Ельцин купался в их любви. Наверное, в это мгновение он действительно ощущал себя былинным героем и готов был жертвовать ради счастья людей всем, даже жизнью, только, разумеется, чужой. Кстати, в отличие от своих кремлевских сподвижников он не боялся толпы, поскольку сам был из нее. Поднявшись к вершинам власти, он не утратил природных инстинктов и верил, что лучше всех знает народ и его нужды.
Он терпел бесчисленную армию бюрократов, поскольку не мог без нее обходиться, но в глубине души не доверял никому из своих соратников, считая их обманщиками и казнокрадами. Он и сам обманывал, когда был на их месте. Непрестанно твердя о демократии, он бессознательно стремился к диктатуре, ни на секунду не выпускал из своих рук полноту власти и не собирался этого делать.
Он понимал, что русский народ простит ему любую, самую тяжелую ошибку, даже войну, но только не слабость и мягкотелость. В Ельцине и не было мягкотелости. Она была в Горбачеве, которого восторженно встречали на Западе и которого, как муху, смели в России. Своим простонародным нутром Ельцин брезгливо презирал его вместе со всей страной.
На пути Ельцина стояла толстая, неопрятная и нетрезвая тетка с красным, грубым, обветренным лицом, из тех, кто вечно ошивается возле рынков. Она держала за руку упитанную русоволосую девочку лет шести, по виду довольно бестолковую, которая с увлечением сосала леденец на палочке. Ельцин остановился и шагнул к ним.
- Тебя как зовут? - спросил он у девочки.
От неожиданности девочка вцепилась в мокрое от дождя материнское пальто и зарылась лицом в его складках. Леденец выпал на грязную землю.
- Ну вот, - огорчился Ельцин. - Конфетку обронили!
- А это мы поправим! - заверил его Поливайкин. - Махом!
Грозно зыркнув по сторонам, он подскочил к обомлевшей продавщице кондитерских изделий, стоявшей неподалеку, и схватил самую большую коробку конфет. В следующую секунду он, радостно скаля золотые зубы, уже протягивал трофей президенту. Ельцин отдал коробку девочке. Та опасливо стрельнула в него глазами и, прячась за мать, нерешительно приняла коробку.
- Только гляди, сразу все не ешь, - шутливо погрозил ей пальцем Ельцин.
- "Спасибо" надо говорить! - подсказал девочке Лисецкий. - Что ж вы ее не учите, - упрекнул он тетку.
Но та не слышала его. Она смотрела на Ельцина с невыразимым хмельным восторгом, и на ее глаза наворачивались слезы.
- Борис Николаевич! - воскликнула она, задыхаясь от избытка чувств. - Борис Николаевич! Родной ты наш! Спасибо тебе за все!
Прежде чем охрана сумела ее остановить, она шагнула вперед и, схватив распухшую, изувеченную руку президента, несколько раз торопливо поцеловала ее. Толпа взорвалась восхищенными криками.
В машину Ельцин вернулся другим человеком: посвежевшим и полным задора.
- А теперь можно и в ЗАГС, - озорно подмигнул он Силкину.
- В ЗАГС? - не поверил своим ушам Силкин. - Когда? Сейчас?
- Ты же сам просил,- удивился Ельцин. Перед нудным официальным визитом на завод ему хотелось еще немного побыть с людьми. Он не надышался.
- Давай, давай, - поторопил он. - Посмотрим на невест.
- Может, и себе кого-нибудь приглядим, - поддакнул Лисецкий, вновь предательски оставляя Силкина на произвол судьбы.
Машина тронулась. Силкин, чувствуя, что все пропало, ледяными руками схватился за телефон и, низко пригнувшись, набрал Татьяну.
- Мы едем во Дворец! - объявил он срывающимся голосом.
- Куда? - оторопело переспросила она.
- В ЗАГС! - рявкнул Силкин.
- Да мы же вроде как уже всех распустили.
Силкин, не разгибаясь, оглянулся на разрумянившегося президента. Тот испытывал прилив энергии. Глаза его блестели, он даже похлопал Силкина по плечу. Силкин с трудом улыбнулся в ответ.
- А ты собери! - зловеще прошипел он Татьяне.
5
Между тем в ЗАГСе бушевали страсти.
В общей сложности свадебных кортежей было одиннадцать. Всем без исключения зачем-то назначили явиться к девяти утра, что они и исполнили, практически без опозданий, если не считать одной четы, где невеста была на последнем месяце беременности. Парадный вход во Дворец был опечатан игривой розовой ленточкой, и в ожидании высоких гостей внутрь никого не пускали. Молодожены со своими гостями изнывали снаружи, прячась от дождя в машинах.
Про замысел с президентом знал лишь узкий круг участников, хотя какие-то смутные слухи, конечно же, просочились. Сотрудники ЗАГСа то и дело выбегали к студенческой паре, проверяя, все ли у них в порядке, и делились новостями из мэрии. Собственно, новость была одна. Президент задерживался. Других известий пока не поступало.
Видя повышенное внимание к одной группе, остальные стали коситься на нее с ревнивым недоброжелательством. Впрочем, никаких других предпочтений студентам не оказывали, ждали они наравне с другими, и собравшиеся понемногу успокоились.
Первые два часа пролетели относительно легко. Мужчины выбегали курить, дамы выходили из машин подышать воздухом и переживали, что прически от влажности испортятся. Постепенно все перезнакомились, принялись под шумок открывать шампанское, рассказывать друг другу анекдоты и обмениваться шутками в основном на свадебные темы.
Однако время шло, а ничего не происходило. К половине двенадцатого женщины возроптали и потребовали у работников ЗАГСа ответить прямо, сколько еще те собираются держать на улице ни в чем не повинных женихов и невест, и на каком основании. Удовлетворительных объяснений они не получили, сотрудники лишь твердили, что они сами люди подневольные и делают то, что им велят. Эти переговоры привели, по крайней мере, к одному положительному результату: измученных ожиданием гостей начали пускать в туалет, правда, с черного хода и под конвоем гардеробщицы.
К началу первого обстановка резко накалилась. Особенно возмущалась группа с беременной невестой. Родственники и друзья уже куда-то звонили с жалобами, взывали к стоявшей в оцеплении милиции, грозили судом, бандитской местью и преждевременными родами. Устрашенные последней перспективой, работники ЗАГСа, после долгих консультаций все-таки решились сделать исключение. Беременную пару зарегистрировали, но не в главном зале, а в кабинете директрисы, дабы сохранить в неприкосновенности основные помещения.
Как только счастливцы отбыли, скандалы стали вспыхивать то там, то здесь, как фейерверки. Люди томились уже около четырех часов и больше терпеть не желали. Они рвались на волю. У всех были заказаны банкеты, на которые съезжались приглашенные, у трех пар было назначено венчание в церкви.
Сотрудники ЗАГСа метались между группами, уговаривая, умоляя, обещая. Но их не слушали. Дело явно шло к скандалу. И тут раздался спасительный крик: "Едут! Едут!" Все бросились охорашиваться и приводить себя в порядок. Милиционеры подтянулись, работники ЗАГСа, сладко улыбаясь, выстроились у входа в шеренгу, муниципальная массовка заколыхалась, расправила транспаранты и приветственно замахала шариками.
Кортеж остановился в квартале от дворца, так что его можно было видеть, потом, без всяких видимых причин, внезапно развернулся и тронулся обратно. Народ ахнул. Все были потрясены и разочарованы. Работники ЗАГСа чуть не плакали, милиционеры пожимали плечами и посмеивались. Никто ничего не понимал.
После этого страшного провала молодоженов и их родственников было не удержать. Они жаждали законных бракосочетаний, и немедленно. Женщины голосили, отцы невест, объединившись, готовились захватить загс штурмом. Видя, что процесс вышел из-под контроля и принимает опасный оборот, сотрудники сдались. Двери Дворца распахнулись, музыка заиграла, пары одна за другой торжественно вплывали в главный зал, где объявлялись мужем и женой.
Но главных виновников торжества, студентов, все же под разными предлогами придерживали.
Около двух часов дня субтильная матушка жениха неудержимо разрыдалась. Она работала техническим переводчиком с французского, всю жизнь получала гроши, воспитывала сына одна, без отца, и очень им гордилась. Невесту она, само собой, недолюбливала, полагая, что ее мальчик достоин лучшего. На этот скоропалительный мезальянс она согласилась лишь потому, что ректор института дал ей честное слово, что это поможет карьере ее сына. Она поверила, и, как оказалось, совершенно зря. Никакой карьерой тут и не пахло, все оказалось сплошным обманом и издевательством.
Отец невесты, приземистый здоровяк, отставной прапорщик и бывший чемпион Уральского военного округа по вольной борьбе, между прочим, тоже был на взводе. Манерную мать жениха он на дух не переваривал, а своего тщедушного очкастого зятя, тонувшего во взятом напрокат смокинге, в глубине души за мужика не считал. Он бы с радостью плюнул на все да уехал домой, но там уже сгорала от нетерпения шумная толпа деревенской родни, которую он назвал со всей области на свадьбу старшей дочери.
Честь семьи он уронить не мог, а потому, сорвав ненавистный галстук с бычьей шеи, ворвался в кабинет директрисы и сообщил, что с Ельциным или без Ельцина, но если молодоженов сию же секунду не распишут, то всем немедленно настанет конец. При одном взгляде на его пылающую квадратную физиономию становилось понятно, что конец действительно близок и он будет ужасен.
Директриса кинулась звонить Татьяне Стуколовой, просить совета. Та раздраженно ответила, что ей все это надоело, что она крутится как белка в колесе, а никто даже спасибо ей не скажет, что директриса может поступать, как ей заблагорассудится, поскольку Борис Николаевич все равно в ЗАГС не успевает.
Все сразу вздохнули с облегчением. Матушка жениха перестала рыдать и подкрасила губы, повеселевшая невеста кокетливо расправила фату, а ее папаша ободряюще хлопнул худосочного зятя по плечу так, что тот присел. Пожалуй, лишь ректор был расстроен. Он надеялся, что после того, как его вуз прогремит на всю страну, будет увеличено содержание.
Студентов с помпой расписали, должным образом окольцевали, поздравили и сфотографировали. Ректор подарил им картину местного художника и пожелал счастья в личной жизни. Директриса ЗАГСа извинилась за причиненные неудобства и выпила со всеми шампанского. Все обнялись и расцеловались. Счастливый папаша наскоро тяпнул с деканами водки и умчался в кафе руководить подготовкой к банкету, а остальные задержались по просьбе фотографов, чтобы сделать еще несколько постановочных снимков внутри Дворца и, как водится, на улице.
Вот тут-то и позвонила Татьяна Стуколова и радостно поведала, что Борис Николаевич все-таки приедет, прямо вот-вот, буквально через минутку. В ответ ей смущенно сообщили, что все уже благополучно закончилось, студенты отбыли, но в наличии имеются другие пары, тоже, кстати, на вид неплохие, которые изъявляют полную готовность быть поздравленными официальными лицами. О других парах Татьяна слышать не желала и, придя в неописуемую ярость, потребовала от директрисы загса вернуть всех на место и привести несчастных молодоженов в прежнее, добрачное состояние.
Сотрудники ЗАГСа бросились в погоню за новобрачными и настигли компанию уже возле машин. Просьба повторить церемонию студентов обескуражила. Возмущенная до глубины души невеста заявила что "пережени-ваться" она ни за что не станет, поскольку хуже этой приметы нет ничего. Ее пытались уговаривать, но характером она выдалась в папашу-борца, то есть чем сильнее на нее давили, тем больше она багровела и сердилась. Ректор, которому уже дважды звонила взвинченная Татьяна, попробовал пугнуть невесту тем, что, если она будет и дальше артачиться, мэрия оставит чету без обещанной квартиры. Тогда новобрачная со слезами на глазах выкрикнула, что пусть мэрия подавится своей квартирой, а замуж она выходила по любви, а не по расчету, правда, Павлик? (Павликом, соответственно, звали мужа.) При этих словах матушка Павлика опять разрыдалась и примкнув к невесте, взяла ее под руку в знак полной женской солидарности.
Теряя терпение, ректор прикрикнул на них, чтобы прекратили истерику, но тут раздухарившийся Павлик расправил узкие плечи и потребовал от него вести себя прилично. Деканы перемигнулись, а взбешенный ректор назвал жениха сосунком. На что жених, вернее, теперь уже муж Павлик, сообщил, что считает ниже своего достоинства продолжать дискуссию в таком тоне и вместе со своими дамами гордо двинулся прочь. Но уехать им не дали.
В дело резко вмешался наряд милиции, присланный Татьяной от имени Президента Российской Федерации. Павлика схватили с двух сторон и, зажав в тиски, поволокли назад, в ЗАГС. Весил Павлик легче бумаги и достойного отпора оказать не мог, но извивался, как уж. Новобрачная с криком вцепилась в милиционеров. Матушка же жениха в слезах бросилась звонить отцу невесты. Тот не успел отъехать далеко и, сорвавшись с полдороги, появился как раз тогда, когда жениха подтаскивали к парадному входу, а новобрачная оглашала улицу призывами о помощи.
Увидев схватку молодых с милицейским отрядом, папаша впервые в жизни испытал к новообретенному родственнику прилив симпатии. С криком "держись, сынок!", он бросился на подмогу. Капитан милиции был незамедлительно отправлен в партер и, кажется, даже травмирован. Папаша успел завалить еще одного милиционера, прежде чем на него обрушился град ударов. Павлик, кстати, тоже изловчился и кого-то укусил. Один их деканов неожиданно примкнул к мятежникам, получил дубинкой по голове и был захвачен в плен.
Татьяна, отделившаяся от нашей делегации, вырвалась вперед и руководила действиями милиционеров лично, азартно выкрикивая команды. Несмотря на отчаянное сопротивление бывший борец был сломлен превосходящими силами стражей порядка. И его, и брыкливого жениха, и взбунтовавшегося декана затащили в ЗАГС и затолкали в туалет. Туда же засунули и женщин.
7
Все эта боевая операция завершилась буквально за минуту до того, как Ельцин высадился возле дворца и был бурно встречен муниципальной массовкой. Ничего не подозревая, президент все-таки разрезал ленточку, поблагодарил перед камерами Силкина и Лисецкого за их вклад в разрешение демографического кризиса в стране, после чего делегацию спешно переправили на второй этаж. Боня, Артурчик и я замыкали шествие и потому стали невольными свидетелями того, как разгоряченные сражением милиционеры совещались с Татьяной о том, что предпринимать дальше. Вдоль стен жались женихи и невесты, чья очередь еще не подошла. Они были потрясены.
Тонким чутьем царедворца Артурчик сразу уловил что-то неладное. Оставив нас, он приблизился к Татьяне и мягко попросил ее объяснить, что происходит. Запинаясь, Татьяна принялась сбивчиво ему рассказывать. Кажется, до нее лишь в эту минуту дошло, что в пылу служебного рвения она хватила через край.
Положение и впрямь сложилось на редкость непростое. Президент, толпа чиновников и журналистов с телекамерами ожидали наверху, а как заставить оскорбленных новобрачных повторно расписаться, никто не знал. Воинственная энергия Татьяны улетучивалась. Хватая Артур-чика за руки, она путалась, загнанно озиралась по сторонам и хлопала глазами.
Не теряя времени, Артурчик нырнул в мужской туалет, откуда доносилось злобное мужское рычание и жалобное женское всхлипывание, и извлек на свет всю свадебную процессию, растерзанную и помятую. Мужчины были в кровоподтеках и ссадинах. У папаши был почти оторван рукав пиджака, у жениха разбиты очки. Наряды зареванных женщин тоже находились в беспорядке. Особенно жалко выглядела фата невесты, а на длинном подоле ее розового платья отпечатались следы чьих-то ботинок.
Артурчик округлил сливовые глаза с таким возмущением, словно ему никогда в жизни не приходилось видеть ничего подобного.
- Какой кошмар! - воскликнул он, проникновенно прижимая руки к груди и на всякий случай отступая за спины милиционеров. - Это же настоящая диверсия!
При этих словах Татьяна затрепетала. Обращаясь ко всей компании, Артурчик рассыпался в извинениях, обещая жестоко покарать тех, кто бездумно испортил праздник столь достойным людям, оскорбив тем самым не кого иного, как президента Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина, который прибыл сюда только затем, чтобы лично поздравить молодоженов. Разделяя их справедливый гнев, Артурчик не решался просить их о повторении священного обряда. Он лишь опасался, что их отказ поставит под угрозу судьбу демократических реформ в стране и больное сердце президента может не вынести такого удара.
Пока он нес эту высокопарную ахинею, отец невесты следил за ним с той извечной подозрительностью, с которой русский человек смотрит на лицо кавказской национальности. Но мать жениха, не чаявшая вырваться на волю, не выдержала.
- Ну, пожалуйста, - проговорила она дрожащим голосом. - Ну, давайте сделаем, как нас просят! Сколько же можно здесь мучиться!
Бывший борец крякнул и почесал в затылке.
- Как поступим, дочка? - спросил он невесту. - Уважим президента или ну их всех, как говорится, подальше?
- У тебя, в натуре, совсем борзометр зашкалил, - встрял в разговор Боня. - Тебя лично Ельцин просит, а ты атанду мечешь.
Его панибратское вмешательство решило исход переговоров. Отказываться дальше было как-то неловко. Мужчинам наскоро припудрили синяки, разорванную фату выбросили совсем, и Артурчик попросил Боню одолжить на время пиджак отцу невесты. Под марш Мендельсона мы поднялись наверх по широкой мраморной лестнице. Свита президента, улыбаясь, выстроилась полукругом.
Защелкали объективы фотокамер, телевизионные операторы начали съемку. Процедуру бракосочетания вела лично директриса Дворца, освежая официальную церемонию декламацией стихов про любовь. Когда молодые повторно обменивались кольцами, чувствительная мать жениха опять прослезилась.
Ельцин шагнул к ней и положил руку ей на плечо. Ему вдруг захотелось сказать ей что-то задушевное и простое. Беда была в том, что он давно никому не говорил простых, задушевных слов, отвык от них, и они никак не вспоминались. На ум лезли лишь заученные фразы о молодежи и будущем России. Все смотрели на президента и ждали.
- Жалко все же детей, - неожиданно произнес Ельцин прыгающим голосом. - Вот они растут, женятся, а для нас они все равно маленькие.
И он двумя пальцами неуклюже показал, какими маленькими остаются у нас дети, не больше рыбок в аквариуме.
Матушка жениха приникла к его груди. Даже суровый отец невесты был заметно растроган. Ельцин встал между ними и, обняв обоих, дал знак фотографам делать снимки. Бывший борец едва доходил до плеча президенту, но гордо выпячивал грудь и бережно держал Ельцина за талию.
- Вы, Борис Николаевич, у нас заместо Чапая! - сияя, сообщил он.
- Почему Чапая? - спросил Ельцин.
- Ну, как же! Раньше на фоне Чапаева фотографировались, а теперь с вами.
- Это он памятник имеет в виду, который на площади Революции, - пустился в объяснения Лисецкий. - Мы только что к нему подходили.
- Памятник? - озадаченно переспросил Ельцин. - Какой памятник? А я и не заметил.
Он приблизился к окну, выходившему на площадь. Рынок уже вернулся к своей обыденной жизни.
- Гляди-ка, - продолжал удивляться Ельцин. - И впрямь Чапаев! Он что, здесь родился?
- Он здесь утонул, - ответил Силкин. - На другом берегу Урала. Отсюда не видно. То есть точное место не известно, но полагают, что под Нижне-Уральском. Города, правда, тогда еще не было, но деревушка стояла.