Предлагаемая программа охватывала столько областей, что вскоре Жвакин начал ласково называть нашу группу "медицинским спецназом". На что Березкина морщила нос, заявляя, что в высокоразвитых странах говорят "врач общей практики". Палаты, операционные, морги, лекции и семинары слились в одну нескончаемую полосу. После недельной работы в реанимации я перестала спать. Мне чудились белокурые немецкие старушки в чистых крахмальных сорочках в горошек, "утки", капельницы и даже долговязая медсестра Эльза, завлекательно скалившаяся на Боженкова. Навалилась тоска, и хотелось домой. Ссоры с мужем, телефонный маньяк, синий саксонский фарфор, "жучки" и остальные проблемы уже казались милыми добрыми глупостями, существовавшими только в моем воображении.
В один из вечеров я в очередной раз повторила попытку дозвониться до Олега. Смиренно выслушав заунывные гудки, уже потянулась, чтобы дать отбой, когда трубку неожиданно сняли,
- Олег! - заверещала я, позабыв, что кроме меня в холле сидят еще несколько человек. - Это я!
- Здравствуйте! - отозвался приятный женский голос, и трубка в моих пальцах задрожала. Я безвольно привалилась к стене и закрыла глаза. Только не это... - Сейчас никто не может подойти к телефону...
- Черт возьми! - еще громче заорала я, правда, на этот раз от радости, поскольку поняла, что общаюсь с автоответчиком. Видимо, супруг наконец-то купил новый телефонный аппарат. - Олег, сними трубку, это я!
Но трубку никто не снял, пришлось рассказать автомату о том, как я устала, соскучилась и хочу домой.
- Ну, что ж... - напоследок тихо прошептала я. - Скоро увидимся... Мы возвращаемся в среду днем...
После этого я присоединилась к коллегам, отдыхающим в баре, и лихо осушила два коктейля подряд.
- Что-то ты разошлась сегодня, - с любопытством поглядывая в мою сторону, хихикнула Березкина. - Случилось чего?
- Нет, - пожала я плечами. - Домой дозвонилась, муж новый телефон поставил.
- А-а! - понятливо кивнула она. - А я решила, что ты стараешься про завтрашнее не думать...
- А что завтра? - нахмурилась я, поскольку в новое расписание заглянуть поленилась. - Опять операционный блок?
Светка покачала головой, и я сразу обрадовалась. Наблюдая во время операций за ловкими руками профессора Шмерке, я, конечно, в обморок не падала, но и восторга., как Жвакин или Посколец, не испытывала.
- До обеда лаборатория, а потом забор донорских органов... В четыре часа. Видишь, как Илюшка светится?
Моя радость улетучилась быстро и без следа.
- Вот зараза! - с сердцем протянула я. - Возьму-ка еще одну "Мери"! - Я махнула бармену. - А как можно точно узнать, когда будет забор органов? В пять или в шесть? Нельзя же знать об этом за неделю?
Березкина повернулась и посмотрела внимательно. Ее ответ мне не понравился, к тому же никоим образом не удовлетворил любопытства:
- Нужно в четыре - значит, будет в четыре...
Вскоре мы направились спать. Проходя через холл, я
решила попробовать еще раз дозвониться до любимой подруги. Березкина ушла к себе, а я взялась за телефон. К моей радости, после второго гудка послышался усталый голос Лидкиной мамы:
- Алло?! Говорите!
- Нина Сергеевна, здравствуйте! Это Люба! Лида
дома?
После чего случилось страшное. Нина Сергеевна зарыдала в голос, тщетно пытаясь что-то выговорить. С большим трудом мне удалось ее успокоить, но после столь многообещающего начала я сама была на грани истерики.
- Лидочка в больнице... - услышала я сквозь всхлипывания. - Упала с лестницы возле гаражной мастерской... - Длинную бетонную лестницу с железными перилами и полустертыми от старости ступенями я помнила прекрасно. Она вела вниз от шоссе к парку. Еще в школе мы носились по ней, играя в казаков-разбойни-ков, а зимой катались на санках. Более удачное место, чтобы свалиться, трудно найти! -Был сильный ливень, она поскользнулась... Очень сильно разбилась. А ведь место там глухое! По счастью, ее увидел знакомый, привез в больницу... Три дня без сознания в реанимации... Теперь вот пришла в себя...
- Что врачи говорят?
- Что говорят... - горестно повторила несчастная мать, - нужно надеяться на лучшее...
- Жить будет? Ходить будет? - Я торопилась, потому что остался последний жетон. - Она вас узнает?
- Да, да! Глазами показывает, моргает... Я у нее по ночам дежурю, утром ухожу...
- А зачем она туда пошла?
- Не знаю... Она ведь еще не может..
Нина Сергеевна не успела закончить фразу, нас разъединили.
Итак, Вельниченко зачем-то потащилась в дальний конец парка,, где свалилась с лестницы, поломавшись по полной программе... Уснуть нынешней ночью мне так и не удалось. И даже предстоящее днем мероприятие казалось сущей ерундой, вроде копания совком в детской песочнице.
Утром, поднявшись с постели раньше всех, я снова позвонила Нине Сергеевне, но она, вероятно, еще не вернулась из больницы. Конечно, я могла еще позвонить Олегу, но... Мне нужен человек, который не откажет. Я быстро набрала телефонный номер и стала ждать. На четвертом гудке трубку сняли.
- А-а-а... - Ферапонтов сладко зевнул. - Алло...
- Коля! - позвала я. - Это Люба, соседка... Здравствуй! Извини, что я тебя...
- Люба?! - враз переменившимся голосом переспросил он. - Любовь Петровна?!
- Я из Германий звоню. Понимаешь, в чем дело... Лида, моя подружка, попала в больницу. Ее мама говорит, что она сильно разбилась. Но с ней трудно говорить, она все время плачет, а мне надо, чтобы кто-нибудь встретился с врачами... Мне неудобно тебя беспокоить, но... я объясню, в какой она больнице...
Неизвестно, сколько бы я еще заикалась и извинялась, если бы сосед наконец окончательно не проснулся.
- Не надо объяснять, Любовь Петровна, - вдруг заявил он. - Я знаю, где она лежит. Я ее туда сам привез...
Новость на некоторое время лишила меня дара речи. Пока я приходила в себя, Ферапонтов поведал удивительную и странную историю. -
Подробности, как, зачем и когда он сам оказался возле той лестницы, Коля опустил. Он издалека увидел Вельниченко на шоссе возле мастерской. Двинулся в ту же сторону, она тем временем прошла к лестнице, исчезнув, таким образом, из поля зрения. Когда он через пол-торы-две минуты тоже добрался до лестницы, то Лидку не увидел и стал спускаться. Она лежала внизу без сознания, чуть в стороне от нижней ступени... В больнице сказали, что привез он ее вовремя, травма черепа оказалась довольно серьезной, но Лидке сделали операцию, и теперь все позади. Конечно, в переломах и прочем приятного мало, но она оклемается и, самое главное, жить будет. Ферапонтов осведомляется о ней каждый день, недавно она пришла в себя, и ее перевели в палату.
- Как же ты узнал ее издалека? - Трудно было не удивиться, ведь они встречались всего пару раз. - Где ты находился?
Ферапонтов на мгновение замялся:
- Возле моста...
От лестницы до моста добрых пятьсот метров. М-да, у моего соседа прекрасная память вдобавок к орлиному зрению. А фраза "добрался за полторы-две минуты" звучит несерьезно. Добежал... долетел...
- Но зачем ты за ней пошел? - не унималась я. Сосед продолжал странно мяться, лишь усиливая мою подозрительность. - Коля, в чем, в конце концов, дело? У меня жетоны заканчиваются, к тому же все уже завтракают. А мне в клинику пора.
Но он мычал, словно теленок без коровы, и тогда я сердито гавкнула:
- Ферапонтов!
Ферапонтов взбодрился и, тщательно подбирая слова, отозвался:
- Ваша подруга не сама свалилась. Ей помогли.
Весь день разговор с Ферапонтовым не шел у меня из головы. Осматривая пациентов, я думала лишь о поломанных конечностях подруги и, ловя на себе косые взгляды коллег, тщетно пыталась сосредоточиться. Во время обеда они дружно осведомлялись о моем самочувствии, а Светка советовала не волноваться так из-за обычного донорского забора и на всякий случай плотно не кушать.
В столовую вошла фрау Баггофф. Обворожительно улыбаясь, присела за наш столик.
- Что ж, господа... Рада сообщить, что третий этап окончен и программа вами пройдена успешно. Поздравляю! Радостно переглядываясь, мы скромно заулыбались. Заключительный этап рассчитан на пять дней, и я не предвижу трудностей в его освоении... Что ж, теперь вам понадобятся допуски более высокой категории.
Она выразительным жестом предложила нам вернуть ей ядовито-желтые карточки и раздала новые. Они имели зеленый цвет, а в уголке я уже сама смогла разобрать: "уровень доступа - третий".
Инга Львовна повела нас в первый корпус. Мы подошли к лифту. Металлические двери громко дзынькнули и распахнулись. Панель управления на стене лифта призывно светилась россыпью кнопок с желтыми табличками. "Бис", "спуск", "подъем"... Мы просеменили в кабину вслед за фрау Баггофф, она взяла свой пропуск и провела ребром по прорези с левого края панели, которую я по простодушию всегда считала архитектурным излишеством. Затем набрала комбинацию из кнопок. Лифт снова дзынькнул, и двери начали закрываться.
- Лифт движется при определенной комбинации кнопок? - спросила я.
- Нет, - покачала головой Инга Львовна. - Для каждого уровня своя комбинация, но самое главное - уровень доступа на пропуске.
Кабина остановилась, и мы оказались в переливающемся сером коридоре.
- А можно сюда спуститься без пропуска?
- Нет. Это исключено.
Не удержавшись, я хмыкнула. Вероятно, лифт из первого корпуса российского центра был исключением из правил.
На сей раз коридор не вызвал у меня чувства страха. Фрау Баггофф вновь провела пропуском по какой-то панели на стене, и коридор осветили лампы дневного света. От мистической таинственности не осталось и следа.
- Коридор идет по кругу? - уточнила я давние ощущения.
- Совершенно верно, - кивнула Инга Львовна. - Уровень "Б" представляет собой кольцевой коридор, проходящий подо всеми строениями клиники. Проход в помещения этого уровня имеет высшую категорию доступа.
- Значит, с третьей категорией можно пройти?
- Нет. Вы можете здесь находиться, но не можете войти или выйти самостоятельно, - услышала я знакомую фразу.
Вскоре я поняла, что таинственно-секретный "уровень Б" ничем особенно не отличается от прочих отделений клиники. Здесь были лаборатория, оборудованная по последнему слову техники, операционный блок и несколько палат, в которых занятым оказалось лишь одноединственное место. Белокурые медсестры - все, как одна, словно взятые из гренадерского полка, - были серьезны, молчаливы и смотрели пронзительно, словно рентгеновские аппараты.
Наконец мы оказались в широком белом боксе, подготовленном для изъятия донорских органов. На столе под лампами лежал мужчина, прикрытый простыней. Лампы были выключены, отчего обстановка в помещении казалась зловещей. Меня подобные пейзажи всегда тяготили, зато физиономия Боженкова светилась сейчас ничем не хуже лампочки. Вот в дверях показался высокий рыжий мужчина в белом халате - трансплантолог. Он поприветствовал российских коллег и предложил расположиться возле стола. Следом за ним появились медсестры, длинные, как корабельные мачты, и молчаливые, как верстовые столбы. Посколец что-то тихо спросил у госпожи Баггофф, она перевела вопрос немцу. Тот радостно закивал, что-то поясняя и размахивая руками над телом. Инга Львовна перевела ответ о причине наступления смерти и подробностях реанимации.
Хирург приступил к работе. Мои коллеги, сомкнувшись плотным кольцом, непроизвольно шагнули ближе, прислушиваясь к пояснениям немца, переводимым Ингой Львовной. Я к столу особенно не стремилась, предпочитая разглядывать коллег. Неожиданно в лице Вадима Поскольца что-то изменилось. Он напрягся. Потом глянул на Боженкова. Тот, не отрывая взгляда от рук хирурга, что-то вдруг прошептал.
Трансплантолог продолжал дело с завидным проворством, и в какой-то момент даже я увлеклась происходящим. Но тут Света вдруг стиснула мою ладонь. Я повернула голову, и мне показалось, что она бледнеет, приобретая зеленоватый оттенок.
- А во сколько наступила биологическая смерть? - переспросила она, глядя в лицо Инге Львовне, и голос ее звучал странно, словно Березкину чем-то, придавили. - Кто ее фиксировал?
Фрау Баггофф недовольно качнула ресницами:
- Тише... Лишние разговоры мешают работе.
Вечером мои коллеги были странно замкнуты и молчаливы. Вернувшись в гостиницу, все разбрелись по номерам, спустившись вниз только к ужину. В меню, словно нарочно, присутствовала жареная печень. Хмуро глянув в сторону шкварчащего блюда, мы дружно потянулись к овощам. Я была в некотором недоумении. Почему меня сегодня не привлекали субпродукты, было ясно, но с чего вдруг закапризничали наши хирурги, представители профессии, которую иной, раз вполне заслуженно называют самой циничной? Но приставать с вопросами к хандрящим товарищам я сочла невежливым, поэтому помалкивала, тихо гоняя фасоль по тарелке. Скоро я поняла, что в противовес мясу спиртные напитки не вызывают у коллег отвращения, причем даже у Березкиной, которой, как говорится, всегда хватало лишь понюхать пробку. Бились коллеги с зеленым змием молча, не произнося тостов и не чокаясь, словно на поминках. Усерднее всех в сражении участвовал Илья Боженков, поэтому, когда он вдруг с сердцем грохнул по столешнице кулаком, я не слишком удивилась.
- Комод! А Комод... - тыча локтем сидящего рядом Поскольца, усмехнулся он и кивнул в сторону блюда с печенью. - Вот как ты думаешь, успела та корова сдохнуть, прежде чем ее...
- Заткнись! - сердито прикрикнул на него Жвакин, сверкнув взглядом из-под лохматых бровей. - Хватит языком мести! Комод, забирай его. Спать пора... Все!
Комод послушно кивнул, встал и потянул за плечи Боженкова:
- Пойдем, Илюха! И не валяй дурака.
Тот безропотно поднялся и, молча махнув нам рукой, направился вслед за Поскольцом. Через пару минут ушел и Федор Семенович.
- Света, - осторожно спросила я, - что все-таки произошло?
Она вздохнула.
- Да, собственно, ничего. Не понравился сегодня Илюхе донор...
- А почему ты про время биологической смерти спрашивала?
- Так... - небрежно пожала она плечами и посмотрела куда-то за мёня. - Показалось...
Понедельник начался с похолодания и проливного дождя. Пронизывающий ветер трепал ветки деревьев и хулигански раскачивал пестрые рекламные плакаты. Несмотря на раскрытые зонтики, пока мы добрались до клиники, насквозь промокли. Настроения это не прибавило, на душе было мерзко и серо. В усугублении тоскливого настроения большое усердие проявлял Федор Семенович, беспрерывно бубня:
- Гадостная погода... И клиника гадостная. Все моют и моют, тошнит уже... И баба ваша рыжая тоже... Я ведь говорил! А сегодня еще и гроза начнется, попомните меня!
Словно Кассандра, он вещал все время обеда, тыча вверх пальцем, многозначительно хмурясь, и надоел своим нытьем хуже горькой редьки. Поэтому когда я увидела в дверях столовой Ингу Львовну и Стеллу Беркоевну, то здорово обрадовалась.
- Приятного аппетита, господа! - приветствовали нас бывшие соотечественницы. - Разрешите присоединиться?
Мы в четыре голоса торопливо согласились, потому что слушать Жвакина не было уже никаких сил.
- Господа, - ласково улыбаясь, сообщила Инга Львовна, - в сегодняшнем расписании произошли небольшие перемены...
Мое сердце радостно задрожало, поскольку согласно плану нас ожидал морг и патологоанатом доктор Краузе, человек достойный во всех отношениях, но совершенно ненормальный: он фанатично любил свою работу, и я думаю, если бы ему позволили, то так и жил бы в морге. В общем, я понадеялась на отмену морга.
- Забор донорской почки... - Физиономия у меня вытянулась. Неожиданно фрау Баггофф повернулась ко мне. -А у вас, Любовь Петровна, особое задание, к моему сожалению, последнее... Вы возвращаетесь домой...
Я так удивилась, что только открыла рот. За меня заговорила Березкина:
- А в чем дело? Что случилось?
- Ровным счетом ничего, - успокоила фрау Баггофф. - Необходимо срочно переправить биоматериал. Мы согласовали этот вопрос с представителями "Медирона", и наиболее удобным представляется вариант отправки контейнера с Любовью Петровной!
Меня подобная постановка вопроса обрадовала до невозможности.
- А когда рейс? - стараясь не сбиться на восторженное повизгивание, спросила я.
- Вылет сегодня вечером в половине одиннадцатого. Это частный самолет, и рейс специально под контейнер... Фрау Гламмер вас проводит.
Стелла Беркоевна любезно улыбнулась.
"Вот и славно!" - подумала я, и дурное настроение как ветром сдуло.
Вечером, распростившись с коллегами, я вышла из гостиницы, где меня уже поджидал зеленый микроавтобус. В салоне я обнаружила Стеллу Беркоевну, державшую на коленях контейнер с имплантатом.
В дороге мы разговорились. Оказалось, что она вышла замуж за немецкого офицера и живет здесь уже двадцатый год. О сестре фрау Гламмер едва обмолвилась:
- Мы редко общаемся. И только по телефону. Она всегда была слишком занята... Училась, потом бросила, работала в Центре органного донорства. Но ей везде было скучно.
Слушая спутницу, я только кивала, про себя думая, что Шушане, наверное, Скучно везде, где нельзя портить людям жизнь.
За окошком царила полная темнота, когда автобус остановился. Снаружи хлестал дождь и завывал ветер. Я отодвинула занавеску и прильнула к стеклу. Ни огней, ни людей. Аэропорт малюсенький. Скорее аэродром с одним ангаром и парой невзрачных самолетиков. Когда я поняла, на чем придется лететь, мне стало дурно. При такой погоде нас будет болтать, словно в миксере, и контейнер всю дорогу придется держать на весу.
Я не ошиблась. Вскоре вернулась Стелла, помогла вытащить мой чемодан и указала на один из самолетиков:
- Вас уже ждут. Счастливо долететь!
Я обреченно кивнула, и мы распрощались. Прижимая к себе контейнер, я полезла вверх по трапу. Самолетик бесстрашно взмыл в черное бездонное небо, и минут через двадцать я на все лады склоняла Федора Семеновича Жвакина, накаркавшего таки на мою несчастную голову грозу. Двукрылая малявка, трепеща, словно вибромассажер, отчаянно рыскала в зарничных сполохах, а я сидела, закрыв глаза и вцепившись в контейнер обеими руками. Казалось, перелет длится чудовищно долго, и когда мы все же пошли на посадку, я уже сомневалась, сон это или явь.
Первое, что я увидела, выглянув наружу, был черный "СААБ", тихо ворковавший метрах в пятидесяти от приземлившегося самолета. Вцепившись из последних сил в контейнер, я на неверных ногах спустилась по трапу. Из машины появился как всегда элегантный Тигрин.
- С возвращением, Любовь Петровна!
Я вяло кивнула, самоотверженно борясь с отголосками последнего предпосадочного приступа тошноты. Разглядев мою кислую физиономию, Тигрин забрал контейнер и озабоченно спросил:
- Тебе что, плохо?
- Немного укачало... - я попыталась улыбнуться, но радость от встречи с родиной была здорово подпорчена воздушной болтанкой. - Ерунда, пройдет...
Максим усадил меня на переднее сиденье и осторожно поставил на колени контейнер. Потом живо распихал багаж, сел за руль и повернулся ко мне со словами:
- Ты не звонила...
- Зачем? - удивилась я.
Он пожал плечами и, побарабанив пальцами по рулю, сменил тему: - Поедем или немного отдохнешь?