- Но я склонна думать, что случившееся со мной относится к цепи событий, порожденных убийством, - сказала я. - Один из них мог быть тем, кто погнался за мной в опере, а другой разгромил нашу комнату в "Кофейне Капитула". Хотя у меня нет того, что они ищут, возможно, им кажется, будто я способна привести их к цели.
- Если так, то один из них убил мою сестру. - Гилберт Уайт поднялся на ноги. На его лице оживление мешалось с тревогой; он начал беспокойно расхаживать по кабинету. - Если мы не выясним подоплеку этих преступлений и не схватим преступников, нападения на вас, несомненно, будут продолжаться. Единственный способ добиться отмщения за Изабель и защитить вас, это обеспечить поимку этих людей. Я сообщил о случившемся местной полиции, но я толком не рассмотрел похитителей. - Он обернулся ко мне, в его блестящих глазах светилась надежда. - Может быть, вы способны описать их?
- Должна с сожалением признаться, что не обращала на них внимания, пока не стало слишком поздно, - сказала я грустно.
- Как и я, - подтвердила Энн.
- Однако нужно попытаться вспомнить о них как можно больше, - добавила я.
Но тут в кабинет вошел начальник станции, краснолицый мужчина, облаченный в форму железной дороги.
- Прошу извинения, - сказал он. - Просто хотел справиться, как себя чувствуют барышни.
Мы с Энн заверили его, что чувствуем себя хорошо.
- Жаль, что подобное произошло с вами на нашей железной дороге, - сказал он. - Боюсь, вы пропустили последний поезд на Кейли, но утром будет следующий. А пока, если вы нуждаетесь в ночлеге, могу порекомендовать гостиницу "Белый конь".
Я поблагодарила его, и мой взгляд упал на рисунок в рамке у него на столе. Миниатюрный портрет женщины с детьми, несомненно, его семьи. И на меня снизошло вдохновение.
- Сэр, - сказала я, - не одолжите ли вы мне карандаш и лист бумаги? - Мистеру Уайту я пояснила: - Я нарисую лица мужчин, которые напали на нас.
Рисование было любимым моим развлечением, хотя особым талантом я не отличаюсь. Когда я села к столу и начала набросок, моей рукой овладела страшная дрожь, не имевшая никакого отношения к недавним событиям. Мои рисунки - как и мои истории - это зеркало моей души. Когда я рисую для кого-то или читаю вслух написанное мною, я жажду похвалы и страшусь критики. А если при этом присутствует мужчина, я ощущаю себя наиболее уязвимой. Когда же это мужчина, к которому я питаю особые чувства, пьянящая неприличная теплота разливается по моему телу почти так, будто я раздеваюсь перед ним. И теперь я ощутила эту теплоту, пока рисовала рыжего злодея. Энн предлагала дополнения, а Гилберт Уайт стоял возле меня и смотрел.
- Каким завидным талантом вы обладаете! - сказал он.
- Вы слишком добры, сэр, - отозвалась я с неловким смешком.
Но его похвала привела меня в восторг. Всплыли нежданные воспоминания, усугубляя мое волнение. Я увидела себя дома девять лет назад за наброском портрета Уильяма Уэйтмена. Когда он подошел взглянуть на свой портрет, он прикоснулся губами к моей щеке в быстром дерзком поцелуе. Сколько дней я потом пылала! Я вспомнила классную комнату в Бельгии, где я читала вслух написанное мною французское эссе. Мой наставник - человек, которого я одно время любила до исступления, - не скупился на язвящую критику, пока я не расплакалась. Потом он был сама сочувственная доброта. Какие страсти он будил во мне! Никогда бы я не позволила ему узнать, как я жаждала прикосновения его руки.
Руки Гилберта Уайта теперь опирались на стол возле меня. Эти сильные чистые руки, которые вырвали меня, мою жизнь из смертельной западни. Мысль о том, как он нес меня, спасая, безмерно меня взволновала. Я осмелилась поднять на него взгляд - и мгновенно погрузилась в непроницаемые глубины его глаз. В крайнем смущении я отвела глаза и занялась набросками, пока оба портрета не были готовы.
- Очень похожи, и совсем, как живые, - сказала Энн.
- Уверен, что они помогут разыскать этих людей, - сказал Гилберт Уайт. - Но сейчас, прошу, мисс Бронте, разрешить мне проводить вас и вашу сестру в гостиницу.
Я с радостью согласилась, так как мне были дороги его защита и общество. Он усадил нас в экипаж и доехал с нами до гостиницы "Белый конь". Когда мы выходили из экипажа, нас заволок ядовитый зеленовато-желтый туман. Холод просочился сквозь мою мокрую одежду, и все-таки мне было тепло, будто от жара огня, пылающего во мне.
- Прошу прощения за нарушение ваших планов, - сказала я, страшась, что мистер Уайт просто исполнял то, что считал своим долгом.
- Я рад помочь вам. - Мистер Уайт заплатил кучеру и поднял наш кофр.
Как ни была я ободрена его видимой искренностью, все же меня ставило в тупик, каким образом Гилберт Уайт оказался в одном поезде со мной.
- Могу я спросить, что привело вас в Лидс? - спросила я.
- Я направляюсь в Брэдфорд, чтобы сообщить моей матери о смерти Изабели, - сказал Гилберт Уайт, открывая дверь гостиницы.
Меня охватила жалость к нему - такая скорбная обязанность! И я устыдилась моего недоверия.
- Я тоже опоздал на поезд и должен буду переночевать тут, - добавил он.
Войдя в гостиницу, мы с Энн сняли номер наверху, а мистер Уайт - на первом этаже. Он проводил нас до нашей комнаты, чтобы убедиться, что все в порядке. Я услышала, как он проверил замок на двери, но воздержалась смотреть на него, притворяясь, будто рассматриваю бедные занавески на окнах и обои в цветочек. Его присутствие в комнате, где мне предстояло спать, вызвало у меня постыдные мысли.
- Ну, эту ночь вы проведете в безопасности, - сказал мистер Уайт. - Я сплю чутко и услышу, если кто-то попытается подобраться к вам.
Его слова, долженствовавшие меня успокоить, раскололи мои чувства. Как ни была я рада иметь его поблизости, не было ли наше пребывание под одним кровом нарушением приличий? Мне вспомнилась тревога, которую я испытала, когда он спросил, не дала ли мне чего-нибудь Изабель. Что я знала о нем, кроме того, что он сам мне говорил?
Нерешительно я вышла за ним в коридор, пока Энн осталась в комнате.
- Сэр… - начала я, ища способ рассеять сомнения, не оскорбив его.
У меня ведь было только его объяснение, что произошло между ним и напавшими на меня мужчинами после того, как он их нагнал. А что, если он их сообщник? Эта ужасная мысль лишила меня голоса. Мистер Уайт ждал, что я заговорю, и в его выражении внезапно появилась настороженность. Мы были пленниками узкого коридора; единственная лампа светила неверно и смутно. Прислуга гостиницы и постояльцы уже удалились ко сну. Моя спина была прижата к стене, сердце мое колотилось от томительного соединения страха и неприличных чувств, возникших во мне к этому мужчине, которому я не могла доверять вполне.
Наконец он заговорил:
- Могу ли я сопроводить вас завтра до Кейли? - Его голос был мягким, взгляд властным. - После того, что произошло сегодня вечером, вам не следует ехать одним.
Это мгновение напомнило мне, как страх способен усилить притягательность. Я ощутила почти необоримое желание прикоснуться к синякам на его щеке.
- Но ведь это причинит вам неудобства, - еле выговорила я.
- Это доставит мне удовольствие, - сказал он с мрачной настойчивостью.
Внутри я вся трепетала, все частицы моего существа восприняли намек, что Гилберт Уайт испытывает то же притяжение, что и я. Исполнившись надежды, соперничающей со страхом, я немо кивнула.
Блеснула его редкая улыбка.
- Тогда спокойной ночи и до завтра, мисс Бронте, - сказал он и спустился по лестнице.
Не дыша, я обессиленно стояла в коридоре, пытаясь собраться с мыслями. Возможно, мои недавние злоключения внушили мне недоверие ко всем людям. Если у Гилберта Уайта действительно были бы дурные намерения, он не стал бы меня спасать. Нас связала общая цель, как и властная алхимия, которая притягивает мужчину и женщину друг к другу.
Вот так я подкрепляла свое доброе мнение о мистере Уайте, но позднее, лежа в кровати, я снова задумалась о нем. Была ли я действительно в безопасности под защитой моего спасителя и возможного искателя моей руки? Или же он - злодей, выжидающий своей минуты, пока строит планы моей гибели? Перед тем как наконец уснуть, я припомнила предчувствие, возникшее у меня при моей первой встрече с Гилбертом Уайтом. Что могло оно означать?
9
Готовясь описать события, происходившие после моего возвращения в Хоуорт, я внезапно вспоминаю, что моя версия охватывает лишь часть истории. Другая ее часть принадлежит моей сестре Эмили. Тогда я понятия не имела о ее душевном состоянии, так как отношения между нами стали до того плохими, что мы почти не разговаривали, а позднее непоправимое заставило Эмили умолкнуть навеки. И теперь я оказалась перед трудным выбором: допустить ли, чтобы она осталась безвестной миру, как она того желала, или же открыть ее натуру во всей трагической человечной полноте? Истина требует поступить наперекор ее желаниям. Это единственная моя надежда снять покров со всех фактов, составляющих мою историю.
Стол передо мной загроможден дневниками, оставшимися от Эмили. То, что она вытерпела на протяжении недель после убийства Изабели Уайт, скрыто в словах, которые я почерпнула из этих дневников. Да простит меня Бог, если я осквернила ее память правдивости ради. С великим страхом я открываю дневник того года, переписываю ее рассказ.
Дневник Эмили Бронте
Среда, 12 июля 1848.
Угрюмый тревожный день после ночи дождя. Грозят новые бури - я чувствую костями их надвигающийся рокот. Земля, стонущий ветер и каменные стены нашего дома дышат зловонной сыростью. О, какой мрак эта погода наводит на мой дух, и так уже в тягостнейшем состоянии! Неужели самые Небеса оплакивают смятение души под кровом нашего дома?
Нынче утром, когда я поднялась наверх прибрать комнату Брэнуэлла, я застала его все еще в постели - изможденный, неприкаянный призрак.
- Эмили, пожалуйста, дай мне денег, - простонал он.
Я стянула с него замусоленное одеяло, но он схватил мои руки. Я вырвалась из его омерзительно липких клешней с криком:
- Не дам, отпусти!
- Один шестипенсовик! - умолял Брэнуэлл. - Если я не смогу купить опиум, я умру!
Было время, когда я попыталась бы уговорить его не губить себя, но у меня уже не осталось ни терпения, ни сострадания к этому слизняку. В какое сравнение шли его горести с моими?
Брэнуэлл зарыдал.
- О, бессердечная сестра! О, жестокий мир! Я умираю, а никому и дела нет! О, моя милая потерянная Лидия!
- Замолчи! - закричала я в бешенстве, ведь моя потеря была куда больше.
На поднятый шум торопливо пришел папа. Брэнуэлл соскочил с кровати и упал перед папой на колени.
- Отец, мне необходимы деньги. Пожалуйста! Вы должны мне помочь!
Папа печально покачал головой.
- Я уже потратил целое состояние, выплачивая твои долги. Больше тебе потакать я не намерен.
Глаза Брэнуэлла сверкнули хитростью отчаяния.
- Если вы мне не поможете, я убью себя!
Он схватил бритву с комода; я схватила его запястье. Мы боролись в безумном танце, Брэнуэлл пытался перерезать себе горло, я пыталась ему помешать.
- Дай мне покончить с моей жалкой жизнью! - вопил он.
Может быть, и следует позволить ему, подумала я. Может быть, потом мне следует обратить лезвие против себя - и нам не придется больше страдать. Но папа вырвал бритву у Брэнуэлла. Мы заперли его в комнате, он барабанил в дверь, выкрикивая угрозы в маниакальном бешенстве. Я пошла на кухню и принялась месить тесто, пытаясь отвлечься от поднятого Брэнуэллом шума и моих собственных тревог.
Где сейчас Энн и Шарлотта? "Вернитесь! Вернитесь!" - беззвучно взывало к ним мое сердце. Но я все равно пылала яростью из-за их предательства. Быть может, меня это оскорбляло бы меньше, если бы я могла писать! Но я не могу! Много историй было начато после завершения "Грозового перевала" - и все остались неоконченными. Всякий раз, когда я теперь сажусь писать, я слышу уничтожительный приговор критиков. Они трубят, что мой роман "показывает животное воздействие ничем не сдерживаемой страсти". Они чернят моих персонажей как "крайне отвратительных для нашего восприятия". Какая тоска владеет мной! Я способна только делать вид, будто пишу, покрывая страницы бессвязными фразами вроде этих, а воображение прячется за дверью, запертой внутри меня. Счастливица Шарлотта, путешествующая, творящая новый роман! Счастливица Энн, опубликовавшая вторую книгу. Ах, мое сердце вот-вот разорвется!
В какую растерянность и тревогу ввергли меня слова Эмили! Как могла она даже помыслить о смертном грехе - самой лишить себя жизни? Знай я про ее муки, я была бы более чуткой с ней. Ну хотя бы один намек! Она всегда казалась абсолютно уверенной в своем таланте, и с полным на то правом. Ее стихотворения и проза были само великолепие и неизменно завораживали меня. В литературных дерзаниях она всегда оставалась ведущей, моим кумиром, хотя я была старше годами.
Я и не подозревала, что она принимала к сердцу отзывы критиков; даже в ранней юности она казалась такой равнодушной к посторонним мнениям. Когда Эмили было семнадцать, она благодаря мне поступила в Роухедскую школу, где я преподавала. Ее внешность, эксцентричная уже тогда, навлекла на нее вражду и преследования учениц, задававших там тон, от которых я не всегда могла ее уберечь. Но она ни разу не дрогнула перед своими мучительницами. Она высоко держала голову - воин во вражеском лагере для военнопленных. Как я восхищалась ею! Моя слабость в том, что я всегда хочу, чтобы люди ценили меня - и мои произведения! - даже когда люди эти мне нисколько не нравятся. Как я желала последовать примеру Эмили!
Но теперь я поняла, что ее воинственность прятала нежную, ранимую душу. Эмили притворялась, будто презирает критиков, хотя ее сердце обливалось кровью из-за их злых отзывов о "Грозовом перевале". Она прятала от меня свои раны.
Когда Энн и я наконец вернулись в Хоуорт, мы тут же бросились на кухню, где Эмили месила тесто.
- Эмили! - вскричала Энн. - Как мне тебя не хватало!
Эмили ответила яростным взглядом. Она ничем не показала, что ей не хватало нас или что она за нас тревожилась. Улыбка Энн увяла.
- Здесь все было спокойно, пока мы отсутствовали? - спросила я с опаской.
Эмили словно меня не услышала.
Энн протянула нашей сестре книгу, которую купила в Лондоне.
- Мы привезли тебе подарок. Стихотворения Теннисона.
Когда Эмили даже не шевельнулась, чтобы взять подарок, Энн вздохнула и положила книгу на стол. Нам с Энн оставалось только обменяться встревоженными взглядами и молча согласиться, что Эмили следует оставить в покое, пока ее настроение не изменится. Мы тихонько выскользнули из кухни.
Два дня спустя после этого несчастливого возвращения Хоуорт оказался во власти дождливой знобкой непогоды. Я надела шляпку и мантилью, вооружилась зонтиком и пошла по Черч-роуд отправить письмо Эллен Насси, моей дражайшей подруге. В Эллен было что-то от сплетницы, с такой жадностью она хотела знать, что я делаю и что думаю. Последнее время я забросила нашу переписку и теперь отправляла письмо с не очень ясными объяснениями.
К тому же я не могла долее терпеть заключения в четырех стенах, где атмосфера оставалась кислой. Эмили продолжала дуться, Брэнуэлл ушел в деревню и вернулся вдребезги пьяным. Энн получила статью из "Спектейтора" с отзывом, гласившим: "Как и ее предшественница, "Незнакомка из Уайлдфслл-Холла" наводит на мысль о немалом таланте, неудачно применяемом…"
Хотя ветер хлестал меня дождем и рвал мой зонтик, я радовалась одиночеству. Но мне не суждено было долго пребывать в нем. Когда я приближалась к концу проулка, меня окликнул преподобный Артур Белл Николс.
- Добрый день, мисс Бронте, - сказал он с заметным ирландским акцентом. - Могу ли я сопроводить вас?
Мистер Николс приехал из Дублина и теперь был помощником моего отца. Двадцать девять лет, густая темно-каштановая шевелюра и такие же брови, тяжелые черты лица и тяжелая поступь, солидный серьезный характер. Я находила его назойливым, так как он часто искал моего общества, хотя я не могла понять, с какой, собственно, стати. Я с неохотой позволила ему разделить со мной мой зонтик и сопровождать меня.
По Главной улице мы прошли через деревню. Ряды каменных коттеджей в копоти от торфяного дыма слезились дождем. Мистер Николс и я сторонились канав, до краев полных зловонной жижи из выгребных ям. Хоуорт - бедное нездоровое местечко в тисках нищеты, рождаемой застоями в текстильной промышленности. Целые семьи ютятся в сырых крохотных подвалах, бесчинствуют лихорадки, и среди обязанностей папы похороны составляют видную часть. В этот день в сравнении с моими лондонскими приключениями деревня выглядела даже меньше и беднее, чем обычно.
Я молчала в надежде, что мой спутник заскучает и покинет меня, так как мне хотелось думать про Гилберта Уайта. Мистер Уайт и я разговаривали в поезде всю дорогу от Кейли до Хоуорта. Сначала мы беседовали об Изабели, но вскоре перешли на личные темы. Я рассказала мистеру Уайту, как случайно нашла несколько стихотворений Эмили и решила опубликовать сборник стихов моих сестер, а также и моих. Я призналась, что проданы были только два экземпляра, но это начинание пришпорило меня взяться за романы. Мистер Уайт рассказал мне, как рос в Брэдфорде, о роковом несчастном случае с его отцом, и как благотворительное общество оплатило его образование в пансионе, а затем в богословском колледже в Оксфорде. У нас оказалось много общего - наше северное происхождение, наше нищее детство, наша вера. Он стал самым близким мне знакомым мужчиной, каких у меня никогда не бывало.
Перед тем как мы расстались на станции Кейли, он написал на листке бумаги адрес своего прихода, вручил его мне и сказал:
"Не завести ли нам переписку?"
"То есть… если я припомню что-нибудь еще о мужчинах в поезде, или если вы что-то узнаете от вашей матушки? - спросила я в изумлении, так как никогда прежде ни единый мужчина, которым я восхищалась, не приглашал меня переписываться с ним. - Ну да, конечно, разумеется".
"Что бы вы ни решили написать, я буду в восторге прочесть", - сказал мистер Уайт с искренностью.
Я сочла благоразумным подождать, пока он напишет мне, прежде чем писать ему, а пока вновь и вновь переживала каждую проведенную с ним минуту. Я причесывалась с непривычным тщанием, будто он мог меня увидеть; мы вели воображаемые разговоры у меня в уме. Для женщины чистое безумие питать чувство к кому-либо без доказательства взаимности - мне ли было этого не знать! - но я ничего не могла с собой поделать.
Артур Николс теперь сказал:
- Вчера в книжной лавке я столкнулся с незнакомцем. - Совсем рядом с ним под зонтиком я вдыхала исходящий от него запах вареной капусты. Как я желала, чтобы моим спутником вместо него был Гилберт Уайт! - Он справлялся о вас, мисс Бронте.
- О? - сказала я, мысленно зевая: ну что интересного мог сказать мне этот младший священник?