11 июля, пятница.
Однако назавтра, в четверг, юноша не появился. Анюта дала мне новый Петин телефон и сообщила, что он наотрез отказался участвовать в этом деле. Я посовещался со своими помощниками, и уже после обеда Василий Васильевич сумел поймать нашу медсестру на удочку женского сострадания:
- Вот, Вер, писатель тут у нас одинокий, всеми брошенный. Как бы ему с Москвой связаться?
- Телефон только в кабинете у Ирины Евгеньевны, но она не разрешает не по делу звонить. Если попробую ее уговорить?
- Верочка, вы не могли бы сделать для меня одолжение - купить в Отраде на почте талончики для междугородных переговоров? Тогда, думаю, Ирина Евгеньевна разрешит.
Ирина Евгеньевна разрешила, оговорив: только коротко - на аппарате не висеть. И в тот же вечер я услышал голос юного Вертера:
- Да, Петр.
- С вами говорит член Союза писателей Иван Арсеньевич Глебов.
- Ну и что?
- Вам передали мою просьбу? Необходимо поговорить.
- Следствие закончилось, и вы не имеете права требовать…
- Я не требую. Однако срок давности на убийство не распространяется.
- Ну и пусть, а я не хочу и не буду. И никто не заставит…
- Мне не понятна ваша агрессивность. Ведь вы просто свидетель, не так ли? (Молчание.) Я собираю материал по этому делу, и каждый из участников охотно идет мне навстречу. А вы? Неужели вам не хочется восстановить справедливость? Не могу поверить. (Молчание.) Ваше поведение и эти детские какие-то препирательства на фоне преступления выставляют вас в… странном свете.
- Да у меня сейчас сессия, завтра португальский сдавать…
- После Португалии - сразу в Отраду. Там спросите больницу. Травматологическое отделение, палата номер семь, - не дожидаясь ответа, я опустил трубку.
Португалией не Португалией, но какой-то заграницей повеяло на нас при вступлении в палату Петеньки - во всей красе самых последних фирменных атрибутов. Широкоплечий бронзовый юноша вызывал в памяти дискобола или метателя копья на постаменте в каком-нибудь спортивном комплексе. Я глядел с любопытством: его любила Мария - загадочная прелестная актерка, бедный ангел на коленях и врунья.
- Это отец Маруси, - я указал на Павла Матвеевича, и Петя застыл у двери.
Больной, как всегда при виде нового лица, заговорил о лилиях в полной тьме, улыбаясь Петеньке, с которого мгновенно осыпались остатки спортсменского мужества.
- Присаживайтесь. - Он опустился на табуретку посреди палаты для всеобщего обозрения. - Вы сменили телефон?.
- Я живу у жены.
Ага, юный Вертер не только поступил в университет, но и женился. Однако Дмитрий Алексеевич психолог!
- И давно вы женаты?
- Три года.
- Прямо в то лето и свадьбу сыграли?
- Нет, пятого октября.
Через три месяца после исчезновения Маруси ее зять заговорил о разводе, а возлюбленный женился. Ничто не вечно под нашей банальной луною.
- А со своей невестой когда познакомились?
- В августе, на теннисном корте.
- Быстро вы управились.
- Ничего противозаконного в этом нет. А вы материал для детектива собираете?
- До сих пор, видите ли, я этим жанром пренебрегал. А вы?
- Увлекался когда-то. Из-за детективов начал и языки изучать.
- Португальцы стоящие детективщики?
- Нет, португальский для карьеры. У нас редко кто им владеет. А Агату Кристи я, наверно, всю по-английски прочел.
- Теперь охладели?
- Поумнел.
- После того как три года назад в реальном детективе приняли участие, а? Ну, мне приятно, что вы знаток этого жанра, филолог, человек духовной культуры, вам вкус не позволит уклониться от истины, так?
- Я и не уклонялся.
- Прекрасно.
Этот юноша, единственный из всей компании, был фактически неуязвим: оставалось только перебирать психологические струны.
- Вы любили Марусю?
- Никогда! - воскликнул юный Вертер. Ничего подобного!
- Даже так? - я удивился. - Что же вас с ней связывало?
- Чисто товарищеские отношения.
- А вы не могли бы припомнить, из-за чего поссорились товарищи третьего июля, когда плели в лесу венки?
- Мы поспорили. Я сказал, что театр - искусство отживающее. Маруся обиделась.
- А вы не обиделись?
- И я. Она меня обозвала.
- Как?
После молчания Петенька пожал плечами и признался:
- Кретином.
- Действительно обидно. Именно эту версию вы и преподнесли следователю?
- Это не версия, а правда. А что там ее сестра выдумывает, за это я не отвечаю.
- Понятно. Вам не пришло в голову, что Маруся о ваших поползновениях намекнет сестре, и вы придумали интеллигентную версию. А когда следователь с помощью показаний Анюты припер вас к стенке, отступать было уже поздно. Я прав? Надеюсь услышать все-таки, что же произошло в том июльском лесу.
- То, что я сказал.
- Ну, ну… Итак, вас с Марусей связывали товарищеские отношения. И давно связывали?
- С весны. Вообще мы принадлежали к разным компаниям.
- К какой принадлежала Маруся?
- К театральной. Они с Жоркой Оболенским все главные роли играли.
- Маруся дружила с этим Оболенским?
- Не там ищете. Он июль в Прибалтике провел с родителями.
- Ясно. Вы видели Марусю на сцене?
- Вся школа видела.
- Вам нравилась ее игра?
- Да ничего.
- А какая роль особенно запомнилась?
- Да ничего мне особенного не запомнилось!.. Ну, Наташа Ростова ей, по-моему, удалась.
- Расскажите об этом спектакле.
- Ну, второго февраля, на вечере встречи бывших учеников… Три сцены. Первая: Наташа с Соней ночью, она говорит, что полетела бы и тэдэ, а Болконский подслушивает. Потом пляска после охоты у дядюшки. А в третьей Наташа приходит к раненому князю Андрею. Вот и все.
- Что же вам больше всего понравилось?
- Пляска под гитару. Ребятишки в зале балдели.
- А вы?
- Произвело впечатление.
- В чем же она плясала?
- Она выступала в настоящих театральных костюмах. Ей дядя достал, художник, у него связи.
- Что за дядя?
- Дмитрий Алексеевич.
- Щербатов? Какой же он дядя?
- Она называла его дядя Митя. Я думал - дядя.
- И какой костюм на ней был?
- Платье длинное, старинное, в сборку, коричневое, вроде бархат, а на талии широкий замшевый пояс. И платок - большой, красный, с кистями: она ж плясала. В общем - эффектно.
Я представил ее, тоненькую, в тяжелом бархате, в русской пляске, ослепительные кудри и пунцовая шаль на плечах. Правда, эффектно.
- Однако какие вы подробности помните! Дмитрий Алексеевич был на спектакле?
- Он на все ходил. И родители ее, и Анюта с Борисом.
- Ага. Вся наша отрадненская компания в полном составе.
- Маруся собиралась стать актрисой?
- Ну да. Ее в школе и звали актеркой.
- А почему она передумала?
- Понятия не имею. Первого апреля, после каникул, она вдруг подошла ко мне в коридоре на переменке… мы, по-моему, с ней до этого и не разговаривали толком никогда… Она подошла и говорит: "Ты ведь на филфак собираешься?" Я подтвердил, а она в ответ: "И я собираюсь. Давай заниматься вместе, хочешь?" Ну, говорю - хочу.
- Мягко выражаясь, Петр, вы были к ней неравнодушны.
- Да нет же! Неужели не понимаете? Она была у нас звезда, элита. Никому в голову не пришло бы ей отказать. Наоборот. Если хотите знать, это… ну, своего рода честь: сама просит. Вы меня понимаете?
- Пока нет. Я пытаюсь понять ваши отношения и не могу. Вы шарахаетесь от ее тени, а она говорила, что любит вас.
- Мне она этого не говорила! Это ее родня пытается на меня все свалить.
- Что свалить - убийство?
- А я спокоен. Я был в Ленинграде.
- К Ленинграду мы еще вернемся. И я бы не сказал, что вы спокойны. Давайте пока поговорим о вашем визите на дачу в среду, шестого июля. Вы заранее договорились с Марусей, что приедете?
- Да, в воскресенье она сама пригласила, на среду. Наверное, забыла или подумала, что после "кретина" я не приеду.
- А вы приехали. Зачем?
- Помириться и попрощаться, ведь я в Ленинград уезжал.
- Итак, вас оскорбили, а вы на третий день едете мириться. Как хотите: или Маруся была вам дорога, или вы имели другие причины для приезда.
- Ну… это была самая блестящая девочка из моих знакомых, и все оборвалось как-то по-дурацки.
- Престижное знакомство оборвалось, так?
- Пусть так.
Я вдруг почувствовал, что ничего от него не добьюсь: этот юноша прикрывался удобными современными стандартами - иностранные языки, португальская карьера, теннисные корты, престижные связи… А вероятнее всего - и не прикрывался, вероятно, по этим стандартам он жил. Однако надо было продолжать.
- А может быть, вы приехали в среду за билетами?
- Какими билетами?
- Экзаменационными.
- А, за этими. Нет, билеты мне дали на неопределенное время. Я их и не думал пока забирать, ведь я уезжал.
- Ладно, продолжайте.
Петя прибыл на дачу Черкасских в три часа дня. Он постучался, подергал входную дверь (английский замок: уходя, дверь можно просто захлопнуть, не прибегая к помощи ключа). Обошел сад, заглянул в окно светелки: оно было закрыто. На всякий случай ("Маруся была соня. Сама призналась") постучал в окно. ("Отпечатки пальцев со стекла стерли, конечно, не вы?" - "Мне незачем"). В нерешительности Петя подошел к калитке и остановился. Тут с соседнего участка его окликнула старушка, половшая клубнику. Она сказала, что сестры на речке. И Петя отправился туда.
- Через поселок?
- Ну да.
- А вы знали другой путь - на место, где сестры обычно отдыхали?
- Не знал, но слышал, что в заборе есть проход. За обедом спорили, куда идти. Маруся хотела через рощу - показать местную красоту. Но пошли на пляж. И в среду я пошел туда же, но до их места, оказывается, не дошел. Там заросли, настоящий лес. Когда проводили следственный эксперимент, я показал, где был.
- Зачем проводили эксперимент?
- Анюту проверяли. Ну, где они были в ту среду, что делали. Я действительно их видеть не мог.
С пляжа Петя отправился опять на дачу ("Я думал, вдруг они вернулись домой другой дорогой"), но там все оставалось по-прежнему. Посидев немного на крыльце и решив идти на станцию, он направился к калитке, но был вновь остановлен соседкой.
- Она у меня спросила, нашел ли я девочек, прошлась что-то насчет моего нездорового вида - лицо зеленое. Я объяснил, что перезанимался, экзамены и тэдэ.
- А в первый раз ее ваш вид не испугал?
- Как-то вы все поворачиваете ядовито. Я устал, потому и в Ленинград решил прокатиться. Так вот, соседка говорит: "Не ходите сейчас по солнцепеку". Я в тени на крыльце посидел немного, попрощался с соседкой и ушел.
- И уехали в Ленинград?
- Вот именно.
- Не захватив с собой даже пары трусов?
- Да я на три дня поехал, к тетке.
- Через три дня вернулись?
- Через неделю. Не хотелось уезжать.
- Но июль - самый разгар отпусков и каникул. Как же вы заранее не подумали о билете?
- Буду я о такой ерунде беспокоиться. Ведь уехал?
- Во сколько вы купили билет?
- Часов в шесть.
- А поезд отправлялся?
- В одиннадцать с чем-то.
- Почему же за пять часов вы не съездили домой?
- Зачем? У меня была встреча с приятелем. С Аликом. Все проверено. И проводница подтвердила, что я в ее вагоне ехал.
- Очевидно, разыскать ее было нетрудно. Вагон-то международный?
- "Москва - Хельсинки". Я хорошо выспался. И в четверг утром подъезжал к Ленинграду. Все проверено. Ко мне нет никаких претензий.
Не могло быть никаких претензий к нему и у меня - никаких, только смутное ощущение, что мальчишка врет, потому что смертельно боится. Впрочем, ощущение это могло объясняться антипатией, которую Петенька во мне вызывал. На прощанье я сказал сурово:
- До свидания. Если понадобитесь - сообщу. И он нас покинул.
Дурак! - словарный запас нашего Игорька был несколько однообразен. - Его кретином обозвали, а он тут же мириться прибежал.
- Любовь, - сказал Василий Васильевич, усмехнувшись.
- Ага, до гроба.
- Женатый Вертер, - я вздохнул. - И поймать не на чем. Чист, как слеза.
- Что ж это он так позеленел, аж в Ленинград махнул! Заметил, Ваня?
- Заметил, а толку-то? Сестры были на речке, либо Анюта с Петей оба врут. Но зачем?.. Ладно, остается последний свидетель, последняя надежда - или придется закрыть нашу лавочку. - И я пошел звонить Борису Николаевичу Токареву - математику.
12 июля, суббота.
- Была полная тьма, - сказал старик и улыбнулся доверчиво. - Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори.
Математик сделал шаг назад к двери, огляделся затравленно и спросил, ни к кому не обращаясь:
- Зачем меня сюда заманили?
- Вас пригласил я. А это Павел Матвеевич, узнаете?
- Зачем вы меня сюда заманили?
- Не узнаете? Таким он стал после похорон жены, точнее, после вашего разговора с ним в прихожей, помните?
Он тяжело взглянул на меня, взялся за ручку двери и отрезал:
- Для шантажа это слишком глупо.
- Да Бог с вами, Борис Николаевич! Неужели не жалко старика?
Он поколебался - и все-таки дрогнул.
- Старика жалко. Он был умен. Но что вы хотите от меня?
- Вчера вечером у нас с ним состоялся следующий диалог по телефону.
- С вами говорят из отрадненской больницы. Здесь лежит ваш бывший тесть, Павел Матвеевич Черкасский. Вы не могли бы срочно приехать?
- Зачем?
- Это не телефонный разговор.
- Почему Павел Матвеевич не может позвонить сам?
- Он в тяжелом состоянии, не встает.
- А вы кто?
- Его сосед по палате. Травматологическое отделение, палата номер семь.
- Хорошо. Я приеду в течение дня.
Я совершенно не надеялся на успех, но он приехал, к счастью, после Анюты. Он приехал и остался, несмотря на жутковатую встряску, которой встретил его больной, несмотря на все эти годы, что разделили их, казалось, навсегда. Что привело его - любопытство, страх или сострадание?
- Вам жалко Павла Матвеевича, потому что он был умен? Вы принимаете в расчет только умных?
- Естественно. Разум - единственно надежный критерий.
- А дураков куда девать? Или того же старика? Ведь он лишился вашей последней надежды - разума.
- Послушайте, вы чем занимаетесь?
- Иван Арсеньевич Глебов. Прозаик.
- Ясно. Слова, слова, слова.
- А вы математик: цифры и цифры. Значит, человеку человека не понять?
- Вы вызвали меня на философский диспут?
- Меня заинтересовала судьба Павла Матвеевича. Хотелось бы разобраться в этом.
- И книжечку издать? - математик улыбнулся. - Правильно. Профессия обязывает.
- Я бы не назвал свой интерес профессиональным. Так же, как и вам, жалко старика.
- Никакая жалость его не спасет.
- Допустим. Но я хочу знать, кто его до этого довел.
- Я - кто же еще? Вы об этом прямо сказали.
- Я упомянул о факте и жду объяснений. Хотите мне помочь?
- Не хочу ко всему этому возвращаться.
- Вы боитесь?
Математик улыбнулся снисходительно, сел на табуретку и выжидающе уставился на меня. Мой ровесник - тридцать три года. Невысокого роста, крепкий, широкоплечий, широколобый, с уже приличной лысиной. Вообще лицо с первого взгляда кажется заурядным, но выражение силы - или злобы? - одним словом, характера - вдруг впечатляет.
- Дмитрий Алексеевич мне рассказывал…
- Ну как же я сразу не догадался! - воскликнул математик. - Ну конечно, Друг дома! Я его так и зову - Друг дома - с большой буквы. Он из этой истории прямо сделал себе хобби. Сознайтесь, ведь это он вас вдохновил? Он и ко мне подбирался.
- Вы не вдохновились?
- У меня в жизни, знаете, есть дела поважнее. Я ведь не свободный любвеобильный художник на собственной машине, который может ездить куда угодно в любое время суток, делать что угодно и по каждому поводу давать волю своим чувствам.
- Каким чувствам?
- Самым благородным, разумеется.
- Звучит двусмысленно. Вы что-то имеете против Дмитрия Алексеевича?
- Лично против Щербатова - ничего. Но в целом эстетов выношу с трудом.
- Эстет? Всего лишь? По-моему, он гораздо глубже.
- Вам виднее, вы с ним наверняка одного поля ягода: поклонники, так сказать, чистой красоты.
- Благодарю. И как же он к вам подбирался?
- Что я делал, где я был. Мне и так осточертели с этим алиби. Когда все версии о сексуальных маньяках и дачных соседях (Звягинцевым все лето отравили), вообще об убийцах со стороны все версии оказались исчерпанными, принялись за нас. И представьте: самой подходящей кандидатурой оказался я. Мальчишка этот, Петя, в Ленинграде, Анюта - сирота, в горе, художник - в творчестве. Всю среду писал портрет одного кавказского друга, а ночью они с ним ездили по гостям, даже ночевали у каких-то знакомых. Одним словом, все вне подозрений. Кроме меня.
- Что делали в это время вы?
- И вы туда же? Так вот, я алиби себе не подготовил и вел нормальный образ жизни. До шести часов работал на машине, перед уходом заглянул в свой отдел. После шести поехал домой и опять-таки работал - один. В двенадцать лег спать - и опять один. Отсыпался в одиночестве.
- Что значит "отсыпался"?
- А, у Анюты патологический сон: просыпается от малейшего шороха.
- Это новость! Она принимает снотворное?
- Нет, она где-то прочитала, что от снотворного не настоящий сон, а обморок.
- Так что же произошло, по-вашему, на даче в ночь исчезновения Маруси?
- Понятия не имею. Разве что какой-нибудь гений злодейства их обеих опоил и усыпил.
- По словам Анюты, они ни с кем в среду не общались. Так что это невозможно.
- Все возможно, если очень захочется. Например, пробраться в дом, пока они были на речке, и подсыпать чего-то в чайник. Он стоял на плите в кухне.
- Но Петя утверждает, что дом был на запоре: и дверь и окна. Следы взлома обнаружились бы.
- Да конечно, все это фантастика! Кому их надо было усыплять и зачем?
- У Черкасских имелись какие-нибудь ценности?
- Они годы жили на зарплату Павла Матвеевича и едва сводили концы с концами. Темная история. Эстет сказал бы: страшная и таинственная история.
- Борис Николаевич, когда вы впервые услышали об исчезновении Маруси?