21 июля, понедельник.
Поскольку дворянская беседка оказалась местом ненадежным, я решил проводить в ней беседы только с целью дезинформации моего невидимого, неуловимого противника. Его зловещее существование как будто подтверждалось исчезновением блокнота, сообщением Пети и. наконец, тем, что рассказывал мне сейчас Дмитрий Алексеевич.
Мы прогуливались по кладбищенской аллее, под сквозными, сумрачными сводами отцветающих лип - небесный аромат и сырой дух земли и прелого листа.
А в Москве и вправду творились странные дела. В пятницу утром после ночных воплей, поисков и прогулок художник с актером на "Волге" Дмитрия Алексеевича отбыли из Отрады прямо на Чистые пруды. Возбужденные происходящими событиями, они обсуждали их полдня на квартире Дмитрия Алексеевича. Затем художник отправился в свой клуб, по дороге подбросив приятеля домой на улицу Чехова. Лег спать в одиннадцать, утомленный предыдущей ночкой (интересно, сколько времени они просидели с Анютой на веранде?).
Глубокой ночью Дмитрия Алексеевича разбудил первый телефонный звонок. Спросонок он довольно долго и безрезультатно кричал в трубку: "Алло! Ничего не слышно!" Наконец очнулся, плюнул и снова лег.
Второй звонок раздался уже в предутренних сумерках. Повторилось давешнее: напрасный зов и глухое молчание. Было четверть пятого. Раздраженный до предела, художник закурил и, чувствуя, что уже не заснет, отправился на кухню варить кофе. Потом поднялся в мастерскую.
Легкое приятное головокружение, небывалая тишина старинного центра, утренний холодок, розовая заря… К необычному художник был уже подготовлен. И все же, когда он, закурив вторую сигарету, подходил к окну - первые лучи дрожали на крыше соседнего дома, - ему показалось на миг, будто он видит сон, вполне реальный, однако с элементом абсурда. В простенке меж двумя высокими окнами, где три года висел портрет, стилизованный под средневековую аллегорию, как-то нагло и вызывающе торчал голый гвоздь.
- Абсурд, - сказал Дмитрий Алексеевич, беспомощно пожав плечами. - Ничего не понимаю и за эти дни так ни до чего и не додумался.
- Ну что ж, давайте подумаем вместе. У вас когда-нибудь раньше случались кражи в мастерской?
- Первая. Но я всегда предчувствовал, что моя беспечность и безалаберность выйдут мне боком, - он вздохнул. - И замок ненадежный, как-то я его открыл обыкновенным перочинным ножом (ключ забыл, а дверь захлопнулась). А главное, я много курю за работой… ну и краски - тридцать лет дышу. Так вот, в хорошую погоду я иногда оставляю окна открытыми. Конечно, третий этаж, но рядом с окнами проходит пожарная лестница.
- Куда выходят окна?
- Два, между которыми и висел портрет, во двор, остальные четыре - в переулок. Одним словом, украсть портрет не составляло особого труда. Кому он понадобился - вот в чем вопрос?
- Возможно, вор принял его за старинную ценную вещь?
- Ерунда! В мастерской висит несколько действительно ценных вещей… Бакст, Коровин, Лансере… несколько икон. Все цело, все на месте.
- Опишите портрет.
- Размером он со среднюю икону - 25 сантиметров на 30. Выполнен маслом по дереву. Угол пустой комнаты. Пол из свежеоструганных досок, темные стены. Узкое оконце, закатный огонь подсвечивает группу из трех женщин. В центре на низенькой скамеечке Люба в длинных белых одеждах, пышные складки… плетет золотое кружево… словно сеть. Девочки сидят по обе стороны на полу на коленях и снизу смотрят на мать. Анюта справа в голубом, в руках раскрытая книга. Маруся, закутавшись в пунцовую шелковую шаль, протягивает матери пунцовую же розу. В позах скрытая динамика: все трое как бы в едином порыве льнут друг к другу, к золотым сетям на коленях матери. Вот и все. Ника назвал портрет "Любовь вечерняя". Ну скажите, кому, кроме меня… ну и Анюты - понадобилась эта любовь? Я в отчаянии.
- Вы связываете ночные звонки с кражей?
- Пожалуй. Словно кто-то вокруг меня затеял странную игру. Но в чем ее смысл?
- Вы связываете эту игру с событиями трехлетней давности и нашим следствием?
- Я боюсь себе в этом признаться, но… представьте: рядом на стенах мирискуссники, три иконы шестнадцатого века - и моя бедная аллегория, которая, может быть, драгоценна, но только для нас, для своих… память, любовь… тех двух уж нет, осталась одна Анюта.
- Кто из собравшихся в четверг на даче видел картину?
- Все. Анюта позировала, Ника бывал на сеансах, Борис - тоже, заходил за женой. Вертер видел позже, осенью, когда я пытался его допрашивать.
- Так. Вы помните, в четверг мы говорили о вашей аллегории в связи с браслетом?
- Да нет там никакого браслета! Я о нем впервые от вас и услышал, вообще никаких украшений нет.
- Понятно, понятно… Но может быть, какая-нибудь деталь… ну, не знаю… что-то такое, о чем убийца вдруг вспомнил и испугался?
- Да абсолютно ничего!
- И никакого намека на лилии? Скажем, вышивка на платье…
- Нет, нет, нет! И потом, Иван Арсеньевич, исчезновение портрета никаких преимуществ никому не дает. Чего можно добиться этой идиотской кражей? Я ведь пока жив. Ну неужели я не помню собственное, так сказать, творение? Да каждую складку, выражение лиц, движение рук и глаз… Я могу восстановить портрет по памяти, - он помолчал. - Может, когда-нибудь и восстановлю.
- "Я ведь пока жив", - задумчиво повторил я. - А ведь это опасная игра. И ночные звонки… Очень глупо красть и нарочно привлекать к этому внимание. Глупо. Или кто-то решил проверить, не ночуете ли вы в мастерской?
- По телефону не проверишь. Он у меня спаренный, звонит одновременно там и там.
- Дмитрий Алексеевич, вас хотят предупредить и весьма решительно.
- О чем?
- И виноват в этом, по-видимому, я. Я слишком в тот четверг разыгрался, слишком приоткрылся. Очевидно, убийца именно вас счел моим тайным свидетелем.
Мгновенная тень прошла по лицу художника.
- Иван Арсеньевич, мне не нужно никаких подробностей, никаких доказательств… вы все скрываете - и правильно. Скажите только одно, безо всякой игры - и я вам поверю. Вы действительно считаете, что в тот четверг среди нас был убийца Маруси?
- Да.
- Может быть, вы все-таки ошибаетесь?
- Нет.
- Ладно. Объясните тогда, каким образом он мог счесть меня тем самым свидетелем? Я рассказал вам то же, что и следователю, даже про нас с Анютой вы впервые услышали не от меня.
- А откуда кому известно, что вы вообще мне рассказывали?.. Известно, что вы уже давно и самостоятельно занимаетесь этим делом, по вашим словам, даже всем поднадоели, так? Может быть, по мнению убийцы, вы близко подошли к разгадке, вам остался один шаг - и тут вы подключаете меня. Я же сам ляпнул при всех, что вы взяли меня в союзники, помните? А вы стали уговаривать меня связаться с милицией, то есть как тайный свидетель испугались.
- Я испугался за вас.
- Это знаем только мы с вами, а убийца, например, подумал, что вы трясетесь за себя. И решил напугать вас еще больше, украв портрет.
Дмитрий Алексеевич задумался.
- Нет, не сходится! По вашим намекам в четверг нетрудно было догадаться, что ваш свидетель - чуть ли не прямой свидетель убийства или появился после этого на месте преступления. Он знает точное время, знает, что Маруся задушена, и видел где-то браслет. Так вот, в глазах убийцы я в такие свидетели не гожусь: я никак не мог быть в Отраде в это время. Следствием установлено, что у меня четкое алиби: показания Гоги зафиксированы.
- Все так. Однако не забывайте, что следствие, благодаря Анюте, делало акцент не на четыре часа дня, а на ночное время.
- Но Гоги дал показания и насчет среды: с девяти утра и до шести вечера, до звонка Анюты, мы занимались его портретом… ну, разумеется, с перерывами… обедать ходили и тому подобное. Но не разлучались. Он давал показания уже в Тбилиси, оттуда прислали соответствующие документы.
- Ну вот. Убийца вашего Гоги и в глаза не видел, очных ставок с ним не проводилось. Речь на следствии в основном шла о ночи со среды на четверг, а что вы там делали днем… Могли же вы просто приехать в гости к сестрам?
- Конечно. Я и Павлу с Любой обещал.
- Тем более. Приехали и кое-что увидели.
- И сразу сбежал? И потом молчал?
- Струсили, - я вздохнул, вспомнив Петю.
Дмитрий Алексеевич усмехнулся:
- Струсил, испугался, скрыл, сбежал… Черт знает что такое! И тем не менее придется довести эту роль до конца. Я прикрою вашего тайного свидетеля, я сам им стану - наживкой или приманкой? - на нее мы и поймаем убийцу. Разрабатывайте план ловушки. Не имеющих алиби у нас двое, так? Вертер и Борис…
- Почему только двое?
- Ну, в тот четверг…
- В тот четверг, кроме нас с вами, на даче присутствовали еще Николай Ильич и Анюта.
- Иван Арсеньевич, вы в своем уме? Анюта!
- Хорошо, будем джентльменами. Хотя у нее нет алиби на самое горячее время - с двух до шести.
- Она не стала бы красть портрет, который ей принадлежит, а у меня хранился только временно!
- Кража портрета похожа на демонстрацию.
- Иван Арсеньевич, я вообще отказываюсь впутывать Анюту в это дело! Она свое заплатила и слишком дорогой ценой.
- Ладно, будем беречь Анюту. А вот ваш приятель не смог припомнить, чем занимался в ту роковую неделю…
- Ника бесподобен! И куда он лезет…
- Однако факты, Дмитрий Алексеевич, факты. Второго февраля он видел Марусю в роли Наташи Ростовой, она заинтересовала его до такой степени, что он загорелся вдруг отшлифовать этот алмаз и даже ездил на ваши сеансы. В ту же весну он развелся с женой. У него есть автомобиль. Цветущий мужчина вдруг перенапрягся и чуть не заработал инфаркт, причем именно в тот понедельник, когда вы обнаружили Павла Матвеевича в погребе. И, едва придя в себя, он тут же звонит вам и узнает последние новости о Черкасских. Он сумел остаться в стороне. Но вот спустя три года вы вновь ворошите старое - и Ника тут как тут. В эту пятницу, когда пропала картина, вы с ним поднимались в мастерскую?
- Поднимались, но…
- Он имел возможность ее вынести?
- Ну, вообще-то я отлучался за сигаретами.
- А после этого "Любовь вечерняя" оставалась на месте?
- Я не обратил внимания. Мы сразу ушли. Но такой риск, при мне…
- А, в случае чего отделался бы шуткой - он человек находчивый. У него была с собой черная сумка?
- Да… была.
- Скажите, он имел обыкновение дарить своим женам драгоценности?
- Да, вроде бы… Да, дарил… Юлии серьги подарил. Но все это ерунда, вы подтасовываете. Все эти факты вы узнали от него самого, он ничего не скрывает!
- Ваш приятель, повторяю, находчив и неглуп и знает, как опасно скрывать то, что легко проверить. Развод с женой, история болезни, машина, сеансы…
- Иван Арсеньевич, да вы что - серьезно?
- Пока несерьезно, но смотрите: как бы в нашу ловушку не попался ваш друг!
- Если так, - художник нахмурился, - туда ему и дорога. Но я не верю. Он великий жизнелюб, такие до крайности не доходят. И вообще, о чем мы спорим, когда у нас есть мальчик, который околачивается на даче во время убийства?
- Такие, как Вертер, тем более до крайностей не доходят.
- Согласен. А Ленинград? А испуг? Что-то тут не то. Или он и есть ваш тайный свидетель?
- Вы думаете, что у Пети хватило бы духу рассматривать в подробностях браслет на руке убитой? Или я от него узнал о ваших отношениях с Люлю?
- Да, сдаюсь. Он не свидетель. А вдруг он все-таки убийца?
- Дмитрий Алексеевич, я уже тут провел один маленький эксперимент, у меня тоже кое-что пропало. Так вот, эксперимент этот исключил Петю из числа подозреваемых… а также вас.
- Благодарю. Итак, последний - Борис?
- Да, последний… Ваш Ника подозрителен мне тем, что у него есть машина, а Борис, напротив, - тем, что у него ее нет.
- Что вы этим хотите сказать?
- На машине легко вывезти труп, который пока не найден даже ученой собакой.
- Так вот почему вы интересовались ключами от моей машины!
- Да. А что касается математика, то он истратил свои, так сказать, машинные сбережения не по назначению. И не признается на что.
- То есть, вы полагаете - на браслет?
- Он любит деньги, золото и понимает толк в драгоценностях. Впрочем, тут много еще неясного. Как, по-вашему, он способен на убийство?
- А, я не знаток… не знаю. Как будто железный человек, жесткость, сила, упорство, но… чрезмерное самолюбие частенько прикрывает бесхарактерность, всевозможные комплексы… Я несколько раз ему звонил после случившегося, но он не пожелал со мной встречаться. Я хотел узнать, о чем же они все-таки разговаривали с Павлом тогда в прихожей.
- Это до сих пор вопрос довольно темный.
- После разговора Павел вернулся сам не свой. Он и так-то держался из последних сил, а тут сдал совсем.
- Что значит "сдал совсем"? Вы увидели перед собой сумасшедшего?
- Иван Арсеньевич, я не врач.
- Но вы художник - замечаете и помните каждую деталь. Что именно свидетельствовало о его безумии?
- Понимаете, образ Павла потом… в погребе… как бы заслонил все, наложился на мои впечатления. Я попробую… Вот он появился в дверях, прошел по комнате, движения быстрые, энергичные, его движения. Секунд пять постоял у стола и сел на свое место. Все бы ничего, но вот лицо… - Дмитрий Алексеевич закурил, присел на полуразрушенную кладбищенскую ограду; я пристроился сбоку. - Я вспоминаю лицо… очень бледное, глаза ускользающие, словно ничего не видят… Вдруг говорит: "Пойду пройдусь". Я предложил: "Я с тобой", и начал подниматься, и тут меня остановил его взгляд: в глазах стоял ужас… - Дмитрий Алексеевич задумался. - Знаете, вы, наверное, правы… это был, если можно так выразиться, осмысленный ужас… И все же, если он тогда с ума еще и не сошел, то несомненно к этому шел. Но ответил категорично и резко: "Если ты пойдешь за мной, между нами все кончено. Вы оба должны меня дождаться". Нет, это был еще Павел, вот в погребе был уже другой.
- Борис утверждает, что Павел Матвеевич лишился рассудка еще в прихожей.
- Как тут грань провести?.. Вот, пожалуй, наиболее точное мое ощущение: человек, собравший последние силы, чтобы противостоять безумию.
- А может быть, человек, собравший последние силы на чрезвычайное какое-то дело, например, на поездку в Отраду?
- Но именно это и свидетельствует о безумии. Почему Отрада? Я ждал его до пяти утра, я бы начал поиски раньше, но не мог оставить Анюту: она была в шоке. Но куда бы я поехал? Конечно, на кладбище, я был уверен… его любовь к жене…
- Кладбище далеко от квартиры Черкасских?
- Минут двадцать на автобусе, час, наверное, пешком. Это уже совсем окраина.
- А вы не подумали, что Павел Матвеевич мог отправиться следом за Борисом?
- Подумал, но, к сожалению, гораздо позже. Тогда я сам был оглушен, мне не пришло в голову позвонить Борису и проверить, дома ли он.
- Он вернулся домой утром.
- Утром? Где он был?
- Мне неизвестно.
- И вы думаете, что Павел поехал за Борисом в Отраду?.. Господи! Ну ладно, друг мой бедный с ума сошел - но что на даче делать его зятю?
- В понедельник должно было начаться следствие. Допустим, он хотел успеть уничтожить кое-какие следы.
- Да не было там никаких следов! Анюта смотрела, я, Павел…
- Он не закончил осмотр погреба. Да и что вы все могли знать о следах, например, о наличии или отсутствии отпечатков пальцев? К началу следствия следов на подоконнике действительно не было, а до этого?.. Да, вот тут возникает вопрос: как вы все провели дни перед похоронами - пятницу, субботу и первую половину воскресенья? Мог ли в эти дни Борис съездить в Отраду?
- По-моему, нет… нет! Около двенадцати в пятницу мы повезли Любу в больницу, Борис с Анютой явились следом. До самого вечера мы вчетвером ездили все оформлять… Вы представляете, что это такое?
- Да. У меня умерли родители.
- Понятно. Так вот, в пятницу на ночь Павел дал Анюте снотворное, она спала, а мы втроем не ложились. Мы сидели с Павлом в общей комнате, как она у Черкасских называлась, в креслах. Ну, подремали немного под утро. Но никто из нас не отлучался - это точно. С утра в субботу ездили за гробом и так далее. В двенадцать ее привезли, и мы уже почти не отходили от гроба… ну, если очень ненадолго. Ночь никто из нас не спал, прощались с Любой. Вообще жили на нервах, я теперь просто поражаюсь, как все выдержали… Правда, Павел не выдержал.
- Вот видите. Если Борис хотел уничтожить следы, то мог это сделать только в ночь после похорон… Кстати, а ключи от машины в те дни были все время при вас?
- С ключами вообще какая-то ерунда. Например, точно помню, что когда в понедельник в пять утра мы садились с Анютой в машину, чтобы ехать Павла разыскивать, ключи были там, а мне казалось - да что казалось, я бы поклясться мог! - что я их в пиджак положил… Нет…
- Дмитрий Алексеевич, это очень важно. Вы были уверены, что ключи в пиджаке, а они оказались в машине? Пиджак был все время на вас?
- Нет, кожаный пиджак… жара. Он висел в прихожей. Вы думаете…
- В прихожей… в прихожей… в той же прихожей! Погодите! Если кто-нибудь в ту ночь пользовался вашей машиной, вы б заметили? Ну, по спидометру…
- Да ну! До того ли было. На заднем сиденье я обнаружил комочки глины, на полу под ногами тоже была глина… Но это с кладбища, там глинистая почва…
- Понятно. Но вообще не исключено, что на вашей машине той ночью ездили в Отраду. Ведь у Бориса были права?
И у него, и у Павла. Но зачем брать машину в Отраду?
- Дмитрий Алексеевич, ну что вы в самом деле! Чтобы вывезти с дачи труп - зачем же еще?
- Да не было его там! Мы все осмотрели…
- Был. В погребе. В куче гнилой картошки.
- Да вы что? - Дмитрий Алексеевич схватил меня за руку, я почувствовал, что его затрясло. - Да что вы говорите? Каким же образом…
- Погодите, сейчас не об этом. Если убийца Ника, то он имел для этого несколько дней, пока вы все были в Москве. Если же Борис, то у него действительно оставалась эта последняя ночь.
Да как бы он посмел без моего ведома взять машину! А вдруг бы я вышел - машины нет. Я звоню в милицию…
- Но вы же наверняка собирались ночевать у Черкасских? Разве нет?
- Да, правда.
- Так что он ничем, в сущности, не рисковал. Он ушел от Черкасских в десять, в пять утра вы уже застали машину на месте. У него было семь часов. Надо узнать у Анюты, не пропадала ли с дачи лопата.
- Позвольте! Павел вышел в прихожую сразу за Борисом. Когда б тот успел…
- Борис мог взять из пиджака ключи заранее. Неужели в течение вечера он ни разу с места не вставал?.. А вообще вы мне подали новую мысль. Возможно, Павел Матвеевич как раз и застал зятя за этим занятием: он шарит по чужим карманам или уже вынимает ключи. И тут между ними возникает разговор… слово за слово… Павел Матвеевич о чем-то догадывается и спешит вслед за Борисом.
- А почему Павел нам с Анютой ничего не сказал?
- У него были на это причины.