8 июля, вторник.
День был поистине золотой, знаете, когда лето набирает силу… душная дымка, дрожащее марево и жасмин в цвету. Воздух можно пить. Мы собрались на прощанье и на новоселье одновременно. Девочки переселялись на дачу. Маруся только что на аттестат сдала, у Анюты ее первые учительские каникулы начались. А Павел с Любой улетали вечером в Крым, в санаторий… у нее сердце - вот и результат. Мгновенная смерть. И хоронили мы ее в другое воскресенье - в следующее! Вы представляете? Прошла неделя - и семья истреблена, сжита со свету, нет ее. Звучит напыщенно, но поневоле вспомнишь какой-то древний рок в какой-то древней трагедии. Но это было потом, а в тот золотой воскресный день…
Дмитрий Алексеевич говорил с отчаянием и страстью, словно все случилось только что и милосердное время не успело смягчить боли. Со вчерашнего вечера я ждал встречи с ним и с Анной Павловной - Анютой - и готовил наводящие вопросы: все-таки сильно задела меня эта история. Он пришел первый - и никаких подходов не понадобилось. Едва Павел Матвеевич после долгого молчания закрыл глаза, старый друг, сидевший на его койке, отвернулся от больного и наши взгляды встретились.
Тонкое молодое лицо. Наверное, некрасивое, слишком худое, нервное, темное, как будто внутренний жар сжигает его. Черные глаза при русых густых волосах и ни одной морщинки. Удивительное лицо - живописное. При этом высокий рост, современная стройность, современная элегантная небрежность. Одним словом - художник.
- Вот, Лексеич, - бухгалтер ткнул в меня пальцем; мой сосед простоват, да не прост: иронический ум и свои "подходы". - Вот тут писатель у нас интересуется насчет друга вашего: как, мол, довели человека?
- Вы знаете? - спросил художник. - Вы уже слышали?
- Я мало что знаю.
- Я тоже. Вот уже три года занимаюсь этим делом. Июль, - он задумался. - И полная тьма. Заинтересовались?
- Очень.
- Ну что ж, я к вашим услугам. Человеку со стороны, наверное, виднее.
- Следователь был тоже человек со стороны.
- У меня к нему никаких претензий. Наверное, сделал все, что можно. Однако вы писатель.
- Я не детективщик.
- Тем лучше. Не соблазнитесь проторенными тропинками. А воображение - великая сила, правда?
- Правда. Коли оно есть.
Дмитрий Алексеевич засмеялся.
- Вот и себя, кстати, проверите: есть оно или нет. Согласны? Располагайте всеми моими данными.
Уговаривать меня не надо было, я спросил:
- С чего бы вы начали?
- С воскресенья третьего июля. Мы в последний раз, как оказалось, собрались вместе в Отраде. Мы - это Павел и его жена, его дети, его зять, некий юный Вертер - Машенькин поклонник - и ваш покорный криминальный слуга: Дмитрий Алексеевич Щербатов, - он слегка поклонился.
- Иван Арсеньевич Глебов, - в свою очередь представился и я. - О каком это зяте вы упомянули?
- Муж Анюты.
- Значит, она замужем?
- Была. Они развелись через полгода после случившегося.
- Интересно. Из-за чего?
- Анюта подала на развод. Больше я ничего не знаю. Итак, мы собрались в Отраде, обедали, пили чай с вишневым вареньем… стол в саду, самовар на кремовой скатерти, плетеные стулья и гамак… Много смеялись, купались, рощи и луга, и Свирка… присели на крыльцо перед дорогой, чтобы в последний раз взглянуть друг на друга, - и расстались навсегда, - он замолчал.
- Дмитрий Алексеевич, вы ведь, кажется, художник?
- Красиво говорю? Это что - когда-то я был и вовсе неотразим.
- Вы и сейчас хоть куда, - сказал я, и это была правда.
- Правда? Сорок шесть. Павел старше меня на четыре года.
- Да ну?! - дружно воскликнули Василий Васильевич, Игорек и я, и посмотрели на изможденного старика с крупной, породистой головой, сизо-белой гривой, волевым, что называется, подбородком и кроткими детскими глазами.
- А я вот все еще хоть куда, - Дмитрий Алексеевич усмехнулся горько… или едко. - Ладно, давайте без красивостей, по протоколу.
Вот список действующих лиц, который я составил после ухода художника (их данные к моменту преступления).
Павел Матвеевич Черкасский - хирург, сорок семь лет.
Любовь Андреевна - его жена, музыкантша, не работала по болезни, сорок три года.
Анна - его старшая дочь, школьная учительница (русский язык и литература), двадцать два года.
Мария - его младшая дочь, 21 сентября должно было исполниться восемнадцать лет.
Борис Николаевич Токарев - муж Анны, математик-программист, тридцать лет.
Петр Ветров (юный Вертер - прозвище, данное художником) - бывший одноклассник Марии, ее ровесник.
Дмитрий Алексеевич Щербатов - друг семьи, художник, сорок три года.
Маруся с Вертером собирались поступать в МГУ на филфак. Анюта должна была готовить сестру к экзаменам и вообще опекать, пока родители находились в Крыму… Кстати, как Люба не хотела ехать в санаторий, будто что-то предчувствовала. Вечером того же воскресенья я отвез их во Внуково… у меня машина… заодно подбросив в Москву Бориса с Петей. Сестры остались одни.
Место действия (из моего блокнота). Небольшая дача в саду. Вход с веранды. Коридор, куда выходят три двери. Налево комната Анюты, окно на улицу. Прямо - спальня родителей окнами на юг. Направо дверь в кухню, полутемную, поскольку единственное окно выходит на веранду. На кухне печка и люк, открывающий вход в погреб. Туда ведет лесенка, высота погреба около двух метров, электричество не проведено. За кухней комната Маруси - светелка, как ее называли, позднейшая пристройка. Окно в задней стене дома. Таким образом, Анюта ночью была отделена от сестры тремя дверями: своей, кухонной и дверью в светелку.
Соседи. Слева и справа (юг и север) находятся соответственно дачи Нины Аркадьевны и Звягинцевых. Нина Аркадьевна, пенсионерка, живет на даче все лето, встает в шесть утра, ложится около девяти. С ее участка просматривается только небольшое пространство между калиткой и фасадом дачи Черкасских. Справа, с участка Звягинцевых (муж, жена и ребенок), можно сквозь зелень сада увидеть вход в дом, то есть крыльцо и веранду. В будни эти соседи бывают в Отраде редко. Однако в среду вечером, накануне исчезновения Маруси, Звягинцев после работы, в восьмом часу, приезжал полить огород. Он видел свет на кухне у Черкасских: свет падал из окна, выходящего на веранду. И Нина Аркадьевна и Звягинцев со среды на четверг ночевали в Отраде, они благополучно спали и ничего подозрительного не видели и не слышали. Никакими данными о причастности соседей к исчезновению Марии следствие не располагает.
Дом Черкасских расположен прямо напротив калитки, метрах в семи от нее и в тридцати - от заднего забора. В левом углу у того же забора уборная и сарай. Участок двенадцать соток. Под окнами родительской спальни - огород. Все остальное пространство густо заросло деревьями и кустарником: вперемежку липы, яблони, вишни, черемуха, шиповник, сирень, жасмин. Участок просматривается плохо, особенно густы заросли за домом, под окнами Маруси. Тут, на маленькой полянке меж липами, стоит стол, за которым обедали в хорошую погоду. Забор высокий, но просветы между досками довольно большие; на задах - сплошной, две доски отодвигаются и можно сразу выйти в березовую рощу, а оттуда через луг на Свирку, точнее, на тот ее рукав, где сестры облюбовали себе уединенное место. На пляж, обычно многолюдный, идти ближе поселком.
Продолжаю мои блокнотные записи, сделанные тем же вечером, после ухода художника. Почти наверняка можно сказать, что преступник, если таковой существовал, воспользовался окном в светелке и проходом в заднем заборе. Иначе ему пришлось бы пройти мимо двери в комнату Анны. Кроме того, и калитка и крыльцо видны с соседних участков. Предположим, что преступник выбрался из Марусиного окна и, никем не замеченный в зарослях, пролез в дыру в заборе. Дальше он мог пойти либо на Свирку, либо на шоссе, а оттуда на отрадненскую станцию через поселок или на магистраль, ведущую в Москву. Но куда он дел труп и где наконец совершено убийство?
- Скажите, Дмитрий Алексеевич, по нашему шоссе вы обычно и приезжали из Москвы?
- Да. Доезжал до совхоза, сворачивал с магистрали и мимо больницы ехал в поселок на Лесную. И Павел и Борис так же ездили.
- У них тоже машины?
- Нет, я уговорил Павла сдать на права, а Борис потом подключился мечтал о машине. Но пока что они иногда пользовались моей.
- Через березовую рощу можно подъехать к заднему забору дома?
- Нет, исключено: там одни тропки.
- И в то воскресенье, третьего июля, вы ходили на речку через рощу?
- Нет, на пляж, по поселку. Время было ограничено. Кстати, если это вас заинтересует: Маруся с Вертером там поссорились.
- Из-за чего?
- Точно неизвестно. Они переплыли Свирку и удалились в лес на той стороне - плести, видите ли, венки. Петенька вернулся надутый, все время молчал и, когда уезжал, даже не попрощался с ней.
- А Маруся?
- Марусю надо было знать! Настоящий бесенок - все нипочем. Около нее таких Вертеров вертелось… Но вот она предпочла всем именно его.
- Это что, было серьезно?
- По-видимому, да. Она мне сама сказала - и вполне серьезно, - что его любит.
- Вы были так близки?
- Да, и с ней, и с Анютой. Не говорю уже о Павле и его жене. В сущности, кроме них, у меня никого нет. А теперь и их нет.
- Анюта есть.
- Она отдалилась от меня. Вообще ото всех отдалилась после катастрофы.
- Вот как?.. Ну а тогда, в воскресенье, молодые люди сплели венки?
- А как же! Наши прекрасные дамы, все три, были в цветах - ромашки и колокольчики. Господи, неужели это и вправду было? Любовь так женственна, вот именно - Любовь. Анюта в другом стиле, но прелестней женщины я не знаю. Впрочем, вы ее увидите. И Мария - сама юность, сама огонь, - Дмитрий Алексеевич помолчал, потом добавил с горьковатой иронией: - Одним словом, перед нами разворачивался весенний хоровод Боттичелли. А седьмого, в четверг, утром Анюта позвонила мне по телефону… до сих пор в ушах крик звенит: "Маруся пропала!"
- В четверг утром? То есть, как только обнаружила, что сестры нет на даче?
- Она сбегала на Свирку, покричала в роще и пошла на почту.
- Не слишком ли рано она подняла панику? Мало ли куда могла отлучиться Маруся…
- Женщина - тайна, Иван Арсеньевич, сами небось знаете. Однако на этот раз женские предчувствия оправдались - да еще как! Анюта с почты продиктовала мне телефоны Марусиных бывших одноклассников и учительницы.
- А почему она позвонила вам, а не мужу?
- Она ему звонила на работу, в институт, но его не нашли. Он работал на ЭВМ, на машине, как он говорил, в другом здании. Ну, я всех обзвонил…
- И Пете звонили?
- О, Петя! Петя уже скрылся. Дело в том, что за день до этого, в среду, он ездил в Отраду, но сестер на даче не застал. Они были на Свирке.
- И он не догадался там их поискать?
- Искал. Ему соседка сказала, что девочки на реку пошли. Но он не знал их места: в воскресенье мы туда не добрались. Он еще покрутился возле дома и уехал. Куда б вы думали? В Питер. Так что в четверг я до Петеньки не дозвонился: он уже гулял по Невскому.
- А он вообще собирался в Ленинград?
- В воскресенье об этом речь не заходила, впоследствии он утверждал, что собирался и на поездку у него были с собой деньги.
- Он что, не заезжая домой, в Ленинград махнул?
- Вот именно.
- И билет взял заранее?
- Нет, с рук купил - на вечерний поезд. В международный вагон.
- Шикарно. А багаж? Он его с собой в Отраду возил?
- Вертер уехал как был. Без вещей.
- Вообще-то странно.
- Юношеские порывы. Нам этого уже не понять. Итак, я обзвонил всех - без толку. И в восьмом часу приехал в Отраду. Анюта успела уже сходить в милицию…
- Не дождавшись известий от вас?.. Дмитрий Алексеевич, Анюта нервная женщина?
- Вы хотели спросить, не истеричка ли она? Напротив, ее можно назвать человеком гордым и сдержанным. Просто испугалась, ведь сестру оставили на ее ответственность. Да, одновременно со звонком ко мне она заказала разговор с родителями… телефон санатория был ей известен, те ездили туда почти каждый год…
Как перед финалом трагедии, события продолжали нарастать, нагромождаться одно на другое, покуда вся эта глыба не обрушилась и не придавила, разметала, разделила участников. Все случайности и неожиданности сошлись вдруг и вместе. В восьмом часу Дмитрий Алексеевич прибыл в Отраду, чуть раньше подъехал Борис, и сразу принесли телеграмму от родителей: они прилетают в Москву в шесть утра. Художник под утро отправился в аэропорт и привез их к девяти. Борис вышел встречать на крыльцо, Анюты не было: она бегала на Свирку. Едва Павел Матвеевич успел осмотреть дом, как появился участковый.
- Его встретила Люба, мы с Павлом, к несчастью, были в доме. Поделать ничего было нельзя, и она отправилась с нами: ночью в Воскресенском, в двадцати километрах от Отрады, был найден труп девушки, требовалось его опознать. Это оказалась не Маруся, но на мать, да и на Павла, было страшно смотреть.
- Убийцу той девушки нашли?
- Сам объявился. Там другая история, к нашей не имеет отношения. Вообще милиция досконально проработала множество версий. Я о них не упоминаю - все пустые. Так вот, когда мы вернулись, Анюта с Борисом ждали на крыльце. Она подбежала к нам, но Люба вдруг закричала и стала падать. Я подхватил ее на руки, Павел разжал ей зубы и заставил принять таблетку, у него всегда были при себе для нее… Потом он дал еще какое-то лекарство - наверное, самое сильное… наверное, он сделал все, что мог, но она не приходила в сознание и пульс прерывался. Мы вдвоем повезли ее в Москву в его больницу, надеялись, что успеем, я гнал как сумасшедший, но по дороге Люба умерла. Пятница и суббота прошли в каком-то чаду. Хоть Павел и был против, ей делали вскрытие: инфаркт, сердце не выдержало. Хоронили в воскресенье. Все было невыносимо своей внезапностью и каким-то ужасом, тайной. Я вполне очнулся только на поминках, поздно вечером, когда уже все разошлись и нас осталось четверо: Павел, Анюта, Борис и я.
- Как себя вел Павел Матвеевич?
- Павел - человек редкого мужества и самообладания, тут Анюта в него, они и вообще очень похожи. Он ни разу не сорвался - всё в себе. Но я-то его знал много лет и понимал, что он на пределе. Вообще эта семья… они любили друг друга до самозабвения. Обязательно имейте это в виду. Счастливые люди и заплатили за свое счастье полной мерой.
- Вы говорите, ваш друг был на пределе. Но вы не заметили каких-то странностей, которые уже переходили нормальный предел?
- Не замечал, покуда не ушел Борис.
- Борис ушел с поминок?
- Да. Он вдруг поднялся и молча вышел в прихожую. Павел - за ним. Они поговорили минуты две-три…
- О чем?
- К сожалению, я не подслушивал. Впоследствии выяснилось: Борис сказал, что у него болит голова и он уезжает к себе. Они с Анютой жили отдельно, на его квартире.
- Что за непонятная жестокость! Или он по натуре хам?
- Типичный технарь… знаете, с привкусом железа. Суховат, черствоват, прагматик. Рос в детдоме. Но вполне воспитан и в обществе приемлем. Во всяком случае, к Павлу был по-своему привязан.
- А к жене?
- Анюта не жаловалась, хотя мы с ней были очень дружны. Не тот характер. Но - прожили всего два года, так что…
А как она отнеслась к его уходу с поминок?
- Она была несколько не в себе, наглоталась снотворного. Не спала, а жила словно в полусне. Его ухода она, по-моему, не осознала.
- Какую же перемену вы заметили в Павле Матвеевиче после его разговора с Борисом?
Он вошел такой бледный, просто белый, глаза отсутствующие. Постоял перед столом, сел, нас не видит, где-то далеко. Вдруг поднялся и заявил, что пойдет пройдется. Я, конечно, стал навязываться в компанию, но он сказал очень резко: "Если ты пойдешь за мной между нами все кончено. Вы оба должны меня дождаться". Я остался. Было десять часов вечера. Анюта сидела на диване с широко раскрытыми пустыми глазами, я ходил взад-вперед по комнате. Наконец к пяти она пришла в себя, и мы поехали искать Павла.
- Куда?
- Сначала на кладбище, оно в получасе езды от их дома. Могилы на рассвете - какой-то невыносимый абсурд. Потом в Отраду. Он был там, но это был уже не мой Павел. Двери и окна распахнуты настежь. Мы зажгли на кухне свет - люк погреба оказался поднят, на лавке сидел мой друг, рядом догоревшая дотла свечка. Я его окликнул сверху, он поднял голову и сказал: "Была полная тьма. Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори". Вы, наверное, все это уже слышали? Полгода он провел в лечебнице, но безрезультатно. Потом Анюта забрала его, теперь он на ее руках.
- Дмитрий Алексеевич, вы находите какой-нибудь смысл в его словах?
- Я долго думал над этим. Я бы объяснил их так. "Полная тьма" была в погребе. Лилии - не полевые, конечно, а садовые - мы с ним купили на Центральном рынке, целую охапку, они лежали на могиле его жены. "Лилии пахнут" - у белых лилий пронзительный горьковатый аромат. Почему их закопали, почему нельзя об этом говорить… не знаю, не могу понять. Между фразами отсутствуют связки, может быть, что-то важное скрывается у него в подсознании, а на поверхность всплывают вот эти обрывки.
- А как вы думаете, почему он сидел именно в погребе?
- По приезде из Внукова он прежде всего хотел поговорить с Анютой, но та металась в роще. И Павел принялся осматривать дом. Это он первый установил, что вся обувь, которую привезли на дачу, оставалась на месте, то есть Маруся могла исчезнуть только босая. Больше ничего интересного в комнатах не обнаружилось. Светелку мы осмотрели с порога, чтоб ничего там не трогать. Потом Павел спустился в погреб и зажег свечку. Я смотрел сверху, но ничего необычного и там не было. Тут Люба крикнула из сада: "Паша, скорей сюда! Скорей!!" Мы бросились к участковому. Возможно, последним впечатлением от дома застрял у него в памяти, уже затронутой безумием, именно погреб и ощущение, что он его не осмотрел до конца.
- Милиция, разумеется, погреб осматривала?
- Все там перекопали на следующий день после похорон. Ничего не нашли, как и везде. Тем же утром я отвез Павла в его больницу (правда, ему уже требовалась психиатрическая лечебница, куда его к вечеру и забрали). Я оставил их с Анютой в больнице, а сам поехал в отрадненскую милицию. После моего рассказа началось следствие.
- И конечно, все, что я от вас услышал, вы рассказали и следователю?
- Конечно. Но, видите ли, Иван Арсеньевич, неизвестно главное. Не найдено тело, орудие убийства, непонятны мотивы, не обнаружено место преступления. Одним словом, неизвестны те реальности, с которых обычно начинается следствие. Остается одна психология. И воображение. Разбирайтесь с нами, с действующими лицами, - вдруг зацепите какую-нибудь деталь, подробность, о которой мы знаем, но не придаем ей настоящего значения.
- Этим же занимался и следователь.
- Ну, Иван Арсеньевич, за три года кое-что могло измениться, пересмотреться, - художник усмехнулся, - кое-кто мог и расслабиться.
- Кое-кто мог и все позабыть.