* * *
Далеко я, впрочем, не ушел. Меня остановили возле широких металлических ворот.
- Сказали, не выпускать, - виновато улыбнулся мне солдатик.
- Кто сказал? - спросил я. Нервы мои еще гуляли.
- Начальники... - неопределенно кивнул он мне за спину. Я обернулся и увидел Виталия, который, топая, бежал ко мне вместе с еще одним охранником.
- Шеф велел вернуться! - выдохнул Виталий. - Пойдем!
Я не стал препираться, молча двинулся за ним.
- Что там у вас вышло? - сердито спросил меня Виталий, вытирая пот со лба.
- Поспорили немного о будущем страны.
- А почему он тогда рвет и мечет? Я же тебя предупреждал... - он осекся. Из здания выскочил начальник охраны, тоже всклокоченный, и помахал нам рукой, призывая поторопиться. Мы ускорили шаг.
- Залезайте! - кивнул он мне на черный джип.
- Мне с вами? - с надеждой спросил Виталий.
Начальник охраны смерил его долгим взглядом. Было заметно, что его так и подмывает отказать.
- С нами, - наконец сквозь зубы процедил он.
Я не спрашивал, куда меня везут, сейчас это не имело значения, я сделал, что мог, остальное от меня не зависело. Мы вновь помчались по городу, распугивая встречный транспорт сиреной и цветомузыкой, и опять въехали на закрытую территорию. На сей раз за высоким бетонным забором прятался больничный городок Кремлевки с аллеями и многоэтажными корпусами. Мне вдруг показалось забавным, что все борцы за справедливость, включая Ельцина и его самого, Коржакова, сначала обещают разрушить стену, отделяющую российскую власть от народа, а потом, победив, они, наоборот, укрепляют ее да еще обносят колючей проволокой.
Возле одного из корпусов мы остановились. В приемной главного врача нас ждала красивая немолодая дама в коротком белом халате, не то медсестра, не то секретарша. Она сообщила, что Сергей Ильич сегодня за городом, найти его пока не удалось, но к нам уже едет Михаил Исаевич, его заместитель, который будет с минуты на минуту.
Она предложила нам чаю, и начальник охраны отказался за всех троих, разумеется, нас не спрашивая. Через несколько минут в приемную быстрыми шагами вошел темноволосый молодой человек, одетый слишком модно для врача.
- Михаил Исаевич Левинсон, - представился он, тревожно оглядывая нас живыми черными глазами. Вероятно, он был чьим-то родственником, иначе вряд ли ему, в его годы, удалось бы занять такой пост.
- Полковник Тимошенко, - отрывисто отозвался начальник охраны, протягивая руку. Это прозвучало солидно, легким наклоном головы Михаил Исаевич выразил свое уважение.
- Майор Путилин, - представился Виталий.
Мне показалось, что, называя свою должность, он несколько смущался. С моей точки зрения, совершенно напрасно, - лично я вообще был рядовым запаса, о чем и собирался объявить, но полковник Тимошенко меня опередил.
- Сергеев, - сказал он.
- Простите? - не понял Михаил Исаевич.
- Я говорю, Сергеев, - пояснил полковник. - Фамилия такая.
- У кого?
- У него.
Все, включая ухоженную медсестру, посмотрели на меня. Я развел руками, показывая, что ничего не могу поделать с этим неприглядным обстоятельством: и голова пробита, и Сергеев.
- А звать как? - поинтересовался Михаил Исаевич.
- А вот лишних вопросов задавать не надо, - вмешался Виталий. Похоже, он пытался реабилитироваться в глазах начальника охраны.
- Но нам необходимо как-то обращаться к пациенту, - возразил Михаил Исаевич. - Я же не из любопытства спрашиваю.
Полковник Тимошенко подумал.
- Сергей Сергеевич, - сказал он. - Сергей Сергеевич Сергеев.
Должно быть, фантазия у него била ключом. А может быть, он просто не любил путаницы.
- Ясно, - сдался Михаил Исаевич. - Запишите, - обернулся он к сестре.
- Я запомню, - пообещала та, как мне показалось, не без иронии.
- Палату подготовили? - спросил полковник.
- Как раз по этому поводу я и хотел посоветоваться, - понизил голос Михаил Исаевич. - У нас в неврологии освободилась очень хорошая палата. В ней летом министр культуры лежал, - многозначительно прибавил он.
Если он хотел произвести на нас впечатление, то он избрал неверный способ. Начальник охраны поморщился. В его понимании сравнивать присланного самим Коржаковым монаха Сергеева с каким-то завалявшимся в палате министром культуры было неприлично. По меньшей мере.
- А поглавнее что-нибудь имеется? - осведомился Тимошенко.
- Если надо, мы, конечно, найдем что-то другое, - поспешил заверить Михаил Исаевич, - но палата действительно очень удобная. Там три большие комнаты, кондиционеры...
- Помещение для охраны предусмотрено? - перебил полковник. - При нем круглосуточно будут наши люди...
- Да, в том же блоке...
- Телевизор, душ, все удобства? - вновь перебил полковник.
- В палате? Ну конечно!
- Да не в палате! В помещении для охраны!
Не удержавшись, я кашлянул.
- В палате само собой, - спохватился полковник Тимошенко. - В палате надо, чтобы было два туалета, ванная и душ!
Михаил Исаевич подтвердил наличие удобств, без которых не представлялась возможной ни деятельность охраны, ни мое выздоровление.
- Лечащим врачом я назначу заведующего отделением, - пообещал он. - Доктор наук, прекрасный специалист, лучший в стране... Мне бы только хотелось понять... какие, так сказать, симптомы... Чтобы не ошибиться с курсом лечения... Или это тоже лишние вопросы?
На сей раз в его голосе прозвучал сарказм. Но полковник Тимошенко этого не заметил.
- От головы лечите, - серьезно ответил он. - Шеф сказал, малость барахлит головушка.
Видимо, это и был диагноз, поставленный мне Коржаковым.
* * *
К Лихачеву Храповицкого доставили в неурочное время - в воскресенье, после обеда. Когда Храповицкий понял, куда его везут, он занервничал, ему даже захотелось остановиться и закурить. Он ждал этой встречи со дня своего ареста, он был уверен, что Лихачев рано или поздно начнет торги за его свободу. Сейчас важно было не напортить, не выдать неосторожным словом переполнявшую его ненависть, первое правило охотника - не спугни. Следовало хладнокровно выслушать вражеские требования, поторговаться, затем взять время на раздумье. И через пару дней согласиться. Разумеется, согласиться, потому что самым главным было выбраться отсюда как можно скорее, выскочить на свободу, окопаться в безопасном месте, подальше от России. И уже оттуда ударить. Вернее, не ударить - а врезать. Замочить. Начать с этой твари, Лихачева, и бить их всех, расчетливо и беспощадно, пока не останется никого.
Конвойный ввел Храповицкого в кабинет генерала и вышел.
- Садитесь, Владимир Леонидович, - пригласил Лихачев. - Чаю хотите?
Храповицкий помотал головой и сел, избегая встречаться глазами. Лихачев исподтишка оглядывал его: Храповицкий выглядел похудевшим, потемневшим и постаревшим, - Лихачев почувствовал удовлетворение. Он тоже придавал этой встрече исключительное значение и тщательно готовился к ней. Оделся он с продуманной простотой и даже нарочно не побрился. Люди вроде Храповицкого в камере обычно переставали следить за собой, обрастали щетиной и понемногу опускались. Лихачев не желал подчеркивать разницу между собой и поверженным противником. Тут он, впрочем, не угадал: Храповицкий каждое утро упорно скреб щеки станком, несмотря на то что вода в умывальнике была ледяная.
- Курить будете? - спросил Лихачев, пододвигая ему пачку сигарет. Тон он выбрал не так чтобы дружелюбный, но не враждебный, скорее сочувственный.
- Бросил, - коротко ответил Храповицкий.
- Здесь бросили, в камере? - заинтересовался Лихачев.
- Какая разница, где бросать? - пожал плечами Храповицкий.
На самом деле разница была. Он бросил курить по той же причине, по которой не бросил бриться, - чтобы не распускаться.
- Не возражаете, если я закурю? - спросил Лихачев.
Демонстрируя подобную вежливость, генерал перегибал палку, и Храповицкий невольно усмехнулся.
- Да, как-то нехорошо у нас с вами получилось, - задумчиво проговорил Лихачев, выпуская дым.
Начало было довольно неожиданным. Храповицкий поднял глаза, и генерал ответил ему открытым взглядом.
- Нехорошо, - повторил Лихачев и пробил ногтями озабоченную дробь по подлокотнику кресла. Про себя он отметил, что глаза у Храповицкого воспаленные и больные - хороший знак.
- Сцепились как мальчишки, - удрученно продолжал Лихачев. - Накрутили друг друга. Вы меня заводите, я вас. Орем, пугаем! Вот и доорались.
Он замолчал и с досадой покачал головой.
- И ведь ладно вы, молодой, горячий, глупый, уж извините за прямоту. Но я-то, старый волк, как я в такую дурь ввязался?!
- Разве вы не этого хотели? - не выдержал Храповицкий.
- Чего, Владимир Леонидович?! - вскинулся Лихачев. - Чего я, по-вашему, хотел? Схватить вас среди бела дня и сюда запичужить? Да если б вы меня не довели до белого каления... Эх, черт! Зачем мне это? Какая от этого выгода?!
- А какой вы ждали выгоды?
Лихачев ответил не сразу. Вообще-то он еще в пятницу отдал категорический приказ снять с прослушивания свой кабинет, но работа в органах приучила его никому не доверять.
- Я, Владимир Леонидович, денег хотел, - доверительно сообщил Лихачев полушепотом. Слово "деньги" он произнес одними губами и потер пальцем о палец, будто считая банкноты.
Храповицкий опешил. Такого бесстыдства он не ожидал даже от Лихачева.
- Удивляетесь? - переспросил генерал и улыбнулся. - А чему собственно? Все этого хотят, и я хотел. Ну, еще этого... - Он легонько хлопнул себя по плечам, по-видимому, обозначая возможность появления на своих погонах еще одной звезды. - Обещали мне там наверху, что если все гладко пройдет, то в Питер назначат начальником налоговой полиции. Вот я и старался, из кожи лез. И что же? Ни Питера, ни денег.
На лице Храповицкого отразилось мстительное удовольствие, которое Лихачев заметил, но виду не подал. Кстати, насчет обещанного повышения он лгал.
- А разве Гозданкер вам не того?.. - спросил Храповицкий и тоже пошевелил пальцами, изображая подсчет купюр. - Я полагал, что вы с ним эти вопросы решили.
- Мы с ним... подобные вопросы действительно... обсуждали, - подтвердил Лихачев, тщательно выбирая слова. - Только не вышло до ума довести, все вверх тормашками полетело...
- Что полетело?
- Да все! Кто-то вмешался, возникли новые интересы... Вы в курсе, что Лисецкий Гозданкера из банка погнал? Слышали уже? То-то и оно. Дал ему пинка под зад. Был Гозданкер - и нету. Отсутствует. Его, беднягу, аж инсульт хватил. Вчера в больницу загремел. Говорят, всю правую часть парализовало. Не знаю даже, поправится или инвалидом останется.
Глаза Храповицкого опять мстительно блеснули.
- То есть вы остались ни с чем?
Лихачев притворно вздохнул. Он видел, что Храповицкий заглотил наживку, но еще не верит ему до конца.
- Ну не совсем, - признал он как бы неохотно. - Кое-что, конечно... да... успел, так сказать... на лету... Но в целом - нет... Не озолотился.
Они оба произносили вслух лишь часть фразы, а другую часть показывали мимикой и жестами.
- Отчего же такие перемены случились?
- Говорю вам, понятия не имею! Но теперь Москва напрямую вашим делом руководит, нас за исполнителей держат! - раздражение в его голосе показалось Храповицкому искренним. - Оттуда все команды идут. Кстати, о том, что губернатор теперь Бориса Николаевича поддерживает, тоже слышали? - вдруг спросил он.
- Лисецкий поддерживает Ельцина? Быть не может!
- Сегодня днем по телевизору выступил. Целый час рассказывал, как нужно сплотиться в трудную минуту вокруг нашего дорогого президента, забыть про личные амбиции, ну и так далее... Коммунистов ругал, Лужкова крыл... Да вы еще увидите: вечером непременно повторят. У вас ведь в камере есть телевизор?
- Вот уж действительно перемены! Еще недавно он мечтал стать президентом, никаких возражений не слушал...
- А теперь уже не мечтает, - подхватил Лихачев. - Почему? Что там у него в поездке не заладилось? Полетел чукчей за себя агитировать, а вернулся сторонником Бориса Николаевича. На сто восемьдесят градусов разворот! Чудеса. А знаете, с кем он там тайный совет держал? Не догадываетесь? С Либерманом, с Марком, из "Русской нефти", представьте себе. Встретились они где-то в Ха-кассии, будто ненароком. Всех посторонних спровадили, о чем-то долго шептались. Что промеж себя решили, они, конечно, никому не доложили, но с этого момента катавасия и пошла! Поездку губернатор свернул, раньше срока в Уральск прилетел. Штаб в Москве распустил, о прежних планах даже не заикается, сочинил какую-то байку, будто Ельцин его в Кремль зовет, чуть ли не в вице-президенты. Все понимают, что сказки, для отвода глаз, а вот подлинной причины никто не ведает. Каково?
Как бывший офицер КГБ Лихачев знал: чтобы сломать противника, надо сбить его с толку, запутать. Не нужно врать напропалую, лучше держаться ближе к фактам, немного подгибая их в выгодную сторону: но главное - ничего не объяснять. Пусть сам гадает. Именно так Лихачев сейчас и поступал: нагнетал, говорил загадками, сваливал в одну кучу никак не связанные между собой события.
Храповицкий изо всех сил старался понять, где правда, а где вымысел, что происходит на самом деле. За интонацией генерала он следить не успевал, тем более что слова Лихачева подтверждали худшие опасения: Лисецкий его продал. Храповицкий пока еще не представлял всей картины, детали оставались неясны, но неприглядная суть проступала отчетливо.
* * *
Лихачев немного выждал.
- И знаете, что самое интересное, Владимир Леонидович? Что раньше я в Москву ездил начальство убеждать, - оно ведь у меня не больно смелое, начальство-то, - а теперь вдруг оно на меня давит. По два раза в день наверх докладываю, как следствие продвигается.
- Чего они хотят? - Храповицкий попытался спросить небрежно, но у него не получилось.
- Посадить вас, чего ж еще! Упечь требуют на всю катушку. Злятся, что время тяну, собирались даже своих следователей на подмогу прислать, еле отбился. Представляете?
- Тяжело вам, - криво улыбнулся Храповицкий.
- Да и вам нелегко, - отозвался Лихачев. - Друзья предали: Шишкин за границу сбежал, Крапивин пьянствует. Лисецкий с Либерманом какую-то комбинацию затеяли. Похоже, только двое и осталось: вы да я. Вот и давайте вместе думать.
Храповицкий медленно наклонил голову, соглашаясь думать вместе.
- Ваши предложения?
Лихачев взял лист бумаги и крупно написал на нем: 10. Это, вероятно, означало десять миллионов долларов. Храповицкий в сомнении потер подбородок.
- Высокие рубежи, - заметил он. - А что взамен?
- Деятельное раскаяние.
На лице Храповицкого отразилось разочарование.
- Нет, - проговорил он. - Не серьезно. Не пойдет.
Лихачев был уверен, что Храповицкий начнет с отказа.
Он и не готовился к легкой победе. Предложение о добровольном раскаянии Лихачев уже делал в самом начале их войны. Тогда оно не сопровождалось дополнительными финансовыми требованиями, но все равно было отвергнуто Храповицким. Однако обстоятельства с тех пор сильно изменились. Генерал рассчитывал, что здравый смысл Храповицкого возьмет верх над эмоциями.
- Выберем из вашего дела какой-нибудь один эпизод, - принялся уговаривать он. - Не самый значительный.
Миллионов на пять долларов. Я даже готов этого вашего Немтышкина к совместной работе привлечь, чтоб уж все между нами по-честному было. Пусть обвинительное заключение изучит и Тухватуллину поможет постановление набросать. Как только они вдвоем все утрясут, концы подчистят, вы подписываете документы... да подождите, Владимир Леонидович, не машите руками! Дослушайте меня. Вы подписываете постановление и обещаете компенсировать ущерб государству. А все остальные ваши грехи мы того... - Лихачев сделал движение руками, будто рвал бумаги. - ...Раз и навсегда. Короче, я помогу вам, а вы поможете мне.
- Десять миллионов, - ткнул пальцами в листок с цифрами Храповицкий. - За деятельное раскаяние? - Он укоризненно покачал головой. - Бога побойтесь!
- Это вы Бога побойтесь, - возразил Лихачев серьезно. - Я ведь на огромный риск иду. Сами понимаете, как на это начальство посмотрит. С работы вылететь могу. Запросто!
- Но ведь мне еще придется договариваться с другими людьми, с теми, кто вам сейчас команды отдает. А у них запросы ой-ой!
- Придется, - согласился Лихачев. - Если собираетесь в России дальше работать, то мимо них не проскочишь. Только одно дело отсюда договариваться. А другое - оттуда, с воли. - И он кивнул головой на окно. - Речь ведь о вашей свободе идет...
В этом Лихачев был прав: свобода была бесценна. Все, что мог сделать в камере Храповицкий, - это объявить голодовку, да разве что вскрыться, как Мишаня. За решеткой он был беспомощен, здесь его мог пнуть даже Обрубок. Зато на воле он сумел бы мобилизовать финансовые ресурсы, надавить на административные рычаги, перестроиться, найти новых людей и новые решения. Война и дипломатия были его стихией, но только не тюрьма.
Лихачев, не подавая виду, цепко наблюдал за его реакцией. То, что творилось сейчас в душе Храповицкого, в целом было ему понятно. Между прочим, в желании Храповицкого его, Лихачева, укокошить, он ни секунды не сомневался. Негодяи, подобные Храповицкому, попав за решетку, тут же принимались вынашивать планы мести, которыми порой неосторожно делились с сокамерниками. Но, выйдя на свободу, никогда не пытались воплотить их в жизнь, более того, устанавливали с генералом дружеские отношения и даже обращались к нему с просьбами о помощи, и Лихачев им помогал, разумеется, не бесплатно. Таких, прирученных им хищников, он считал чем-то вроде своей клиентуры.
Храповицкий несколько выделялся из общей стаи: он был опаснее, умнее. Лихачев его не только презирал, но и ненавидел. Он бы, пожалуй, оставил его в тюрьме, где Храповицкому было самое место, если бы не внезапно возникший откуда-то Либерман - такой же негодяй, как и Храповицкий, только в большем масштабе. Либерман скупил всех: Лисецкого, президентскую администрацию и лихачевское начальство, которое теперь, забыв про заслуги Лихачева, дергало его, как мальчишку, торопило и покрикивало. Оно жаждало крови Храповицкого, точнее его денег.
Лихачев не собирался таскать каштаны из огня разным мерзавцам. Он хотел обмануть их всех, и был готов сыграть ва-банк.
С Гозданкера, разбитого параличом, он успел сорвать около четырех миллионов долларов. Еще два он получил с Покрышкина, больше тот не дал. Если сейчас стрясти с Храповицкого хотя бы миллионов восемь, то получалось весьма недурная сумма для одного дела. Причем из тяжелого затяжного поединка с Храповицким Лихачев выходил полным победителем, вынуждая врага подписать унизительную капитуляцию с контрибуциями и репарациями.
Начальство, конечно, могло встать на дыбы от такого исхода, но Лихачев надеялся как-нибудь выкрутиться, проскочить. Во всяком случае, рискнуть стоило.
- А где гарантии, что на следующий день после освобождения меня вновь не закроют? - спросил Храповицкий. - По какому-нибудь новому обвинению?