* * *
- Он тоже кого-нибудь спас? - едко поинтересовался Калошин как бы вскользь.
Коржаков пропустил его реплику мимо ушей.
- Был у меня на той неделе Березовский Борис Абрамович, - принялся рассказывать он. - Прибежал, весь на нервах, спокойно говорить не может. Караул! Заговор!
- Опять Лужков? - понимающе улыбнулся Калошин.
- А вот и не Лужков! - возразил Коржаков серьезно. - Лужков, Юрий Мефодиевич, это политика, я в нее не лезу, не моего ума дело. Тут чистая уголовщина. По словам Бориса Абрамовича, некто вам всем хорошо известный скупает нашу российскую нефть: месторождения и добывающие компании. Хапает повсюду, где плохо лежит, либо у государства за бесценок забирает, либо силой отнимает у законных владельцев - есть у него нужные связи. Иные сделки Борис Абрамович мне по полочкам разложил, с подробностями, и обещал документы прислать. Мое мнение насчет природных ресурсов всем известно, я его не раз высказывал: нефть нельзя бесконтрольно в частные руки отдавать. Это - не просто черное золото; это - наше национальное достояние, главный источник существования. Без нее стране каюк! Так вот ладно бы еще этот ушлый коммерсант собирался в нефтяное хозяйство дополнительные деньги вкладывать: новое оборудование, допустим, ставить, месторождения разведывать, - не тут-то было! Он вовсю ведет переговоры с рядом крупных западных корпораций, чтобы, значит, туда все скинуть по мировым рыночным ценам. Проще говоря, нас на корню покупают и в вечное рабство продают. А хуже всего, что помогают ему коррумпированные чиновники, заметьте, самого высокого уровня. Знаете, как это называется? Измена Родине! За такое надо расстреливать.
Коржаков замолчал, и повисла тяжелая долгая пауза, даже мне сделалось не по себе. Вероятно, со времен монгольского ига в каждом русском человеке обитает животный страх, что однажды, в разгар питья и веселья, на него нападет страшный заграничный враг - из Китая или Америки, - завоюет и отнимет драгоценные природные богатства, которыми он, русский человек, впрочем, никогда и не пользовался.
Первым пришел в себя Калошин.
- И кто же такие замыслы выносит? - вымученно улыбнулся он.
Коржаков не стал ходить вокруг да около.
- Либерман! - ответил он. - Либерман.
Мне послышалось, что Матрешин тихонько охнул и втянул голову в плечи. Уголок глаза у Калошина непроизвольно дернулся.
- У Бориса Абрамовича с Либерманом старые счеты, - проронил Калошин. - То нефть делят, то заводы. Страна-то маленькая, а аппетиты у них большие. Олигархи дерутся, а у нас чубы трещат.
- Я тоже поначалу не слишком поверил, - признался Коржаков. - Уж больно удобно Борису Абрамовичу было бы основного конкурента нашими руками придушить. Хотя настроен он очень серьезно, целый доклад приготовил и наверх с ним рвется. К президенту...
- Что ж он со мной эту тему не обсудил? - в замешательстве проговорил Калошин.
- Есть, значит, у него основания, - с нажимом ответил Коржаков.
- Господи, какие же?
- Вы лучше у него сами спросите, - посоветовал Коржаков многозначительно.
- Так он еще не доложил? - с детской надеждой поинтересовался Матрешин.
- Не пустил я его, - вздохнул Коржаков. - Говорю, нельзя сейчас Бориса Николаевича волновать, беречь его нужно. Обожди, говорю, пару недель, я сам сначала разберусь. Убедил кое-как...
На лице Матрешина отразилось облегчение. Калошин, напротив, напрягся еще больше. Зато Лихачев при упоминании Либермана нисколько не испугался, даже сочувственно кивнул Коржакову, показывая, что разделяет и его взгляды, и его опасения.
- Начал я разбираться, и тут это дело с Храповицким вылезло. И знаешь что? - Коржаков сурово уставился на Матрешина, который вновь затрепетал. - С душком оно. Попахивает.
- Да как же так? - пролепетал Матрешин. - Вы же сами материалы смотрели...
- Материалы, друг мой, люди готовят. Что им удобно, то и напишут: здесь убавят, там прибавят, - исказят так, что не узнаешь. А в реальности что получается? Живет себе в Уральске некий Храповицкий, занимается нефтью, ворует, конечно, даже много ворует, но дружит с губернатором, и никто его не трогает. В один прекрасный день губернатор собирается лезть в президенты, воевать против Бориса Николаевича и требует на это у Храповицкого средств. А Храповицкий не хочет ему деньги давать, не одобряет он губернаторской затеи. На этой почве у них возникает конфликт, что называется, бытовая ссора. И налоговая полиция тут же начинает Храповицкого шерстить. Как вам совпадение?
- Как раз наоборот! - возмущенно воскликнул Лихачев. - Храповицкий финансировал штаб Лисецкого...
- А по нашим источникам штаб Лисецкого содержал именно Либерман! Лисецкий частенько к нему сюда, в Москву наведывался, обедали они вместе, разговоры разные вели, и о политике, и о других делах. У нас даже записи кое-какие имеются...
Матрешин и Калошин быстро переглянулись. Причина их тревоги была понятна: если, записывая Либермана, Коржаков не ограничился его разговорами с одним лишь Лисецким, то в любую минуту могли всплыть имена и других собеседников, здесь присутствующих. Коржаков исподволь следил за реакцией своих гостей, проверяя, правильно ли он нащупал их больное место, туда ли бьет. Нащупывал он правильно и бил точно: гости вздрагивали.
- Храповицкий аж в Москву летал помощи просить, - продолжал Коржаков, не спеша. Полагаю, он наслаждался экзекуцией и нарочно ее затягивал. - Да. Чуть не к вам даже, Юрий Мефодиевич? Было дело? Припоминаете?
- Смутно, - ответил Калошин. - Сами знаете, сколько у меня народу бывает.
- Видишь, - усмехнулся Коржаков Лихачеву, словно получив подтверждение, - все сходится.
Коржаков, конечно, передергивал, это все понимали, но противоречить ему никто не решался.
- И вот Храповицкий сидит в тюрьме, а бизнес его достался Либерману, - подвел итог Коржаков.
- Еще не достался, - сделал последнюю попытку заспорить Лихачев.
- Достанется, - заверил его Коржаков. - Без пригляда не останется. Лисецкий поможет к рукам прибрать, они с Либерманом одна шайка-лейка!
Калошин кашлянул.
- Лисецкий сейчас отказался от своих амбиций, - уточнил он. - Полностью нас поддерживает.
- Сегодня отказался, завтра опять фортель выкинет. Разве можно такому человеку доверять? Подкинет ему Либерман деньжат, он и сменит политическую ориентацию. А Либерман всех понемногу прикармливает: и Лужкова, и коммунистов, и независимых депутатов, да и наших, я слышал, не обижает. Умный парень, не ухватишь. Попробуй мы его прижать, такой крик со всех сторон поднимется!
Калошин нервно теребил свою козлиную бородку. Лихачев, кажется, порывался что-то возразить, но Матрешин, сжав его локоть, удержал.
- Вы предлагаете освободить Храповицкого? - наконец, спросил Калошин.
- А есть другие варианты? - поднял бровь Коржаков.
- Его нельзя освобождать! - сорвался Лихачев.
Коржаков усмехнулся его горячности.
- Нельзя! - твердил Лихачев, задыхаясь и не находя нужных аргументов. - Ни в коем случае!
- А вот это - не тебе решать, - ласково возразил Коржаков.
- Вы понимаете, что он со мной сделает, если его отпустить?! Мне в Уральске жизни не будет!
- А мы тебя там и не оставим, - спокойно отозвался Коржаков. - Не бросим волку на съедение. Позаботимся о тебе, в Москву заберем. Матрешин тебя советником к себе возьмет.
- Советником? - ахнул Матрешин. - Но...
- А что? Между вами полное взаимопонимание. Пусть помогает тебе работу в регионах налаживать.
Матрешин открытым ртом втянул воздух.
- Прямо сегодня приказ и подпишешь, - довершил Коржаков.
- Сегодня? - ужаснулся Матрешин.
- А чего тянуть? Как Борис Николаевич любит повторять, долгие проводы - долгие слезы.
- Нет! - крикнул Лихачев. - Я не согласен!
Он вскочил из-за стола и теперь стоял бледный, с прыгающим лицом. Я никогда не видел его таким.
- Молчи, молчи, - зашикал на него Матрешин, тоже бледный и затравленный. - Не делай хуже. Разрешите идти?
- Разрешаю, - добродушно ответил Коржаков.
Увлекая за собой Лихачева, Матрешин двинулся к двери, зачем-то поднимая плечи вверх, к ушам, словно опасаясь, что с него внезапно сорвут погоны. Лихачев на негнущихся ногах сделал два шага следом, но вдруг вырвался и бросился назад. Перегнувшись через стол, он с ненавистью вперился в меня. Я отшатнулся.
- Это ты! Ты! - в приступе бессильного бешенства шипел генерал. - Ты все подстроил! Мог я тебя размазать, да пожалел. А ты лих оказался, всех обскакал! Только со мной этот номер не пройдет, я до тебя доберусь!
Не отводя взгляда, я вытер его слюну со своего лица.
- Извините, товарищ генерал, - проговорил я.
- Перестаньте! - жестко осадил его Калошин. - Что вы себе позволяете? В отставку захотели?
- Пойдем, пойдем, - тащил его Матрешин. - Не делай хуже.
Когда за ними закрылась дверь, Коржаков поднялся и, обогнув стол, приблизился ко мне. Я тоже встал. Внутри меня творилось что-то совершенно невообразимое.
- О том, что ты тут видел, никому ни слова! - строго проговорил Коржаков. - Узнаю, что проболтался, крепко обижусь. Понял меня?
Я молча кивнул. Он сменил тон.
- Вот моя карточка, я с обратной стороны два телефона записал мобильных, их только близкие люди знают: жена, теща, да вот ты еще. Один телефон мой, другой Юрия Мефодиевича. Если что случится, сразу звони кому-то из нас, кого первым застанешь. Поможем. Верно, Юрий Мефодиевич?
Калошин издал сдавленный звук, и я понял, что его мне лучше первым не заставать.
- Ну и вообще, не пропадай, - прибавил Коржаков уж совсем по-домашнему. - Забегай. На бильярде сыграем, насчет русской истории поспорим.
Он протянул мне свою широкую ладонь, но мимо его руки я шагнул к нему и крепко обнял. Он был выше меня, я ткнулся лицом в его грудь. Говорить я был не в силах.
- Ну ладно, ладно, - загудел он, хлопая меня по спине. - Что ты меня в краску перед Юрием Мефодие-вичем вгоняешь! Он еще подумает, что мы с тобой сообщники.
- Я никому не скажу, - заверил Калошин с несколько искусственной шутливостью.
- И на том спасибо. Все же не конченый мы народ, - неожиданно заключил Коржаков. - Вот хоть что ты мне тверди.
- За Вову и Ваню! - надрывался Плохиш, стараясь перекричать музыку и гул голосов. - За дубль вэ! До дна, блин! Стоя, блин!
Его призыв утонул в одобрительных криках. За "дубль вэ" народ готов был пить и стоя, и лежа, и даже, блин, вверх ногами.
В пятницу в кемпинге Плохиша мы праздновали великую победу. Собралось человек сто, а то и больше. Всех переполняли эмоции: гости наперебой галдели, беспричинно смеялись, выхватывали друг у друга микрофон и несли чувствительную чепуху про дружбу и верность. При этом каждый старался привлечь внимание Храповицкого.
"Дубль вэ", то есть Храповицкий и Иван Вихров, сидели во главе стола. Толстый, красный Иван в мятом костюме был пьян и шумен. Он поминутно лез целоваться к Храповицкому, сыпал анекдотами и задирал проституток, которые сегодня роились тучами. Храповицкий в белоснежной рубашке с жабо, с романтической двухдневной щетиной благоухал дорогим одеколоном, оттопыривал нижнюю губу и, когда к нему обращались, отвечал не сразу. Он имел полное право важничать - он только что выиграл главную битву своей жизни.
Губерния между тем пребывала в настоящем смятении. Никто не понимал, каким образом вся ситуация в один миг перевернулась с ног на голову. Как Храповицкий, почти что осужденный и посаженный за решетку, вдруг оказался на свободе и вознесся, а всемогущий Лихачев пал и, по сути, был грубо отправлен в отставку. Изгнание из банка Ефима Гозданкера и смена Лисецким политического курса окончательно все запутывало. Наш бедный губернский народ сломал голову, пытаясь найти разгадку этим потрясающим переменам. Было ясно, что кто-то на самом верху неожиданно стукнул кулаком по столу и все сломал, но кто именно и почему? Официальных комментариев на эту тему не было, Храповицкий и губернатор упорно отмалчивались, Лихачев и вовсе куда-то исчез, уверяли даже, что он скрылся за границу. Лучшие губернские политологи строили в прессе различные версии, но было ясно, что сами они находятся в полном неведении и гадают на кофейной гуще.
Наш юрист Матросов уже здесь, в кемпинге, по секрету поведал мне, что особая заслуга в нашем деле принадлежит Ивану Вихрову, которому удалось с помощью отца добиться личной аудиенции у президента и убедить Деда вступиться за нас. За это Храповицкий будто бы обещал Ивану пятнадцать процентов во всем своем бизнесе. Немтышкин намекал, что это именно он, Немтышкин, через своих знакомых столичных адвокатов, работавших с правительством, вывел Виктора на нужных людей, и те все устроили за тридцать пять миллионов долларов. Некоторые искренне полагали, что нам помог губернатор. Ходили и другие слухи, совсем уж невероятные. Я соглашался со всеми.
Впрочем, многие наши директора держались того убеждения, что победа, как на войне, далась ценою общих усилий: одни стреляли, другие вели переговоры, третьи сидели в засаде, - словом, сражались все. Каждый охотно рассказывал о том, как много он выстрадал в эти тяжкие дни гонений.
- Между прочим, "дубль вэ" означает сортир, - неожиданно подал голос Пахом Пахомыч, по обыкновению невпопад.
- Вова, это ты бугра привез? - воззвал к Храповицкому Плохиш, тыча пальцем в Пахомыча. - Скажи ему, что не надо тут по фене ботать и тюремными наколками рисоваться. Он привык в камере блатовать, а здесь простые пацаны собрались, не засиженные, они такой базар не вкуривают. Между прочим, на него обезьян в суд подал! Алименты требует.
Многие прыснули - розыгрыш с женитьбой Пахома Пахомыча на обезьяне в наших кругах считался одной из самых удачных выдумок Плохиша.
- Не боись, Пахомыч! Немтышкин тебя отмажет, - обнадежил его Виктор. - Докажет, что не твой обезьяныш.
- Отмажем, отмажем, - пообещал Немтышкин, протирая очки. - Главное, чтобы Пахом Пахомыч перестал оружие на своей даче бросать где попало. А то замочит кого-нибудь, а пистолет под кусточком оставит, даже не закопает. Дурная привычка, честное слово.
- Ствол - это мелочь, главное, чтоб жена Соня не узнала, какой он тут бурный секс с обезьяном устраивал, - подал голос Храповицкий. - Иначе некого отмазывать будет, сиротой обезьяныш останется!
Гости покатывались от смеха. Порой у меня возникало ощущение, что я в сотый раз смотрю один и тот же спектакль, в котором наизусть знаю диалоги и реплики актеров. Впрочем, некоторые изменения в декорациях и составе исполнителей на сей раз наблюдались. Например, отсутствовали Вася, Паша Сырцов и Пономарь, зато появилось множество новых людей, таких как Немтышкин или Матросов, иных я вообще видел впервые. Да и мое место было теперь не подле Храповицкого и не в группе приближенных, а в середине застолья - поближе к проституткам.
Храповицкого выпустили в среду. Я прилетел в Уральск рано утром, специально чтобы его встретить. Но когда я подъехал к тюрьме, то увидел Виктора и Плохиша с охраной, маму Храповицкого и группу родственников с детьми, Марину с цветами, Олесю с собакой, толпу сослуживцев и просто знакомых. Гвардейцы Храповицкого, воспрявшие и бодрые, гоняли нахальных журналистов. От такого стечения народа мне сделалось не по себе. Я развернулся и уехал.
Вечером я ему позвонил и поздравил. Разговаривал он со мной дружелюбно, но с холодком, должно быть, так герои фронта общаются с тружениками тыла. Чувствовалось, что в деле своего освобождения он ожидал от меня большего. Мое возвращение в холдинг не обсуждалось. В конце беседы он проявил великодушие и пригласил меня в кемпинг. Я обещал приехать, и приехал. Встретившись, мы обнялись. Он пошутил насчет моей перевязанной головы, и я что-то ответил. И шутка и ответ не отличались остроумием.
* * *
Храповицкий встал и поднял руку, призывая к молчанию. Все сразу затихли. Кто-то услужливо передал ему микрофон. Он оглядел застолье блестевшими черными глазами.
- Я благодарен вам всем, - со значением проговорил он, - за то, что не убежали и не предали. Мы вместе воевали, и мы вместе победили. Спасибо. Я хочу выпить за вас, но сначала предлагаю вместе исполнить песню "День Победы"!
Грянул взрыв приветственных возгласов. Музыканты заиграли известную мелодию, Храповицкий сурово сдвинул густые брови и затянул, гости нестройно подхватили. Я незаметно выскользнул из-за стола в большую смежную комнату, служившую Плохишу кабинетом. Сюда мы обычно удалялись узким кругом во время гулянок, чтобы выкурить сигарету с марихуаной и поговорить о том, что не предназначалось для общего слуха. Растянувшись в кресле, отдыхая от шума и напряжения, я осознал, что совсем отвык от подобных сборищ. Кстати, аквариума в помещении уже не было: он куда-то пропал вместе с пестрыми глупыми рыбками. На его месте красовалось чучело лисицы с разинутой пастью не очень хорошего качества. Вероятно, это был охотничий трофей Плохиша, а может быть, и его братвы, отнявшей чучело за долги у какого-нибудь таксидермиста.
Между тем веселье за стеной продолжалось полным ходом. За песней последовали тосты, затем опять хором громыхнули что-то военное и завершили криками "ура".
Потом был объявлен перекур. В комнату, где я находился, ввалилась возбужденная толпа, возглавляемая Храповицким и Ваней. Сегодня узкий круг был так широк, что большинству избранных пришлось топтаться вдоль стен и у входа. Ваня плюхнулся в кресло и тут же принялся рассказывать скабрезный анекдот. Храповицкий сел рядом со мной и приятельски хлопнул по колену. Плохиш пустил по кругу две папиросы с анашой. Курили все: и кто умел, и кто не умел.
- Что у тебя в сумке? - спросил Храповицкий, дождавшись, пока Иван домучит анекдот и сам, первый, зальется смехом. - Зачем ты ее повсюду с собой таскаешь, презервативы, что ли, на всю компанию закупил?
Я действительно не выпускал из рук спортивную сумку.
- Деньги, - коротко ответил я.
- Откуда у тебя деньги? - снисходительно улыбнулся он.
- Это не мои, а ваши. Мне Виктор давал на твой выкуп. Вчера в налоговой полиции вернули.
- Отдали все-таки? - обрадовался Виктор. - А я уж боялся, что накрылись наши бабки. То-то я смотрю, сумка знакомая.
- Сколько здесь? - заинтересовался Храповицкий. - Постой, дай угадаю. - Он встряхнул сумку, не открывая. - Лимона полтора зеленью?
- Миллион, - сказал я.
Прокатился завистливый вздох. Храповицкий обиженно скривился.
- Что как мало? Не стыдно на моей свободе экономить?! - он показал Виктору кулак.
- Там больше было, - невозмутимо отозвался Виктор. - Лимона четыре или пять, я уж точно сейчас не помню. Андрюха не донес.
Я невольно дернулся, так и не привыкнув спокойно реагировать на его шутки. Храповицкий усмехнулся:
- Не ври, змей. Андрюха у нас честный. Не то что Пахом Пахомыч?
- А я че? Нечестный, что ли? - надулся Пахом Па-хомыч.
- Конечно, нечестный, - с готовностью встрял Плохиш. - Обезьяна обманул. Ребенка ему заделал и бросил. Я уж молчу про то, как ты у пацанов крысишь.
- Я не ворую! - возмутился Пахом Пахомыч.