116
Швейцария. Лейкербад. Сентябрь 2004 года.
Уже в Цюрихе я подумал, что мы перелетели из сентября в август. Свежий альпийский воздух был основательно прогрет солнцем, и уже в аэропорту я захотел снять пиджак.
Таксист нам попался удивительно любезный. Впрочем, его любезность удвоилась, как только он узнал, куда нас надо отвезти. Даже по моим скромным подсчетам, он должен был заработать за эту поездку триста или четыреста швейцарских франков. Быстро сообразив, что немецким мы не владеем, он перешел на ломаный английский. Узнав, что мы из Киева, стал мурлыкать "Калинку-малинку". Уже когда дорога поднялась в горы, он несколько раз останавливал машину, давая нам возможность полюбоваться открывавшимися альпийскими просторами. В каком-то маленьком селе даже угостил нас чаем.
Светлана то и дело проваливалась в дрему. Все-таки перелет сказывался. Я с беспокойством поглядывал на ее слегка опухшие веки. Я негромко спрашивал водителя: сколько еще ехать. Он пожимал плечами и говорил: "Soon! Very soon!" Но его "скоро приедем!" не отвечало действительности. Или же отвечало, но не украинской. Между Лейком и Лейкербадом он остановил машину на узеньком мосту, чтобы дать нам возможность заглянуть вниз, в пропасть. Светлана к тому времени снова проснулась. То ли из вежливости, то ли из любопытства она тоже решила посмотреть с моста вниз. У нее закружилась голова, ее затошнило. И я по-настоящему испугался. Испугался и таксист. Через полчаса он уже выгружал из багажника наши два чемодана и портплед. Тут же стоял гостиничный "белл-бой", готовый отнести чемоданы на любой этаж и задержаться в дверях номера, ожидая вознаграждения. Счетчик насчитал триста семьдесят франков. В своих прикидках я оказался прав. Четыре сотенных купюры легли в раскрытую ладонь шофера. Он пожелал нам удачи и уехал. А "белл-бой" не спрашивая утащил багаж в номер.
– Я немного полежу, а потом пойдем к Вале и Диме, – произнесла утомленным голосом Светлана.
– Конечно, – согласился я.
Помог ей снять туфли. Принес из ванны просторный халат. А сам вышел на балкон.
Номер находился на втором этаже. Окна выходили на север. Метрах в трехстах от гостиницы городок заканчивался и земля плавно превращалась в камень, уходила вверх. Этот городок, "поселившийся" в просторной расщелине, и в прошлый раз удивил меня своей игрушечно-красивой незащищенностью перед стихией. Он располагался как бы на дне большого стакана, и если бы Бог или природа решили заполнить этот стакан водой – никто бы не спасся. Но швейцарские боги, видимо, защищали Лейкербад. Лавины сюда не сходили, каменные обвалы щадили виллы, отели и санатории. Все словно было застраховано самим Богом. Одним словом – Швейцария в своей первозданной красоте и безопасности.
Я взял из мини-бара бутылку пива. Прислушался к дыханию спящей Светланы – ровному и спокойному. И снова вышел на балкон, чтобы любоваться уходящими в небо Альпами.
117
Киев. Декабрь 2015 года.
Ночью мне снился русский лес. Почему русский? Да потому, что где-то далеко, среди высоких елей, кто-то постоянно перекрикивался, используя русский мат. Какой-то мужчина хриплым голосом звал Дусю. А я собирал грибы и наблюдал время от времени за рыжими муравьями, за их живыми тропинками. Когда я присел на корточки и протянул руку за очередным боровиком, то заметил, что волоски на тыльной стороне ладони порыжели. Я подтянул рукав ватника (вот, оказывается, в чем я собирал грибы – значит, лес был действительно русский, раз на мне ватник) и с изумлением понял, что вся моя накожная растительность тоже имеет рыжий цвет. И это на фоне сплошной веснушчатости!
– Дуся?! – кричал из-за деревьев невидимый охрипший мужик.
Я решил пойти в другую сторону, чтобы не столкнуться с ним. Пробрался через заросли молодых елей, на ходу срезав ножиком с деревянной ручкой десяток маслят. Вышел на поляну и остановился, увидев перед собой новенький блестящий джип "хаммер" желтого цвета. В машине никого не было. Номерной знак был родной, киевский, трижды "крутой": "ОО 1111 НН". Прямо под левым передним колесом росла семейка опят. Осторожно, чтобы не задеть протектор джипа, я срезал эту семейку. Опустил опят в пластмассовое ведерко и пошел дальше, на ходу оглядываясь на машину. Джип показался мне знакомым.
Метров через пятнадцать остановился, увидев впереди на поляне парочку влюбленных, устроивших пикник. Они сидели на темно-зеленом пледе. Между ними стояла бутылка шампанского и блюдо с пирожными. Блондинка лет двадцати пяти обернулась и бросила на меня любопытный взгляд. Следом за ней в мою сторону обернулся и мужчина. Узкое скуластое лицо выражало надменность и легкую раздраженность. Его правая рука полезла в карман серого твидового пиджака. Вытащила оттуда какую-то черную штуковину, похожую на телевизионную дистанционку. Мужчина направил эту штуковину на меня и нажал на ней кнопку. И я тут же исчез, растворился в лесном воздухе. И ведерко с грибами, радовавшее ладонь своим основательным весом, куда-то исчезло. Я открыл глаза, осмотрелся. Было темно. Я лежал в своей "королевской" кровати на Десятинной. В груди, обеспокоенное сном, ерзало сердце. Рука сама потянулась к нему. Пальцы прошлись вдоль вертикального шрама. Потом ладонь легла на грудь. И я почувствовал, как две составные части моего тела обмениваются теплом.
– Ну-ну, это же только сон, – прошептал я.
Но, тем не менее, обеспокоенность в моих мыслях сохранялась. И я подумал о том, что уже две недели ко мне не приходил врач.
– Эй! – крикнул я в сторону двери.
За дверью что-то глухо упало. С таким звуком обычно падают книги на пол.
В проеме появилось пятно – лицо помощника.
– Найди мне Колю Львовича. Нет, постой! Найди Колю Львовича, а он пусть найдет мне врача! Чтобы через полчаса врач был здесь!
Помощник кивнул. По крайней мере, я себе это легко представил. Рассмотреть его в темноте было невозможно, но звук прикрывшейся двери подтвердил его кивок, не увиденный мною. Он отправился исполнять приказ. А мне хотелось тихонько и неподвижно лежать на спине и слушать свое тело. Слушать его перед тем, как его послушает врач.
118
Киев. Май 1990 года.
Что-то странное происходит в стране. Особенно в магазинах. Нет ни масла, ни нормального мыла. Правда, мама откуда-то все это берет. Дома – порядок и в холодильнике не пусто. Кое-что и сам я приношу с работы. Я теперь в кафе ЦК комсомола на постоянной. Уговорили меня перевестись на заочный. Жора уговорил. "На хрена тебе эта учеба?! – говорил он. – Ты – парень толковый! Диплом и так получишь, зато будешь при теплом месте и в хорошей компании".
Я и согласился. Жалеть не жалею. Какая мне разница, что записано у меня в трудовой? Есть вещи поважнее. Тем более, что даже мать посматривает с уважением на мой вклад в семейный холодильник. И Димка радуется слегка подсохшим, но все равно вкусным бутербродам с икрой. Когда буфет "выездной", я таких бутербродов до двух десятков домой привожу. И не только их! А "выездных" буфетов все больше и больше, почти каждую неделю. То в Кончу-Заспу, то в ту же Пущу-Водицу, то в Обухов. Называется все "семинаром" или еще как-то, а заканчивается буфетом по полной программе, с коньяком и пьяными танцами.
– Помнишь, с тобой девчонка симпатичная как-то работала? – спросил меня пару дней назад Жора.
– В первый раз, что ли? Когда практику проходил?
– Ну да.
– Вика? Помню.
– А она как?
– Не знаю, давно не видел.
– Разыщи ее. Она же не киевская?
– Нет, из общаги.
– У нас тут мальчишник готовится, хорошо бы студенток позвать, – доверительно произнес он. – Ты поговори с ней, может, симпатичных подружек прихватит?
– Хорошо, поговорю, – пообещал я.
Жора похлопал по плечу и, напевая себе что-то под нос, ушел.
"Надоели им свои комсомолки", – подумал я, глядя ему вслед.
А потом, под конец рабочего дня, снимая с непроданных бутербродов колбасу СК и сыр, задумался: что-то стало меньше здесь и комсомольцев, и комсомолок. Припомнил лица, которых уже несколько недель не видел. Куда они все делись? Может быть, в отпуске? Ведь лето на носу!
119
Швейцария. Лейкербад. Сентябрь 2004 года.
С Димой и Валей мы встретились только на следующее утро. Они сами пришли в гостиницу, обеспокоенные нашим отсутствием. Но мы отсутствовали вполне оправданно. Светлана как прилегла отдохнуть сразу после нашего приезда в Лейкербад, так и проспала до самого утра. Я только радовался этому. Все-таки три часа в небе и еще почти три часа в такси – это не шутка для женщины на девятом месяце.
Мы как раз позавтракали. Кажется – последними, потому что в гостиничном ресторане оставался лишь один накрытый на двоих столик. Выпорхнувшая к нам девушка-блондинка обслужила нас кофе-чаем. Она с таким уважением, а может быть, даже и с завистью смотрела на большой живот Светланы, что когда через пять минут поставила на наш столик вазу с букетом маленьких красных роз, я подумал, что она просто влюбилась в наших не вылупившихся еще младенцев.
А когда мы вышли из ресторана в фойе гостиницы, то увидели у стойки рецепции Диму и Валю. И я впервые услышал, как Дима говорит по-немецки. Это меня поразило. В школе он добился, чтобы его не заставляли учить английский. Уже тогда было понятно, что он болен, так что никто особенно и не настаивал. А тут его беглый немецкий просто сразил меня наповал.
Женщина за стойкой показала ему взглядом на нас. И тут уже без объятий не обошлось. Я смотрел, как смешно, перегибаясь через свои большие животы, обнимались и целовались Валя со Светланой. Мы с Димой тоже обнялись. Я похлопал его по плечу. Но и я, и он были больше поглощены созерцанием встречи наших жен.
– Здесь рядом есть отличная канатная дорога, – сказал Дима после паузы. – Можно было бы подняться. Там, наверху, есть озеро, а вокруг озера – тропинка. Мы уже поднимались. Красиво, как в раю!
Через стеклянную дверь я бросил взгляд наружу. Нельзя было сказать, что утренняя погода напоминает вчерашнюю. Солнечный свет был здесь не таким интенсивным, как вчера в Цюрихе, но, в принципе, и микроклимат здесь был другой. По небу не спеша плыли тонкие кружевные облака. Плыли они небольшими стаями, то приостанавливая движение солнечного света вниз, то снова пропуская его беспрепятственно, словно через "зеленый" таможенный коридор.
Валя и Светлана, услышав о предложении Димы, особым оптимизмом не зажглись.
– Вы можете подняться, погулять, – сказала Светлана. – А мы в кафе сходим, поболтаем. Все-таки давно не виделись!
На лице Димы выразилось легкое разочарование, но я идею Светланы поддержал. Тем более, что в "райском" месте можно было бы спокойно обсудить будущие планы Димы. Хотелось с самого начала расставить все точки над "і", ведь он наверняка думает, что и дальше будет себе спокойно жить в Швейцарии, даже не интересуясь, во сколько это обходится его брату.
Следующей кабинки нам пришлось подождать минут двадцать. Кассир канатной дороги показал пальцем наверх и покачал головой, выказывая свое сомнение относительно погоды. Мы понимающе кивнули, но менять свое решение не стали.
Уже когда кабина поднялась метров на двести над городком, ветер стал ее раскачивать. Я с ужасом представил себе, как бы почувствовали себя в этот момент Светлана и Валя! Вот уж действительно надо было быть сумасшедшим, чтобы предлагать эту авантюру женщинам на девятом месяце.
Кабину качало еще минут пятнадцать, пока она не стукнулась о выступавшие резиновые рожки и не вошла в паз верхней посадочной платформы.
Здесь, над Лейкербадом, солнце светило намного ярче и было теплее. Теперь между нами и оставшимся в расщелине городком лежала тонкая пленка облаков, этакий защитный противосолнечный слой.
Кое-где на берегах большого озера лежал снег. Должно быть, еще прошлогодний.
Мы шли по узенькой тропинке. Иногда она расширялась, и мы могли шагать плечо к плечу, но когда она опять сужалась, я пропускал Диму вперед.
– Так какие планы на будущее? – спросил я осторожно.
– Отличные, – весело ответил Дима. – Родим ребенка, будем выкармливать его, воспитывать. Будем к вам в Киев в гости приезжать…
– Ты серьезно? – спросил я.
– А что тут несерьезного? – Дима обернулся и одарил меня недоуменным взглядом. – Это жизнь. Мне кажется, она только-только начинается. Нормальная жизнь.
– Хорошо-хорошо, – кивнул я.
Мы продолжили путь. Минут пять молчали.
– Дима, я хотел тебе сказать кое-что очень важное, – наконец, поборов боязнь неадекватной реакции брата, произнес я.
Дима сошел с тропинки и уселся на ствол поваленного дерева, лежавший рядом.
– Знаешь, вам скоро придется возвращаться домой. Я больше не могу за вас платить. Светлана тоже не в состоянии. Мама очень скучает. У нее большая квартира, она будет вам помогать с ребенком.
– Почему ты не можешь за нас платить? – Голос Димы задрожал, словно от холода.
– У меня нет денег. Я же не беру взятки! А если мне что и перепадает, то этого на две семьи не хватит!
– А почему ты не берешь взятки? – шепотом спросил Дима, буравя меня своими сощуренными от яркого солнца глазами.
– Не хочу. Потому что если я буду их брать, то мне придется до конца жизни дружить и пить с теми, кто их дает! Понимаешь?
– А ты бери не все взятки! Бери только у хороших людей, у тех, кто потом не будет тебя теребить!
– Да нету таких! Разве тебе это не ясно? – Я, кажется, уже начал понимать тщетность этого разговора. – Короче говоря, мои последние деньги уйдут сейчас на проживание и на роды. Потом мы возвращаемся в Киев. Светлана сможет оплатить вам еще месяца три-четыре. И все. Ты понял?
Дима кивнул. Он смотрел себе под ноги на густой мох цвета йода, расползшийся по камням. Он о чем-то думал. Я молчал. Настроение было тяжелое, но все-таки все, что надо было, я ему сказал. И хорошо, что в первый день встречи. К вечеру он отойдет, и мы сможем нормально общаться. Сказанное мною все равно останется в его голове фактом, от которого не убежать, как бы ему этого ни хотелось.
120
Киев. Декабрь 2015 года.
За окном все еще темень. До рассвета ждать долго. Рассвет вообще в это время наступает после начала рабочего дня. Только мне сегодня не хочется на работу. Паршивая у меня работа. Не приносит ни удовольствия, ни счастья.
Аккуратный и осторожный стук в дверь.
Помощник заглядывает в спальню, ищет меня взглядом. Потом шепчет: "Врач пришел!"
Я включаю торшер в углу комнаты. Мягкий свет достигает кровати, но на другую половину спальни его уже не хватает. Мой взгляд сразу отмечает, что электричество этой ночью в сети не дешевое. Обычное. Лампочка не дрожит. Иначе было бы ужасно стыдно и противно.
Я сижу на кровати в теплом халате. Ноги ступнями прямо на паркете.
– Вас что-то беспокоит? – спрашивает доктор, потирая сонные глаза.
– Меня беспокоит многое. Например, почему у меня не было медосмотра уже недели две? Я что, совершенно здоров?
– Извините, я сам был простужен.
– Ладно, давай работай!
Он достает из кожаного медицинского саквояжика, сделанного под старину, стетоскоп.
Я распахиваю халат. Металлическое, круглое ухо стетоскопа холодит грудь. Вот оно опустилось прямо на линию шрама, вот перелетело левее.
– Вы себя неважно чувствовали? – спрашивает доктор.
– Можно и так сказать. А можно сказать: я себя чувствую удивительно херово. Мне сны снятся дурацкие.
– Нервы, – вставляет доктор. – Повернитесь спиной, пожалуйста.
Я поднимаюсь на ноги, сбрасываю халат и поворачиваюсь к нему спиной. Теперь круглое ухо ползает по спине.
– Не дышите! – просит он.
Я останавливаю дыхание и прислушиваюсь к тишине. И сразу, словно слух мой сегодня особенно обострился, слышу какие-то шорохи, тиканье, далекое шипение. Тиканье, кажется, доносится из-за стены, из спальни Майи. Шорохи выползают из-за двери, оттуда, где дежурит безымянный помощник. Шипение? Я снова прислушиваюсь.
– Вам нужен покой, – прерывает тишину доктор. – Что-то мне ваше сердце не нравится.
– Мне оно тоже не нравится. Тем более, что оно не мое.
– Да, извините, не так выразился.
– Кстати, хочешь на него посмотреть?
Доктор бросает на меня обеспокоенный взгляд. Он, вероятно, думает, что мне нужен психиатр.
– Нет, не волнуйся, я себя резать не буду! – успокаиваю я его. – У меня фотография есть.
– Фотография?
– Да, с операционного стола. Выпить хочешь?
Он опять озадачен. Мысли мечутся в его голове.
– Мне бы чего-нибудь успокоительного.
– Эй! – кричу я, и тут же в дверном проеме возникает голова помощника. – Два бокала и бутылочку "Хэннесси". В ванную!
Тут же поворачиваю голову к доктору, и мне становится его жалко. Он рукой держится за сердце.
– У тебя свое? – спрашиваю я. – Или тоже пересаженное?
– Кому я нужен, чтобы мне пересаживали…
– Пойдем! – командую я.
В ванной вполне уютно.
Тут же и помощник с подносом. Опускает поднос на широкий подоконник. Открывает коньяк, наливает в бокалы.
– Подойди сюда, – зову я доктора. Взглядом указываю на его бокал. А сам тут же оборачиваюсь к окну и любуюсь Андреевской церковью.
Он пьет медленно и нервно. Не сводит с меня глаз.
– Ах да! Фотография! – вспоминаю я и приношу цветной снимок. – Вот оно, мое нервное!
Доктор ставит бокал на подоконник, берет снимок в руки. Смотрит на него молча. Так же молча пятится под ближайшую галогенку, чтобы свет падал на фотографию, и там опускается на корточки.
– Не может быть! – выдыхает он.
– Чего не может быть?
Он продолжает рассматривать снимок. На его лице – озадаченность, сквозь которую проступает страх.
– Ну говори, что молчишь!
Доктор возвращается к подоконнику. Сам себе наливает полный бокал коньяка. Залпом выпивает половину. Только после этого его взгляд осторожно, как туча на солнце, "заползает" на мое лицо. Он не хочет смотреть мне в глаза. Его взгляд приклеился то ли к моему носу, то ли к подбородку.
– Так что там?
– Может, мне кажется, – его голос дрожит, – но это сердце не выглядит здоровым. Это, наверно, ваше сердце, перед тем, как его заменили. Вам вживляли "сердечную батарейку"?
– Какую батарейку? "Дюраселл"?
– Да нет, в сердце электронный стимулятор.
– Нет, ничего мне не вживляли! А чем тебе сердце не нравится?
– Там рубец, на сердце. От операции. Такие остаются после того, как в сердце вживляется стимулятор.
– Слушай, а как зовут хирурга, который меня ремонтировал?
– Профессор Хмелько.
– Эй! – кричу я в сторону двери. Жду секунд двадцать, пока не появляется знакомая голова. – Разыщи мне хирурга Хмелько и живо его сюда!
После этого пускаю в ванну холодную воду и возвращаюсь к подоконнику.
– Рассказывай, рассказывай дальше! – прошу я доктора.
– О чем?
– О сердце на фотографии.
– Я не знаю. Сердце как сердце… следы ожирения. Наверно, другого не было.
– Другого не было?! – Я снова поворачиваюсь лицом к оконному стеклу.