3
Засаленную колоду карт отыскали у команды. Конец стола, где сидел президент, расчистили от еды и напитков. Игроки расселись парами, остальные, встав со своих мест, сгрудились вокруг них.
- По народному обычаю надо выпить, - сообщил Ельцин. - А то карта не пойдет. Только по-быстрому, без речей.
Видя, что президенту не терпится начать, все выпили наспех, не закусывая.
- Ну, кто сдавать будет? - поинтересовался Ельцин, потирая ладони.
- Давайте я, - предложил Разбашев.
Холеными пальцами с маникюром он взял потрепанные карты и не очень умело принялся их тасовать. Опытный преферансист Лисецкий с долей презрения следил за его манипуляциями.
- Меси лучше, - подначивал Разбашева Поливайкин, оглядываясь при этом на Ельцина и проверяя, нравится ли ему такой задиристый тон. - Как говорится, кто не умеет работать головой, работает руками.
Разбашев гневно сверкнул глазами на начальника УВД, но тот и бровью не повел. Еще десять минут назад он, конечно, ни за что не позволил бы себе подобную реплику в адрес директора автозавода. Но теперь, когда он играл на руку с президентом, он мог творить что угодно. Разумеется, если президент позволял. Президент пока позволял, одобрительно кивая.
- На что играем-то, Борис Николаевич? - фамильярно подмигивая, продолжал Поливайкин.
- Как на что? - притворно удивился Ельцин, подмигивая в ответ. - Кто останется, тот под стол лезет.
Колода едва не выпала из рук Разбашева. С лица Лисецкого слетела улыбка.
- Зачем под стол? - изменившимся голосом осведомился Разбашев. - Это... как-то ни к чему, - он не находил слов и запинался.
- А иначе нельзя! - с воодушевлением возразил Ельцин. - Мы проиграем - значит, мы полезем. Вы проиграете - уж не обессудьте! А ты как думал? Обычай такой!
Разбашев с Лисецким побледнели и переглянулись. Представить себе президента лезущим под стол было невозможно. Следовательно, его проигрыш был абсолютно исключен. Это понимали все: от враз обнаглевшего Поли-вайкина до пожилого губернаторского помощника, переживавшего за Лисецкого и беспомощно топтавшегося рядом. Ловушка захлопнулась.
Губернатору и директору автозавода предстояло публично пережить незабываемый позор, причем обеспечить его себе они были обязаны самостоятельно, приложив к этому все старания. Разбашев дрожащими руками закончил сдачу.
- У меня козырная шестерка, - тихо сообщил Лисецкий. Он был подавлен: - Мы ходим.
- Почему это вы? - тут же заспорил Поливайкин. - Вы сдавали, значит, нам ходить.
- Пусть начинают, - остудил его Ельцин. - Им же хуже будет.
Последнюю фразу он мог и опустить. То, что Лисецкому с Разбашевым лучше уже не станет, было и так понятно.
Лисецкий опасливо зашел к Ельцину с шестерки треф. Разбашев положил еще шестерку пик. Ельцин засопел и принял.
- Давай еще козырную! - потребовал он у Лисецкого, и тот послушно положил червовую шестерку.
- Это вам на погоны! - угрюмо пообещал президент.
Затем Разбашев вяло атаковал Поливайкина, но начальник УВД без труда отбился. Под Лисецкого он зашел с восьмерки пик, Ельцин добавил. Лисецкий, все еще не пришедший в себя, кое-как покрыл карты и покосился на Ельцина, пытаясь угадать, что тот задумал. Ельцин был увлечен игрой. Он действовал по какой-то своей системе, принимал практически все взятки, что-то считал, шевеля губами, гримасничал и загибал пальцы.
- Ты, главное, козыри копи! - наставлял он Поливайкина.
- А это обязательно, - соглашался тот, бессовестно жульничая и заглядывая в карты то Разбашеву, то Лисецкому.
- Не любим, значит, мы бубну! - вслух сообщал он свои наблюдения Ельцину, подкладывая Лисецкому бубнового валета. - Ох и не любим!
Впрочем, Лисецкий и Разбашев и без того поддавались изо всех сил. Они принимали там, где могли отбиться, ходили не с парных карт и совершали множество других нелепых ошибок. Привлеченные слухом о необычной забаве, в нашу каюту потихоньку набились и те, кого оставили на палубе. Вместе с официантами они жались вдоль стен, вытягивая шеи. Сейчас на них никто не обращал внимания. Все, как завороженные, следили за игрой.
- Вот уж мы их научим! - подбадривал Поливайкина раскрасневшийся Ельцин. - А то, понимаешь, строят из себя. Понимаешь! - От возбуждения он выражался невнятно.
Игра приближалась к финалу. Поливайкин раскрылся, выложил перед Лисецким последнюю даму и выскочил, как мне показалось, с некоторым сожалением.
- Вы как сидите? Нормально? - осведомился он у Ельцина.
- За меня не бойся, - успокоил его Ельцин. - Ты за них бойся.
Поливайкин хохотнул, предвкушая потеху. Разбашев вопросительно взглянул на Лисецкого, тот незаметно пожал плечами и неуверенно покрыл даму козырем. Теперь ход перешел к нему. Он начал с десяток, Разбашев осторожно добавлял, но Ельцин успешно отразил все их атаки, кажется, впервые за время игры. На руках у него оставалось четыре карты.
- А теперь глядите сюда! - требовательно провозгласил президент.
Он заставил сначала Разбашева принять козырного короля, а затем сунул Лисецкому козырного туза. Тот, нахохлившись, молча принял. Растягивая удовольствие, президент поднял было рюмку, но передумал и отодвинул ее в сторону.
Лисецкий обреченно ждал. Ельцин набрал в легкие воздуха и, выдохнув, лихо шлепнул на стол две оставшиеся карты. Это оказались те самые шестерки, с которых началась игра.
- Видали?! - торжествуя спросил президент.
По каюте прокатился шепот восхищения. Подобное окончание игры считается у любителей подкидного дурака особенно эффектным и исключительно постыдным для проигравшего. Взяв карты в обе руки, Ельцин с размахом хлопнул одной по плечу Лисецкого, а другой - по плечу Разбашева.
- На погоны, как и обещал! - ликуя, объявил он.
Лисецкий натужно рассмеялся. Разбашев тоже попробовал улыбнуться, но у него не получилось.
- А теперь под стол! - скомандовал Ельцин почти ласково.
- Может, что-нибудь другое? - хрипло взмолился Разбашев. На его обычно высокомерном лице была написана растерянность. Он взмок. Решительный подбородок дрожал.
- Лезь, я кому сказал! - повысил голос Ельцин и топнул ногой. - Проиграли - под стол!
- Полезли, Игорь Вадимович, - конфузливо подбодрил его Лисецкий, избегая смотреть по сторонам. - Все по правилам - ничего не поделаешь!
Мне показалось, что он и сам был в панике, но старался сделать вид, что ему все нипочем. Опустившись на пол, он задрал белую скатерть и полез под стол первым, все с той же кривой улыбкой на губах. Разбашев с остекленевшими глазами, ничего не видя, на четвереньках последовал за ним. Большинство из тех, кто были здесь, готовы были провалиться на месте. Из крупных чиновников веселился один лишь Поливайкин да еще, пожалуй, Лихачев наблюдал за происходящим с каким-то мстительным удовольствием. Официанты и вовсе старались не дышать и не подавали признаков жизни. Несколько человек, не выдержав накала, выскользнули назад, на палубу.
Ельцин, склонившись вниз, приподнял скатерть и заглянул под стол, где сидели губернатор и директор завода.
- А теперь кукарекать! - приказал он, распаляясь.
- Зачем кукарекать? - придушенным голосом из-под стола запротестовал Разбашев. - Мы не договаривались!
- Кукарекать! - неумолимо рявкнул Ельцин. И еще раз по слогам: - Ку-ка-ре-кать!
Лисецкий тоненько кукарекнул, неестественно и жалобно. Потом кукарекнул и Разбашев.
- Вот это другое дело! - скрепил Ельцин. - Так-то оно лучше будет.
Откинувшись на стуле, он обвел присутствующих тяжелым взглядом без улыбки и остановился на Силкине.
- А ты за кого болел? - в упор спросил у него Ельцин.
- За вас! - выпалил тот. На лбу у него выступила испарина.
- Гляди у меня! - погрозил ему Ельцин. - А то тоже под стол полезешь.
Силкин отчаянно заморгал. Я заметил, как сидевший рядом с Силкиным Кулаков низко опустил голову. Зато Боня смотрел во все глаза, стараясь ничего не упустить.
- За победу Бориса Николаевича! - гаркнул Поливайкин, вскакивая. - До дна!
Все схватили бокалы и вытянулись в струнку. Ельцин с важностью кивнул, словно речь шла не о карточных поддавках, а о стратегическом сражении, в котором он одержал верх. Прежде чем взять свою рюмку, он вновь наклонился вниз, придерживая рукой скатерть.
- Ну, вылезайте, что ли, - разрешил он Разбашеву и Лисецкому уже почти добродушно. - Не всю же жизнь вам там сидеть.
Пунцовые от стыда, они появились на свет, отряхиваясь.
4
Среди российских чиновников бытует странное убеждение, что произнося речь в честь начальства, следует заботиться не о ее содержании, а о ее протяженности. Они полагают, что чем дольше они поют дифирамбы, тем вернее запомнят их усердие. В результате панегирики становятся бессмысленными и бесконечными.
Застолье продолжалось. Теперь все ораторы в свои однообразные оды вплетали хвалу великой победе президента. Разбашев сидел, сгорбившись, ни на кого не глядя, даже чокался иногда не в такт. Лисецкий же, наоборот, стал как-то придирчив и цеплялся к каждому выступавшему, то перебивая, то добавляя без всякой надобности. Он будто давал понять, что несмотря ни что остается здесь главным.
Ельцин пил и пьянел. Его широкое, безбровое лицо как-то глупело и застывало, временами на нем появлялась бессмысленная улыбка. Он тянул слова, а когда молчал, становился похож на языческого идола, вырезанного из красного дерева.
Артурчик не находил себе покоя. Похоже, он искренне переживал за Ельцина, нервничал и едва слушал Боню, который время от времени брался комментировать происходящее.
- Что он делает?! - бормотал Артурчик после каждой опрокинутой президентом рюмки. - Ему же совсем нельзя. У него же сердце!
Несколько раз я пытался встретиться глазами с Кулаковым, но безуспешно. Он отводил взгляд. Соблазн записать его в предатели, расплеваться с ним раз и навсегда был велик - обида на ближнего всегда сладка. Но я пересилил себя и, улучив минуту, подошел к его столу.
- Покурим, Борис Михайлович? - предложил я.
Подобное приглашение к серьезному разговору было
в его духе. Он посмотрел на меня недружелюбно, но уклоняться не стал. Поднявшись, он вразвалку прокосо-лапил к выходу.
На палубе, я сразу продрог до костей. Ледяной ветер усилился, и поднятый воротник пальто не спасал от его порывов. На улице уже совсем стемнело, вода и беспроглядное небо казались черными и сливались. Мы спрятались на корме и долго по очереди прикуривали от пляшущего огонька зажигалки. Кулаков пока не произнес ни слова, предоставляя мне начать объяснение.
- В наших отношениях что-то изменилось? - спросил я, затягиваясь.
- А ты газеты читаешь?! - огрызнулся он.
- Нет, не читаю, - признался я.
- Ну да, - усмехнулся он. - Зачем тебе их читать, ты их пишешь.
- Борис Михайлович, вы же знаете, что я давно не занимаюсь прессой. В последнее время я вообще как-то выпал из общественной жизни.
- Тогда телевизор включи или радио в машине послушай! - посоветовал он. - С утра до вечера все только и долдонят обо мне да о Сырцове. Сколько миллионов нашли в его сейфах, как он их нажил и какое отношение имеет к покушению на него мэр Уральска Кулаков! Про Храповицкого, представь себе, молчат. Не интересно им про Храповицкого. А про меня круглосуточно вещают. Ну, нет у нашей прессы других тем! И других дел тоже нету. Да ладно бы только у прессы! А то ведь и областная прокуратура только нами и занимается. У меня в администрации вся работа парализована. Одна выемка документов за другой. Я прокурору уже три письма отослал. Дескать, вы направьте нам запрос, мы любые бумаги сами вам доставим, зачем же людей стращать и переполох устраивать. Ни ответа, ни привета. Встречается со мной - глаза прячет. Оно и понятно, он чужую волю выполняет. По сценарию не нужно, чтобы мы добровольно привозили документы. Надо, чтобы доблестные следователи героически врывались в кабинеты к пожилым теткам, пугали их до смерти и переворачивали все вверх дном. И чтобы все это обязательно снимали на камеру. А вечером, в новостях, всем показывали, как подлые городские чиновники трясутся при виде сотрудников правоохранительных органов. Так, конечно, эффектнее получается. А сам я вместо того, чтобы городским хозяйством заниматься, с допросов не вылезаю. То в одну инстанцию дергают, то в другую! И везде меня журналисты караулят. Им, видать, повестки раньше меня вручают.
- Но вас же не подозревают в причастности к этому взрыву? - недоверчиво начал я, но он меня перебил.
- Да какая разница, подозревают они или нет?! Главное, что они весь город в этом убедили. Сейчас любая бабка на рынке знает, что в мэрии Уральска орудует шайка оголтелых преступников, главарем которой является мэр города собственной персоной. И не поделив награбленное со своим заместителем, мэр пытался его прикончить. Во как! - от злости он рубил короткой рукой воздух в такт своим словам, и огонек сигареты плясал в темноте. - Жене телефон оборвали, мол, правда ли, что меня уже арестовали? Она, бедная, на улицу показаться боится. Про себя уж не говорю. Хоть хватай тулуп, да беги из города! А Лисецкий, который всю эту свистопляску затеял, только посмеивается да руки потирает. И еще всю эту бредятину, им же самим придуманную, в Москву шлет. Прямиком в администрацию президента. Дескать, глядите, с чем нам тут разгребаться приходится! Какие уж тут президентские выборы, если местный мэр - настоящий бандюга! Миллионы ыв сундуках держит да своих замов взрывает! Ты думаешь, почему Ельцин на меня в аэропорту окрысился? Да все поэтому!
Он с ожесточением швырнул окурок в воду и замолчал. Я не знал, что сказать. Признаюсь, я понятия не имел, что все зашло так далеко. Какие-то отголоски до меня, разумеется, долетали, но, закрутившись в водовороте наших проблем, я не воспринимал этот скандал всерьез, эгоистически полагая, что это пустяки по сравнению с нашими трудностями.
- Я ведь к губернаторским выборам готовился, - тяжело вздохнул он. - Потягаться с Лисецким собирался. И поддержка у меня была серьезная. А сейчас какое мне губернаторство? На своем бы месте усидеть! Все друзья по кустам попрятались. Вчера с одним приятелем Лисецкого беседовал, строго конфиденциально, конечно. Так он меня открытым текстом предупредил: дескать, уходи добровольно, по-хорошему, иначе уголовной статьей все закончится. Схватишь срок на пару с Храповицким - мало не покажется!
- Это, наверное, Гозданкер был, - догадался я. - Он же, помнится, одним из первых на вашу сторону переметнулся, правда? А теперь получается, что поспешил Ефим окрас менять: Лисецкий - на коне, президента встречает, а вас бьют. Гозданкеру срочно выслуживаться надо, смывать позор измены. Лисецкий ведь ох какой злопамятный. А если Гозданкер уболтает вас насчет отставки, запугает там или как-то иначе дожмет, то губернатор его разом и простит. А может, даже и какой-нибудь свинокомплекс подарит. В деревне Грязнулино, например. А что? Ефиму в хозяйстве все сгодится.
Мой тон ему не понравился.
- Не в Гозданкере дело, - с досадой возразил он. - А в том, что меня сейчас действительно травят. Это не смешно. И вешать на себя еще и ваши грехи я, знаешь ли, не собираюсь. Поэтому не хочу, чтобы журналисты меня с кем-то из вас рядом видели.
- А без журналистов? - поинтересовался я. - Без журналистов с вами можно встречаться? Под покровом ночи.
Честно говоря, я не собирался встречаться с ним под покровом ночи. Я хотел понять, окончательно он рвет со мной или оставляет лазейку.
Он ответил не сразу.
- И без журналистов не хочу, - после паузы выговорил он. - Не хочу и все тут!
- Ясно, - пожал я плечами. - Спасибо за откровенность.
- У тебя был выбор! - раздраженно бросил он. - Я предлагал тебе ко мне на работу перейти. Предлагал или нет?
- Предлагали, - подтвердил я.
- Чего ж ты теперь рожи недовольные корчишь?!
- Извините, - сказал я. - Непроизвольно получается. Рожа, видать, у меня такая, недовольная.
Он хмыкнул, повернулся и двинулся от меня к освещенной каюте, откуда доносился веселый шум голосов. Но навстречу ему уже с шумом валила толпа во главе с президентом. Мы, наконец, прибыли к заветному месту.