- Анюта мне в четверг позвонила в институт, но я два дня подряд - среду и четверг - работал в другом здании. В три я зашел в свой отдел, и мне сказали, что звонила жена: на даче что-то случилось. Я поехал на дачу.
- Сколько времени занимает путь от вашего института до Отрады?
- Чуть больше часа.
- Однако вы приехали только в семь.
- Естественно. После окончания рабочего дня.
- Вас не отпустили раньше?
- Я и не отпрашивался.
- Завидное хладнокровие.
- А чего суетиться? Мою жену утешил бы Друг дома, - математик помолчал. - Ну, тут телеграмму от родителей принесли…
- Борис Николаевич, а вас не удивило, что Анюта как-то преждевременно восприняла все трагически?
- Меня ничего не удивило, женщины уже давно меня не удивляют. Утонченные натуры.
- Но ведь она могла предположить, как ее звонок отразится на матери?
- Да ведь звонила она все-таки отцу.
- А почему он так спешно вылетел, не дождавшись каких-то определенных известий?
- Очевидно, почувствовал что-то серьезное. Просто панике он бы не поддался. Анюта рассчитывала, что Павел Матвеевич сумеет приехать один. Но он не сумел. Он сказал жене, что у них несчастный случай в клинике, с его пациентом, нужна срочная операция. Вообще это в его духе, он был настоящий врач. Однако она не поверила.
- Откуда вы все это знаете?
- Павел Матвеевич говорил, когда мы ездили заказывать гроб. Любовь Андреевна была проницательна и слишком любила своих близких. И близкие отплатили ей за любовь полной мерой. Вот вам неразумный критерий.
- Вы полагаете, она жила и умерла бессмысленно?
- Так получается.
- Не верю. Ладно, она поехала с мужем…
- Да, она настояла. Он боялся ее брать, боялся оставить. Уже в самолете пытался подготовить: сестры вроде поссорились, Маруся вроде сбежала в Москву… А тут участковый сразу с трупом… Она, понимаете, не была к этому готова.
- А кто-нибудь был к этому готов?
- Вы меня не ловите - не поймаете. Они вернулись с опознания, Анюта их ждала, места себе не находила. Но когда она подбежала к ним. Любовь Андреевна вдруг крикнула: "Как ты могла!" - и потеряла сознание.
Любопытно! Уже с начала нашего разговора я чувствовал, как Борис упорно стремится нацелить мое внимание на художника и Анюту. Против Дмитрия Алексеевича он, видно, фактов не имел, ограничиваясь намеками: "свободный любвеобильный эстет, поклонник красоты… свободен в течение суток…" Против Анюты - имел. И факты любопытные: слишком нервный сон и последние слова матери. Восстановить справедливость он старался или хотел отвлечь мое внимание от себя?
- "Как ты могла"? Мне об этом никто не говорил.
- Мало ли что вам еще не говорили!
- Как вы ее слова объясните?
- Это очевидно. Она знала, что сестры поссорились, и обвинила старшую.
- Но на самом деле они не ссорились, так ведь?
- Мне неизвестно, что в ту ночь произошло.
- Борис Николаевич, об этих обстоятельствах… ну, о сне Анюты и о словах ее матери вы говорили следователю?
- Воздержался. Мы втроем с женой и Другом дома выступали единым фронтом.
- Почему же сейчас сказали мне?
- Догадайтесь.
- Попробую. Ведь вы не случайно проболтались?
- Нет.
- Вы считаете свою бывшую жену причастной к исчезновению Маруси?
- Не догадались.
- Ладно, на досуге подумаю. А о чем еще вы говорили с Павлом Матвеевичем, когда ездили заказывать гроб?
- Ему было не до разговоров.
- Какие-нибудь странности вы в нем заметили?
- Наверное, горе всегда производит странное впечатление. Но каких-то патологических отклонений я не заметил.
- Что вы сказали Павлу Матвеевичу, когда уходили с поминок?
- Что у меня болит голова, и я уезжаю к себе.
- И все?
- И все.
- Что он вам ответил?
- Что-то вроде того, что они без меня обойдутся. Он обиделся.
- Обиделся? С чего бы это? Ведь он всего лишь потерял жену и дочь, а вы в подходящий момент всего лишь бросили его.
- Давайте без фраз. У меня болела голова, а с ними оставался самый близкий друг.
- Поражает вот что. В свете "смертельных" событий ваш уход выглядит малозначительным эпизодом. Однако именно этот эпизод вывел Павла Матвеевича из нормального состояния, может быть, привел к безумию. Так что же вы сказали ему?
- Я вам все сказал.
- Ну что ж… А тогда в прихожей что-то необычное, болезненное в нем чувствовалось?
- Нет.
- Вы развелись с женой из-за другой женщины?
- А это уж мои собственные радости, позвольте мне их самому расхлебывать.
- Вы и следователю так ответили? А может, и это скрыли?
- Мы развелись, когда следствие, наверное, уже закончилось. Во всяком случае, никто по этому поводу меня не вызывал.
- Но следователь расспрашивал о ваших отношениях с женой?
- Интересовался.
- И вы, так сказать, ввели в заблуждение?
- Не люблю вмешивать посторонних, тем более официальных лиц в мои дела, которые абсолютно не имеют отношения к исчезновению Маруси.
- А мне так показалось, что в некоторых пунктах вы весьма откровенны. Но не во всех. Скажите, как вы относились к Марусе? Или это тоже запретная тема?
- К Марусе? - он помолчал. - Обыкновенно… нормально.
- Это не ответ.
- Ну подумайте: что между нами могло быть общего?
- Я подумаю. И все же: какой вы ее помните? Вы ее помните?
- Помню. Эта девочка играла с огнем.
- То есть?
- Просто ощущение - блеска и риска. Вот и доигралась.
- Она ведь, в сущности, была ребенком.
- Не скажите. Ребенком она не была. И вообще не стоит никого идеализировать, даже умерших. Либо их забыть, если можно, либо помнить живыми, а не покрывать патокой.
- Ваши воспоминания живые?
- Да.
- Вы сказали о ней слишком много и слишком мало. Точнее, вы намекнули на многое. Объяснитесь.
- Я же говорю: просто ощущение. Фактами не располагаю.
- Вы ходили на ее спектакли?
- Повторяю, то же впечатление: блеск и риск.
- Как вы думаете, она любила Петю?
- Петю? - он усмехнулся. - Ах, Петю! Не знаю.
- А из-за чего они поссорились на речке, знаете?
- Я об этой ссоре только от следователя узнал. Я на речку не ходил.
- Почему?
- У меня болела голова.
- Слабая у вас голова. Мигрень?
Математик встал.
- Ладно, бывайте! А я пошел делом заниматься.
- Думаю, мы с вами встретимся - и скоро.
- В зале суда?
- Здесь.
- Ну нет, поиграли - и будет. Больше вы меня сюда не заманите.
Он на мгновенье задержался возле койки Павла Матвеевича (я не видел его лица) и ушел, не оглянувшись.
Кончался первый круг впечатлений, разговоров и лиц… Трое мужчин и одна женщина. Довольно яркие индивидуальности, каждый гнет свою линию, что-то скрывает или недоговаривает. И одна общая черта, меня заинтересовавшая: та давняя история ни для кого из них не стала прошлым, дымка времени (пыль и пепел) не исказила в памяти малейшей подробности, не смягчила боли, ненависти и страха. Не говоря уже об Анюте и Дмитрии Алексеевиче, которые, казалось, и жили прошлым, даже молодой карьерист Петенька, вдруг разлюбивший детективы и скоропалительно женившийся, даже он не был равнодушным при всех своих "железных" алиби. А ученый-математик, поклонник разума, три года назад сознательно порвавший с прошлым, ошеломил меня потоком самых неразумных отрицательных эмоций. И Павел Матвеевич не уставал с надеждой повторять о лилиях в полной тьме. Что стремился он внушить, на что надеялся в своей действительной тьме потухшего сознания?
Итак, в субботний вечер, накануне новых открытий, я суммировал факты в такой последовательности.
3 июля, воскресенье. Обед в саду. Приезд Пети. После чая вся компания, за исключением Бориса, отправляется на пляж. Ссора Маруси с Петей. Художник отвозит старших Черкасских во Внуково, заодно подбросив Петю с Борисом в Москву.
6 июля, среда. Сестры встают в восемь. Разговаривают с Ниной Аркадьевной, на пляже здороваются с продавщицей. Маруся - Анне: чего-то боится.
15 часов. Петя на даче. Разговор с соседкой. Ищет сестер на Свирке. Возвращается. Нина Аркадьевна замечает его "зеленый вид". Посидев на крыльце и попрощавшись с соседкой, возвращается в Москву, ночью уезжает в Ленинград.
Сестры приходят с речки около восьми. Звягинцев видит свет на кухне. В двенадцатом часу Анюта заглядывает к сестре: та в постели в пижаме.
7 июля, четверг. Анюта засыпает в двенадцатом часу, просыпается около семи. Маруся исчезла в сарафане и купальнике, босая. Окно открыто настежь, свет на кухне. Сестра, поискав ее на Свирке и в роще, идет на почту. Звонит в Москву и отцу в санаторий. Дмитрий Алексеевич приезжает на дачу в восьмом часу, Борис - в семь. Телеграмма от родителей.
8 июля, пятница. Девять утра - приезд родителей. Анюта на даче отсутствует. Павел Матвеевич осматривает дом. Опознание трупа девушки. Возвращение на дачу. Мать, крикнув: "Как ты могла!", теряет сознание. Павел Матвеевич с художником везут ее в Москву, по дороге она умирает: инфаркт. Хлопоты, связанные с похоронами.
9 июля, суббота. Два момента: садовые лилии на Центральном рынке, разговор Павла Матвеевича с Борисом о звонке Анюты в санаторий.
10 июля, воскресенье. Похороны. Поминки.
Вечер. Четверо: Павел Матвеевич, его друг, Борис и Анюта. Уход Бориса. Его разговор с тестем в прихожей. Перемена в Павле Матвеевиче, отмеченная художником. Его слова: "Если ты пойдешь за мной, между нами все кончено. Вы оба должны меня дождаться".
11 июля, понедельник. Пять часов утра. Поездка Дмитрия Алексеевича с Анютой на кладбище. Дача. Раскрытые двери и окна. Погреб. Павел Матвеевич. Тьма, лилии, никому не говори. Больница. Отрадненская милиция. Начало следствия.
Таков внешний ход событий. В рассказах действующих лиц - неувязки и неясности.
Щербатов. Имеет алиби в ночь со среды на четверг. Три года занимается расследованием, вообще захвачен тайной Черкасских, но почему-то не упомянул о двух обстоятельствах, касающихся Анны (сон, слова Любови Андреевны).
Петя. Имеет алиби в ночь со среды на четверг. Неясны отношения с Марусей, причина ссоры. Соседка отметила его странный вид. Поездка в Ленинград похожа на бегство.
Анюта. Самое загадочное лицо. Резко отрицательно отозвалась о моем "следствии". В процессе нашего разговора ее отношение к этому переменилось. Алиби не имеет. О ночи со среды на четверг мы знаем только с ее слов. Возможно, преждевременная паника объясняется "женскими нервами". Но почему скрыла от меня (и от следствия) последние слова матери и то, что обычно просыпается от малейшего шороха? Насилие (единственный предполагаемый мотив преступления) с убийством или похищением могло произойти только в доме: Маруся не пошла бы никуда в ночь босая. И Анюта не могла не слышать шума. Вывод: ее показаниям, кажется, доверять нельзя.
Борис. Алиби не имеет. Охотно высказывается о других, умалчивая о себе. За его пресловутой "головной болью", похоже, что-то скрывается. Ярко выраженная ненависть к "эстету" и бывшей жене (комментарий Василия Васильевича: "Три года назад женщину бросил, а успокоиться никак не может").
Да, вот еще любопытная деталь: пропажа пунцовой шали. Анюта вроде бы видела ее уже после исчезновения сестры.
Поздно вечером в субботу я кончил эти записи, прошел в кабинет хирурга и заказал разговор с Москвой.
- Борис Николаевич, ответьте: почему вы скрыли от следствия, что Анюта была любовницей художника?
После долгого молчания он сказал:
- Ладно. Ждите меня завтра в одиннадцать возле вашего флигеля.
ЧАСТЬ II "ПОЛЕВЫЕ ЛИЛИИ…"
13 июля, воскресенье.
- Почему вы скрыли от следствия, что Анюта была любовницей художника?
- Потому, что я был связан словом.
- И кто же вас связал?
- Павел Матвеевич.
Я ждал его на лавочке под березой, он приехал вовремя, подошел ко мне, сел рядом. Мы молча закурили. На этот раз встречи избежать не удалось: в начале кленовой аллеи, ведущей от шоссе к нашему травматологическому флигелю, показалась Анюта. Конечно, она еще издали увидела нас, но продолжала идти неторопливо в золотисто-зеленых пятнах древесной светотени. Бледно-голубое платье, загорелые плечи, нежный румянец. Прелестная женщина со стальными нервами. Она небрежно кивнула мне, Бориса будто бы не заметила, поднялась по трем ступенькам и исчезла за дверьми флигеля. Не сговариваясь, мы встали, пересекли аллею и двинулись куда-то в глубь парка по едва заметной в высокой траве тропинке. Тропинка привела нас к беседке с облупленными грязно-белыми колоннами: их преображенные отражения в темных застывших водах - минувшее благородство подмосковной усадьбы. На той стороне пруда - покосившиеся кресты в густой зелени, над ними - столетние липы.
В этой беседке на двух железных скамейках с ажурными изогнутыми спинками происходило мое дальнейшее общение с четырьмя действующими лицами. Первый, так сказать, официальный круг следствия закончился. Начинался второй - семейные тайны, неожиданные или ожидаемые признания - удачная игра могла вестись только с глазу на глаз, без свидетелей. Наши предыдущие диалоги неоднократно прерывались визитами многочисленной родни Василия Васильевича и Игорька, набегами медсестер и врачей. В своем расследовании я не зафиксировал эти досадные перерывы - меньше всего меня волнует бытовое правдоподобие. Моя цель: в подборе фактов, деталей и разговоров отразить тот путь, которым я шел к разгадке - к развязке.
- Неужели Павел Матвеевич знал об отношениях дочери и друга?
- Я ему сказал.
- Вы? Тогда в прихожей?
- Да.
- Вы выбрали на редкость подходящий момент.
- Такие моменты не выбирают. Я сорвался. А как вы догадались обо всем?
- Вы же хотели, чтоб я догадался.
- Хотел. Надоело слыть подонком в кругу незаслуженных страдальцев.
- И вы сделали все, чтоб я догадался. "Мою жену утешил бы Друг дома" и так далее. Вы не скрывали целенаправленной ненависти к ней и художнику. В этом своем чувстве вы их как бы соединяли… Удивляюсь только, как вам удалось провести следователя.
- Говорю же, мы выступали единым семейным фронтом. Я, в частности, заботливый сочувствующий муж. Ради Павла Матвеевича.
- Думаю, не только ради него. Очень самолюбивые люди вроде вас крайне дорожат мнением окружающих. Роль обманутого мужа смешна, жестокого - опасна. Уверен, что поэтому вы предложили Анюте подать на развод, а не сделали это сами. Считается непорядочным бросить женщину, у которой только что погибли все близкие.
- Ага, более порядочно изменять и врать. Я не мог с ней жить.
Анюте и Дмитрию Алексеевичу известно, по какой причине вы развелись?
- Я ничем себя не выдал.
- Когда вы узнали об их связи?
- Третьего июля, в воскресенье.
После чая все разбрелись по саду. Старшие Черкасские и Маруся с Петей пошли на огород по клубнику. Анюта с Дмитрием Алексеевичем стояли у куста жасмина, о чем-то оживленно беседуя. Борис лежал в гамаке. Вдруг она обернулась и крикнула: "Боря, ты на пляж собираешься? Мы уже все готовы!" Он поднялся и прошел в дом, в их с Анютой комнату. Любовь Андреевна подарила на Новый год дочкам по сумке; две одинаковые дорожные сумки на молниях, синего цвета. В них привезли вещи на дачу.
- Я расстегнул молнию и понял, что сумки перепутали, к нам внесли Марусину… ну, учебники, тетрадки. Отнес ее в светелку. Там на столе стояла наша. Я принялся искать плавки, и вдруг из открытого окна до меня донесся такой, знаете, страстный шепот: "Только с тобой я себя чувствую настоящей женщиной". Говорила моя жена. И Друг дома так же плотоядно отозвался: "Люлю, нам необходимо встретиться". Их не было видно за жасмином, огромный куст в белых цветах и сладковатый, пошловатый запах…
- А почему "Люлю"?
- Очевидно, интимное прозвище. Никогда не слышал, чтоб ее кто-нибудь так называл.
- Что же вы делали дальше?
- Да ничего особенного. Отнес сумку в нашу комнату, потом вышел: вся компания уже дожидалась меня у крыльца - объявил, что голова разболелась. - Борис помолчал. - Уверяю вас, эта любовь им бы недешево обошлась. Но я не успел. Как говорится, распорядилась сама судьба.
Нет, математик и в роли обманутого мужа был совсем не смешон. Он был опасен - вот подходящее слово.
- Судьбе кто-то крепко помог. Как вы думаете, почему Анюта скрывает, что чутко спит?
- Она и никогда не любила о себе распространяться. Но здесь что-то другое. Возможно, не скрывает, а кого-то покрывает?
- У меня постоянное чувство, Борис Николаевич, что вы многое недоговариваете.
- А вы думайте, анализируйте, вы ж писатель, психолог. Копаться в чужом белье - ваша профессия.
- Продолжаем копаться в вашем. Как вам взбрело в голову доложить отцу об Анюте в день похорон?
- Водки выпил - отказали тормоза, эти самые сдерживающие центры в мозгу. Ну, не смог больше выносить их присутствия, встал и вышел. В прихожей меня догнал Павел Матвеевич… не знаю, за мной он пошел или еще зачем… Во всяком случае, он меня окликнул и спросил: "Куда ты собрался?" Я сказал, что голова дико болит, поеду к себе, может усну. Он предложил свою спальню. Я уперся: поеду. Тогда он говорит: "Как вам угодно. Со мною и дочерью останется наш друг". Это "вам" и "друг" меня взбесили, и я высказался: "Вашему другу и вашей дочери мы мешаем. У них же большая любовь, не знали?" Он побледнел, схватил меня за руку и прошептал: "Не может быть". Я говорю: "Хотите, докажу?" И тут я почувствовал, что он сходит с ума.
- То есть?
Он молча смотрел на меня довольно долго, но как будто не видел. И вдруг пробормотал что-то неразборчиво… что-то насчет лисиц…
- Насчет чего?
- Лисиц… Точнее, про каких-то лис… Потом сказал четко и внятно: "Полевые лилии. Только никому не говори. Ты никому об этом не скажешь?" Мне стало не по себе, я вырвал руку и ушел. Да, я сбежал! От ужаса, от моей прошлой жизни, от всего. И вчера он меня встретил этими же словами. Писательская любознательность, черт бы вас взял!
- Бросьте! Вы три года мечтали высказаться, что, не так? Вы все четверо об этом мечтали, а теперь врете и скрываете. И помогаете убийце. Но со мной эти игры не пройдут!
Борис поглядел на меня пристально.
- Чего это вы так разволновались, а? Сегодня, кажется, я подкинул вам кое-какую пищу для размышлений. Или пища не нравится? Разочаровались в женщине? То ли еще будет.
Когда, расставшись с математиком, я вернулся в палату, Анюта еще сидела возле отца. Она явно дожидалась меня, обернулась на звук шагов и тотчас заговорила:
- Мне надо вам кое-что сказать.
Мне вообразилось вдруг, будто она хочет исповедаться в своих любовных похождениях, и я пробормотал вполголоса:
- Может, выйдем?
Анюта поглядела удивленно - безмятежный пустой взор, стальные нервы - и пожала плечами.
- Мне скрывать нечего.