В следующую секунду отец Климент сгреб его в охапку и, не обращая внимания на его попытки вырваться, запустил пятерню во внутренний карман его пиджака и извлек коробку из-под скрепок. Он открыл коробку, и мы увидели двух огромных дохлых тараканов. Артемка с любопытством потянулся к ним рукой, но отец Климент, закрыв коробку, швырнул ее в сторону.
- Тараканишь?! - взревел он, багровея. - Опять за старое?!
Прежде чем он занес над Хромым кулачище, Бык уже висел у него на шее.
- Батяня, ты че! - успокаивал он. - Опомнись, ба-тяня, тут все свои...
- Тараканов людям подсовываешь? - орал на Хромого отец Климент, пытаясь освободиться. - Деньги с них трясешь?! Люди у сердца иконки носят, а ты тараканов дохлых таскаешь?!
Испугавшись его гнева, Артемка захныкал.
- Он не со зла, батя, - уговаривал Бык отца Климента. - Глупый он, жадный. Ты не серчай... Сам подумай, если ты его стукнешь, он враз помрет. Зачем тебе такой грех на душу брать, в Божьем храме человека на глушняк ставить? В натуре не отмолишь. Гляди, как мальчишку напугал.
Его слова действовали. Отец Климент опустил руки, показывая, что сдается. Бык потрепал его по загривку и ослабил хватку. С минуту отец Климент молчал, избегая смотреть на Хромого.
- Прости, брат, - с усилием произнес он, наконец. - Обратно демоны обуяли. Везде меня ловят. - Он перекрестился. - Кто я есть, чтоб другого судить? Инок недостойный, паче всех грешнейший.
Хромой слушал его недоверчиво, явно опасаясь новой вспышки. Теща взял коробку с тараканами, вышел наружу и вскоре вернулся.
- Нету больше, - весело сообщил он. - Кранты животным. Барыги могут спать спокойно.
***
- Его раньше Олегом звали, а погоняло так и было Батя, - пояснил мне Бык, когда мы вновь полетели по ночной трассе. - Всегда был такой... не знаю, как сказать, идейный, что ли? Хочешь жить - умей вертеться, правильно? А ему надо, чтоб все по-честному, не может жить, как люди живут. В армии за чайников впрягался, с дембелями воевал... С нами когда работал, пацаны тоже на него жаловались. Начнут, к примеру, барыг дербанить, а он не дает до талого загрузить. Пацанам стремно, что он за барыг заступается. Правда, у нас он недолго был, они с братом в засаду попали. Братишка младший домой его подвозил, а их там с автоматами дожидались. Тачку им насквозь прошили, в каждого по обойме засадили. Пацаны, кто видел, рассказывали, машина вся в кровищи была, они там, как консервы в томате, плавали. Братишка, тот сразу концы отдал, восемнадцать лет пацану было. А отец Климент выжил. Полгода мы его по больницам возили. А как ходить начал, в монастырь уехал. Сперва где-то на Севере жил, типа как послушником, потом сюда перебрался.
- А на что он существует? Вы даете?
- Не, у нас не берет. Батрачит. По деревням ходит, старичью по хозяйству помогает, а они его за то кормят... До Москвы километров сто осталось, пора скорость сбрасывать, а то московские гаишники любят до иногородних докапываться.
- У нас машины темные?
- С чего это она темные? - обиделся Бык. - Темная - это которую за углом угнали и номера перебили. А у нас - честные, американские. В Штатах их дернули. Они только в Америке в розыске. На них по всей Европе спокойно можно рассекать, не то что по России. У нас и европейские есть, которые в Европе причесали. На них по России можно ездить, а в Европу лучше не соваться. Но я такие в Москву не беру. Береженого бог бережет.
- А совсем честные тачки у вас есть?
- Совсем-совсем?
- Ну да. Те, которые законно на Западе у дилеров купили и законно здесь растаможили.
- Шутишь? Такие стоят до небес. Их только фраера покупают, вроде вас. И то вам втихаря ворованные впаривают.
...В Москву мы въехали под утро. Ореховские встретили нас на МКАДе и отвезли в небольшую гостиницу на окраине, где нас разместили по чужим паспортам.
- Магадан - это вам не глухомань, а столица Севера! Это, так сказать, великий русский город! Да. Очень даже великий! - Косноязычный магаданский губернатор пыжился в поисках нужных слов. Разумеется, он не потрудился написать поздравительную речь заранее и, стоя на сцене, импровизировал, сочиняя нескладные дифирамбы. Истощив фантазию, губернатор взмахнул кулаком и выкрикнул:
- Магадан - это Москва, только с другого конца!
Зал зааплодировал - олицетворять "Москву с другого
конца" магаданцам понравилось. Нарядная публика, собравшаяся в зале драматического театра по случаю городского юбилея, состояла в основном из местных чиновников. Ни образованием, ни красноречием они не блистали и, выступая, несли такую околесицу, что было стыдно слушать.
- Животные, - с раздражением думал Лисецкий. - Господи, какие животные!
Вместе с женой он находился в ложе для почетных гостей и очень страдал. Шел пятый день его президентских гастролей по северным областям, или, как лихо выражались его штабисты, "по Северам". Он был измучен долгими перелетами, разницей часовых поясов, отсутствием привычных удобств, но главное - тем приемом, который ему повсюду оказывали. Губернаторы упорно не желали признавать его превосходство. Узнав, что он приехал просить их поддержки в предстоящей президентской кампании, они и вовсе брали какой-то фамильярный тон, который Лисецкого коробил. Их тупое самодовольство казалось непробиваемым.
Омский губернатор, например, даже не встретил уральскую делегацию в аэропорту. Его подчиненные весь день таскали Лисецкого по городу, показывая никому не интересные местные достопримечательности и пресекая все попытки Лисецкого прорваться к народу. Вечером омский губернатор соизволил поужинать с Лисецким, и после унизительных просьб будущему президенту был предоставлен жалкий зал в городской библиотеке, куда нагнали сотни две муниципальных служащих. В местной прессе визит уральского губернатора в Омск освещался скудно, журналисты ссылались на запрет властей.
Из Омска Лисецкий отправился в Иркутск, где губернатор, молодой и нахальный, вообще заявил, что готов обсуждать лишь экономическое сотрудничество между Иркутской и Уральской областями. При этом поддержит он все равно Ельцина, поскольку ему обещаны субсидии из федерального бюджета.
Разъяренный Лисецкий отбыл на Чукотку, губернатора которой считал своим должником, ибо неоднократно поддерживал его в кремлевских кабинетах. Но чукотский начальник позорно сбежал, бросив Лисецкого на своего заместителя. Тот беспрерывно предлагал Лисецкому баню, словно у Лисецкого не было иной возможности помыться, кроме как на Чукотке. Единственное выступление ему все-таки организовали - в доме культуры, перед чукчами-оленеводами, которые по-русски почти не понимали.
При этом все визиты Лисецкого были заранее спланированы его штабистами, которые тратили огромные суммы якобы на подкуп местной администрации, показывали Лисецкому графики его выступлений перед населением и в средствах массовой информации. Но графики срывались, вместо обещанных триумфов Лисецкого поджидали сплошные провалы. Все шло вкривь и вкось, хуже некуда. Оставшись наедине со своими сподвижниками, Лисецкий кричал на них и ругался матом. Он упрекал их в подлоге, обмане, воровстве и проституции, а они всю вину валили на губернаторов, которые из страха перед Ельциным в последнюю минуту нарушали договоренности и принимались бесстыдно крутить задом.
Ко всему добавлялись еще мелкие неприятности личного характера. Накануне поездки по совету Машеньки, состоявшей при нем пиар-технологом и одновременно визажистом, Лисецкий сделал подтяжку лица. Омолаживающие процедуры только входили в моду и, падкий на новизну, Лисецкий не устоял. Но видимо, у врачихи, рекомендованной Машенькой, не было достаточного опыта или препараты оказались скверного качества, только губы у Лисецкого стали какими-то деревянными, плохо слушались, и он несколько раз нечаянно прикусывал их до крови. Веки не закрывались, взгляд Лисецкого сделался немигающим, как у лягушки Он скверно спал ночами, глаза воспалялись и слезились. Машенька уверяла, что это скоро пройдет, но не проходило.
Между прочим, в этой поездке Лисецкий надеялся ее ублудить. Но его жена после сделанной им косметической операции что-то заподозрила и устроила ему сцену ревности. Пришлось брать ее с собой, забыв мечты о личной жизни. Машенька вдобавок ко всему оказалась вертихвосткой: кокетничала напропалую у него на глазах. Лисецкий злился и придирался к ней.
Всего с ним полетело сорок человек: штабисты, журналисты, помощники, консультанты и еще четверо уральских предпринимателей, которых Лисецкий приговорил к финансированию своей поездки. Бизнесмены надеялись заслужить благодарность губернатора и занять подле него заветное место, освободившееся с арестом Храповицкого. Один из претендентов, директор авиационного завода, предоставил для этой поездки самолет, который на его предприятии обустраивали по спецзаказу президента Калмыкии. Главный салон, предназначенный для первого лица, был чрезвычайно удобным: с большой спальней, туалетом и душем. Однако надпись "Калмыкия" на борту служила поводом для шуток в каждом регионе, куда прибывал Лисецкий. Он старался не обращать внимания.
...На Чукотке Лисецкий провел лишь сутки. Заместитель губернатора, видимо, не зная, как от него отделаться, пугал его надвигающейся метелью и опасностью застрять надолго. Застревать на Чукотке Лисецкий побоялся и направился в Магадан, где попал на юбилей города.
***
- Слово предоставляется губернатору Уральской области, который прибыл специально, чтобы поздравить нас с праздником! - объявил ведущий.
От такой наглости Лисецкого перекосило. Магаданская область по численности населения не превышала один уральский район, а по экономическим показателям еще ему и уступала. Тащиться сюда на праздник было смешно и нелепо. Но даже в такой дыре его не желали признавать кандидатом в президенты.
Натянуто улыбаясь, Лисецкий прошел к микрофону и, опершись о трибуну, откинул голову. Под взглядами публики и направленными на него телевизионными камерами он решил не ограничиваться банальными фразами, а преподать настоящий урок этим тупым чалдонам, показав уровень настоящего руководителя. Лисецкий поправил шелковый платок в нагрудном кармане, наморщил лоб и заговорил о тенденциях мировой экономики и кризисе высоких технологий. Уже через три минуты зал завозился и задвигался, послышался шепот и смех. Местные чиновники не понимали, о чем толкует уральский губернатор, к тому же им не терпелось покончить с торжественной частью и приступить к банкету. Лисецкий повысил голос, но это не помогло. На него не обращали внимания, его слова тонули в общем шуме. Еще несколько минут Лисецкий отчаянно боролся, потом сдался.
- Что ж, чувствую, пора закругляться, - горько заметил он, прервавшись на полуслове. Раздались одобрительные аплодисменты. - Желаю всем хорошо повеселиться, - едко прибавил Лисецкий, но его ирония осталась незамеченной.
С брезгливым выражением на красивом лице он вернулся на свое место.
- Животные, - пробормотал он жене.
Жена не ответила. Она с самого начала считала эту поездку пустой тратой денег, но свое мнение держала при себе.
- Я гляжу, не больно тут нашего уважают, - посетовал Плохиш сидевшему рядом мелкому магаданскому чиновнику, приставленному к уральской делегации в качестве гида. Плохиш уже успел угостить его рюмкой-другой и перейти на "ты".
- Так это он у вас в Уральске - бабай, - хмыкнул чиновник, - а нам он - нет никто. Приехал, уехал. У нас вон свой папка сидит.
Плохиш посмотрел в сторону приземистого магаданского губернатора, который так и лучился самодовольством.
- Тоже ниче, - одобрил Плохиш. - Мордастенький. Только малость на кабанчика похож.
- Страшнее папки зверя нет! - хихикнул чиновник. - Всю область под себя подмял. У нас тут все на рыбе завязано. Одной рыбой живем. А папка все промысла китайцам отдал, они нашу рыбу выгребают подчистую, браконьерствуют, как хотят. Местные артели только слюни глотают.
- А крыша у китайцев кто? - заинтересовался Плохиш.
- Да кто ж их знает? - пожал плечами чиновник. - Может, триада какая.
Связываться с триадой Плохиш не желал и предпочел эту тему оставить.
- Государству китайцы ничего не платят, - продолжал откровенничать чиновник. - Наличку прямиком папке несут, в чемоданах. Он уж миллиардером стал с тех пор, как его избрали. Видал мамкины бирюльки? - он кивнул на надутую некрасивую губернаторшу, усыпанную драгоценностями. - Да на эти камушки можно пол-Магадана купить.
- Значит, простой народ у вас пасется? - посочувствовал Плохиш. На улицах города он успел заметить пустующие облезлые дома с выбитыми стеклами.
- Совсем нас придушили, - пожаловался чиновник. - Раньше сюда за длинным рублем ехали. А теперь никаких заработков. Люди на материк бегут, квартиры с мебелью бросают - покупателей-то нет. Ужас, что творится. Центр нам деньжат не больно подбрасывает, они лучше сами украдут. Вот и выживаем, как можем. Перед вашим приездом целый месяц без тепла и света сидели, только на два часа днем электричество давали. Администрация не может долг энергетикам погасить, а вся область в темноте мерзнет. Зато мамка, говорят, виллу в Испании прикупила. Пять лет назад нянькой работала в детском саду, подгузники меняла, а сейчас вся в бриллиантах и вилла у нее в Испании.
- Как же вы такие праздники закатываете, если денег в бюджете нет? Даже фейерверк засобачили...
- Мамке спасибо! Папка поначалу и слышать не хотел, какой еще юбилей, пир во время чумы! Народ дразнить! Но мамка на дыбы встала - вынь да положь. Накупила добра - надо людям показывать, не в уборную же ей в бирюльках ходить. Эх, чует мое сердце, после этого праздника мы всю зиму без тепла куковать будем.
...Гвоздем концерта были пятнадцать гимнов Магадану, сочиненные магаданским композитором. Глядя на обрюзгшую оперную певицу, Плохиш зевнул.
- А как у вас насчет шкурок? - поинтересовался он.
- Каких шкурок? - не понял чиновник.
- Ну, телок. Есть они тут, нет? Или вам мамка мутиться запрещает?
- Этого добра навалом! - заверил чиновник. - Половина девок магаданских этим промышляет - жить-то надо. Я, правда, сам не специалист по этой части, - поспешно прибавил он. - Семья у меня, и зарплату уже полгода задерживают. Но объявлений во всех газетах полно. Да вам в гостинице должны были предлагать. Они обычно сами телефоны обрывают. К нам люди приезжают из других городов жалуются, что спать не дают. И звонят, и стучат, только что не насилуют.
- А мне никто не звонил, - нахмурился Плохиш. - Опять, что ли, меня кинули?
- А ты где остановился, в "Сопках"? Что ж ты хочешь, это папкина гостиница. Проституткам туда под страхом смерти соваться нельзя, милиция кругом.
Уральскую делегацию разместили в разных местах: Плохиш, в числе особо приближенных, попал в гостиницу областной администрации, с коврами на лестницах и горячей водой в номерах. Прочих засунули в грязный отель на отшибе.
- Блин! - выругался Плохиш. - Где же шкур добыть? Неделю уже без баб, терпежу нет, скоро собак ловить начнем.
- Не надо было в блатные лезть, - посмеивался чиновник. - Другую гостиницу девки уже небось штурмом берут...
- Постой! - спохватился Плохиш. - Так ведь туда Топора расквартировали! Точно?
- А я и не знаю, - пожал плечами Топорков. - Мы ж прямо с самолета к тебе поехали. Я и вещи свои у тебя оставил, думал, потом заберу...
После того как из штаба Лисецкого было изгнано "русское крыло" ввиду нежелательности упреков в национализме, Топорков остался не у дел. Он считал себя крупным идеологом, но в другие избирательные штабы его не брали даже корректором, и Топорков вскоре запросился назад, на любую работу. Его углядел Плохиш, которого Лисецкий включил в состав делегации без особой надобности, забавляясь его выходками и грубыми шутками. Ангажированный развлекать губернатора, Плохиш сам не мог обходиться без шутов. Топорков, обидчивый, амбициозный и пьющий, подходил на эту роль идеально. Плохиш уговорил губернатора взять Топоркова и теперь держал его при себе.
- Как только объявит перерыв, ты дергай в эту конуру, где вас поселили, - принялся объяснять ему Плохиш. - Найди там пару кисок, только почище, с помойки не подбирай, и вези их ко мне в номер. А я после банкета к вам добавлюсь...
- Что ж мне банкет пропускать? - забеспокоился Топорков. Из-за отсутствия передних зубов он пришепетывал и проглатывал часть звуков, а когда волновался, то говорил и вовсе невнятно.
- Да тебя все равно туда не приглашали!
- Я думал, с тобой проскочу...
- Не надо за чужой счет понтоваться, - внушительно заметил Плохиш и повернулся к чиновнику: - Сколько у вас телки просят?
- Дорого! Долларов по пятьдесят за ночь! Минимум.
- По пятьдесят за ночь?! - не поверил своим ушам Плохиш. - Наши за час сотку ломят! Надо к вам перебираться. Топор, братан, вот тебе на пойло и хавчик купи... Только не шикуй!
- Маловато будет, - заметил Топорков, принимая деньги.
- Ты что сюда жрать приехал?
- А вдруг девчонки вперед попросят?
- А ты не давай! Скажи, друг придет, всем заплатит. - Подозрительный Плохиш хотел быть уверенным, что лучший экземпляр достанется именно ему. - Ты им за-место бабок стихи прочти, ты же много стихов знаешь. На Чукотке по пьянке ты мне какую-то шнягу задвигал, забыл уже?
- Это не шняга! Это поэма моего сочинения.
- Да ладно, не гоношись, - примирительно хлопнул его по плечу Плохиш. - Путевая поэма. Только больно длинная, уши вянут.
Плохиш столь бесцеремонно обращался с Топорковым не потому, что был таким уж неотесанным грубияном, просто ему нравилось доводить Топоркова до белого каления, когда тот лез в бутылку, грозил порвать с Плохишом все отношения и улететь назад, в Москву. Улететь он, конечно, не мог за неимением денег, и оттого его гордость ужасно страдала. Мать Топоркова служила когда-то домработницей у Пастернака. На этом основании он считал себя потомственным интеллигентом и артистической натурой. Плохиша он в глубине души ненавидел, но, кроме Плохиша, ему никто не наливал.