцы строят, соборы, университеты один за другим открывают, Реформация на дворе, а у нас попы на службах отсебятину несут, потому как ни читать, ни писать не умеют. Вы уж извините, я избитые вещи повторяю, которые тысячу раз обсуждались между западниками и славянофилами...
- Ничего, говори, говори, мне интересно. Так что там про Реформацию?
- Реформация, впрочем, и нас стороной не обошла. Задумал Алексей Михайлович с тогдашним патриархом несколько реорганизовать наше богослужение, к единообразию его привести. И через это похвальное начинание произошел великий русский раскол. Половина страны восстала! И опять костры, бунты, казни. И хоть царь был человеком деликатным и добрым, за что его, собственно, и прозвали Тишайшим, но эпоху эту тихой не назовешь; языки несогласным рвали, как это на Руси водится, и на кол их сажали. Дети у Алексея Михайловича были от разных жен, поэтому после его смерти вновь начались распри, за ними бунты и расправы. Наконец, Петр Первый одолел сестру Софью, запер ее в монастырь, оседлал Россию, поднял ее на дыбы и поскакал в Европу...
- Считаешь, зря? Не надо было Петербург строить на русских костях?
- Как раз в отношении Петербурга я так не считаю. Человеческая жизнь у нас искони копейку стоила, а порой и дешевле. Русских костей повсюду много закопано и часто без всякой пользы, так что пусть на них хоть красивый город стоит. Кстати, Русь в Европу не рвалась, так что Петру пришлось очередной бунт кровью заливать. Правда, он и тут новшество ввел: лично головы рубил и своих приближенных заставлял следовать его примеру. Вообразите в роли добровольного палача его современников-королей, скажем Людовика ХIV. Получается? А уж выскочек при нем столько появилось - не перечесть! Лефорты, Меншиковы, Шафировы, Ягужинские! И почти все воровали без стыда и совести. Он их и казнил, и ссылал, и лично дубинкой колотил - бесполезно.
- Отребье, что ты хочешь. Натура низкая, не переделаешь. Но среди петровских орлов были и достойные. Не только грабили, но и России служили.
- А можно служить родине, не грабя ее? Или это не про нас?
- Ладно, дальше что?
- Опускаю периоды смут и неразберихи. Потом воцарилась Анна Иоанновна со своим немецким любовником Бироном...
- Читал я про него. Конюх, полуграмотный, мразь тупая...
- Да, недобрый был господин и русских не любил. Не чета хохлу Разумовскому, который мягкостью характера отличался, хотя Разумовский тоже читал по складам. Певчий из хора, но понравился Елизавете Петровне, следующей нашей царице, и она тайно с ним обвенчалась. Сделала его графом, богатейшим человеком. Потом был Петр, полусумасшедший алкоголик, в солдатики играл и крыс торжественно казнил через повешение. Его свергла Екатерина с помощью гвардии и братьев Орловых. Ну, про екатерининских фаворитов я, наверное, умолчу, про них все знают.
- Слаба на передок была государыня, водился за ней такой грешок. Входили к ней в спальню поручиками, выходили генералами. Но, между прочим, бывало, и голов не жалели за веру, царицу-матушку и Отечество! Сражались храбро, войны выигрывали. Я Потемкина очень уважаю, да и Орловых тоже. Польшу усмирили, Турцию, новые земли покорили...
- ... больше двухсот миллионов государственного долга после себя оставили и ни одной дельной реформы...
- Вижу, историю ты неплохо выучил, - прервал Коржаков недовольно. - Только клонишь ты к чему? Вывод какой?
- А такой, что наша история - это история крови, грабежа и самозванцев. Началось с Рюрика. Откуда он взялся, это варяг? Зачем мы его позвали? Своих не нашлось? А закончилось через тысячу с лишним лет Распутиным, неграмотным сектантом, который правительства разгонял и царю указы диктовал. Так что не с Храповицкого и Либермана это началось и даже не с Ленина и Сталина. Коммунисты, между прочим, всего лишь восемьдесят лет Россию разоряли, в три раза меньше, чем татары. Но они, как и татары, и дня не продержались бы, если бы мы сами их себе на шею не посадили. Всю жизнь случайные люди нами правят: и грабят, и убивают, и насилуют. Выскочат черт знает откуда, возникнут как волки из метели, напьются нашей крови и опять сгинут. Тысячу лет так! Ничего не меняется, мы терпим. Значит, не умеем по-другому жить, не желаем! Значит, не в них проблема, не в самозванцах, а в нас.
Не отвечая, он хмуро выставил шары на стол и деревянным треугольником выровнял пирамиду.
- Но немцев-то мы разбили! - буркнул он.
- Разбили.
- И французов!
- И французов.
- И шведов. И турок. Стало быть, могем кое-что.
- Кое-что могем, - подтвердил я.
- И Пушкин у нас был, и Чайковский. Нет, отец Андрей, не такой уж мы конченый народ, как ты тут стараешься представить. Рано еще по нам панихиду служить! - Он несколько приободрился. - Мы еще себя покажем!
- Не уверен. Если женщине без конца аборты делать да перескоблежки, она рожать не сможет. Мы нашу бедную родину столько раз до крови выскребали....
- Брось! - перебил он. - Не стращай! Не напугаешь. Хребет у нас - дай Бог, сдюжим! Никто нас не подомнет. Закона на Руси нету - это правда, многое у нас от случайности зависит, от чьей-то воли, - тоже не спорю. Работать мы не очень любим, - опять правда. Нам подавай или все или ничего; пан или пропал. Такой уж мы народ, с риском живем, размах уважаем, ничего не боимся.
Но насчет того, чтобы нас в утиль списывать тут ты врешь, отец Андрей! Никогда не соглашусь, никогда!
Он с силой разбил пирамиду и выпрямился.
- Слушай, - воскликнул он, загораясь. - Идея есть! Давай мы с тобой это твое дело по-русски рассудим?
- Это как?
- А так! Предлагаю скатать партию. Выиграешь - вытащу твоего друга, слово даю.
- А если проиграю?
- Проиграешь - не обессудь. Считай, татары пришли. Придется ему самому выбираться. Да ты не бойся, как говорится, где наша не пропадала! - Было заметно, что собственная затея ему ужасно нравилась.
Я колебался не больше минуты.
- Не хочу, - ответил я.
Он был неприятно удивлен.
- Почему не хочешь? Испугался? Я тебе фору дам: три шара и разбивать тоже ты будешь. Давай! Не трусь! По-русски, по-нашему. Орел или решка! Хлопнем по рюмке и вперед! - он принялся выбирать для меня кий, считая вопрос решенным.
- Я не буду играть на чужую свободу.
Он даже остановился.
- Знаешь, чего я на дух не выношу? - проговорил он с досадой. - Этот ваш интеллигентский надрыв, пафос такой еврейский. Как услышу, сразу плеваться тянет. Давеча Борис Абрамович голосил: будущее России, судьба демократии! Да в гробу вы видели и Россию, и демократию. Лишь бы карманы набить! Дай вам волю, вмиг бы друг друга перерезали. Чего ты слезу из меня давишь? Не нравится тебе на чужую свободу играть? Не надо. Пускай сидит твой друг!
- Александр Васильевич...
- Пусть сидит! - Он разозлился не на шутку. - Как, ты говоришь, его фамилия? Храповицкий? Не повезло Храповицкому. Не угадал он. Надо было воровать меньше, да друзей с умом выбирать.
- Александр Васильевич...
- Молчи! Монахом заделался? В бильярд со мной играть брезгуешь? А сам меня в такую игру втягиваешь, что я без головы могу остаться! Калошин - тот еще интриган, а Либерман - еще хуже. Уголовник. Почему я должен с ними ссориться! Из-за кого? Из-за Храповицкого?! Да я знать его не знаю! Одним Храповицким больше, одним меньше. Россия даже не заметит!
- Плохо, что не заметит...
- Храповицкому плохо, а России - нет! Чем больше Храповицких сядет, тем легче ей дышать будет! Она и без тебя, между прочим, обойдется, заруби на носу. Будешь играть или нет? В последний раз спрашиваю!
- Не буду, - ответил я.
Он совсем рассвирепел.
- Тогда чеши отсюда! Что встал? Вали к своему Калошину, Либерману, ко всей вашей компании и разбирайтесь между собой, как умеете! Нечего меня впутывать. Просишь его как человека, а он в ответ морали читает. Демократы! Загадили всю Россию, а потом ее же костерят.
- Не они одни, - поправил я тоже зло, уже не сдерживаясь. - Мы все. Вы, я, Борис Абрамович, Храповицкий, Ельцин, теща ваша, Калошин. Солдатик на въезде, торговка с улицы, - все вместе гадили. Я только что вам объяснял.
- Да плевать мне на твои объяснения! Черт ряженый.
Это было совсем уж по-хамски. Я почувствовал, что теряю контроль.
- Простите, в каком чине вы были до того, как к Ельцину попали? - поинтересовался я. - Майор?
- Полковник! Тебе какая разница?!
- Полковник, - повторил я. - А теперь Россией ворочаете. Чужие жизни в решку разыгрываете. И откуда вы, выскочки, взялись на нашу голову?!
Он аж затрясся от бешенства.
- Ты понимаешь, щенок, что я с тобой могу сделать?!
Я шагнул к нему вплотную. Он был выше меня, мне
пришлось задрать голову, чтобы видеть его глазки, блещущие яростью. Мы оба прерывисто дышали.
- А ты мне язык отрежь, по старинному русскому обычаю, - посоветовал я, улыбаясь непослушными губами. - А потом на кол посади. Все остальное со мной уже делали.
Я видел, как он сжал кий в кулаке. Ему очень хотелось врезать по моей перевязанной голове. Но вместо этого он сглотнул и отступил. Я повернулся и вышел из зала.