* * *
Я пулей вылетела из музея.
Сама не знаю, как мне это удалось. Каблуки не стукнули, а на то, чтобы выскочить в еще открытую дверь, хватило таких ничтожных долей секунды, что я удивлялась собственной скорости еще добрых пять минут.
Они не заметили меня, но могли начать разыскивать. Пусть ищут! Все лучше, чем встретиться ночью в музее лицом к лицу с Виестуром. Он бы сразу понял, кто поднял весь этот шум.
Конечно, Аусма Карловна ему доложит, что Званцев привез на велосипеде какую-то подозрительную особу в интересном положении, а особа возьми и смойся! Но мало ли на острове беременных?
Теперь главное было – найти Званцева.
Я бы побежала ему навстречу, но совершенно не знала, с какой стороны плотина.
Вот если бы явился маленький брюнет – он бы сразу сообразил, о ком речь, потому что знает, какую это будущую мамочку этой ночью мучит бессонница. Бр-р!
А кстати, где он? И где вылитый Боярский?
Я вспомнила про моторку.
Званцев был далеко. Посоветоваться не с кем. И нетрудно догадаться, что сейчас происходит в музее. Аусма Карловна с гордостью рассказывает Виестуру, как она ловко спрятала рукопись алхимика.
– И, наверно, под подушку, в самое надежное место? – спросит Виестур.
– Нет, в комод, между постельным бельем, там как раз за пододеяльниками было пустое место, – скорее всего, ответит Аусма Карловна. Потом Виестуру не понравится шорох в кустах, он выйдет, через минуту вернется, успокоит женщин и досидит с ними до приезда Званцева. А еще через полчаса из квартиры Аусмы Карловны раздастся вопль – все разворочено, рукопись пропала!
Могу я этому помешать?
Нет, не могу…
Если я столкнусь возле музея с кем-нибудь из четверки, это мне может выйти боком.
В музее расхохотались. Не иначе, женщина хвасталась своей хитростью, а Виtстур ее одобрял.
Надо что-то делать.
Страшно, а надо.
Есть одно заколдованное словечко, которое я должна произнести как раз в том случае, когда мне станет страшно. Страх растает, все мне станет безразлично, и я отправлюсь домой сдать. При этом по дороге ни с кем не столкнусь и угрызений совести из-за поломанной судьбы вылитого Боярского у меня не будет.
Интересно, кто ждет сегодня ночью эту окаянную рукопись? И где? Этот человек, судя по всему, в Риге. О машине четверка не позаботилась. Судя по всему, у них вся надежда на моторку. А если с моторкой что-нибудь случится… Они найдут другую!
Пешком в Саласпилс они не пойдут. Так они до Риги только в седьмом часу утра доберутся. Да и в Ригу ли им надо? Что там Званцев говорил насчет порта? А я, кажется, еще и Болдераю приплела?
Но найти среди ночи другую моторку – это тоже времени требует. А, кстати, у нее в баке может и бензина не оказаться! Ведь и тот бензин, который они залили в моторку теперь, они не так просто достали, а было всего лишь около полуночи. Кто же станет в три часа ночи слоняться по усадьбам, будить хозяев и клянчить бензин? Круглый идиот!
Я пошла к реке.
Званцева явно недоставало.
Он уехал всего минут десять назад. О господи, когда же он появится?
Моторка стояла у мостков. Вылитый Боярский и маленький брюнет сидели в ней.
Я испугалась – ведь они тут могли дождаться Виестура или лысого. Только тот из них, кого знает загадочный клиент, сядет в моторку и понесется на рандеву. В порт? Конечно, Званцев, приехав и узнав, что произошло, найдет способ связаться с портом. Но ведь они могут везти рукопись и груз серебряных латов и в другое место. А могут – и в два разных места! Черт бы побрал Званцева вместе с плотиной!
Интересно, подумала я, вот если бы черт действительно побрал плотину, что бы получилось? Потоп, скорее всего, водохранилище-то не маленькое. Привязанные к мосткам лодки оказались бы под водой, а главное – сюда немедленно помчались бы катера и вертолеты. Жаль, черта взять негде…
Видимо, неуместная инициатива Ингуны нарушила планы моих контрабандистов. И в тот момент, когда я обдумывала очередной нелепый план – броситься в воду и заорать "Тону-у-у!" – они, видимо, решили пойти и разобраться, куда девались Виестур и лысый. Не могли же они, сидя в лодке, додуматься, что Виестура призвали оберегать рукопись и музейных работников от него же самого!
Они захлестнули цепь вокруг какого-то торчка и пошли к музею. Я привычно затаилась в кустах, чтобы услышать что-нибудь свеженькое, и услышала. Такое я за двадцать пять лет жизни слышала впервые. И у меня не было особого желания еще раз слушать такие формулировки.
Дождавшись, пока они поднялись на берег, причем брюнет, жених мой ненаглядный, шел впереди, а вылитый Боярский тащился сзади, я выбежала на мостки и отмотала цепь. Лодка сдвинулась с места, покачалась и замерла. Вот это был сюрприз!
Даже если ее кое-как и унесет метра на три, пока они там будут разбираться с музеем, толку от этого – чуть. Ну, снимет кто-нибудь один штаны и проплывет эти три метра, да еще ругнут за растяпство вылитого Боярского – цепь закрепить не умеет!
Значит, выход был один. Один был выход… Не зря же я сегодня весь день мечтала выкупаться. Вот и домечталась.
На берегу не было ни души.
Я разделась. Стянула купальник вместе с пузом. И вошла в темную воду.
Вдоль берега шла полоса тины и водорослей. Я пробилась сквозь нее, провалилась по грудь и поплыла к лодке.
Надо было, по крайней мере, дотолкать ее до середины протоки. Там течение, наверно, все-таки чувствовалось. А еще лучше – отконвоировать к курземскому берегу и загнать куда-нибудь в камыши. То-то удивятся местные рыболовы, когда найдут на рассвете моторку с грузом серебряных латов!
Я добралась до течения и тут на берегу услышала подозрительный шум. Выглянув из-за лодки, я увидела, как какая-то фигура, только что с треском вывалившаяся на берег из кустов, выволакивает какой-то агрегат. Когда фигура взяла агрегат поудобнее, я узнала в нем дамский велосипед. А когда она сделала несколько шагов, я узнала в фигуре Званцева.
Значит, ни на какую плотину он не поехал, а сделал небольшой круг и направился… К Борису, что ли?
То, что он захочет сам поговорить с Борисом, я могла предвидеть. И то, что он мне про этот замысел ни слова не скажет, я могла бы почувствовать! Все было логично – у Званцева удостоверение, поди ему не ответь на вопросы!
Видимо, Званцев не опознал бы Борисовой усадьбы со стороны леса, иначе зачем бы ему кувыркаться по обрыву с велосипедом? У него была единственная примета – лестница. Лестницу эту я отлично видела, и, прикрываясь лодкой, поплыла к ней. Сорвавшаяся с цепи лодка – что может быть естественней?
Конечно, о вылезании на берег не могло быть и речи. Слишком много радости Борису доставило бы отсутствие пуза, не говоря уже о соображениях высокой нравственности. Купальник-то мой остался в кустах! А лезть в нем в воду было бы самоубийством – набрякнув, он бы меня сразу на дно уволок!
Течение наконец основательно подхватило лодку. Толкнув ее на прощание посильное, я поплыла к полосе тины и там остановилась.
Тем временем и Званцев поднялся на лестницу, и пес отлаял свое, и, судя по всему, Борис уже шел к калитке. Я подождала – голосов слышно не было, коренастый силуэт Званцева заслонил калитку, и тонкий гибкий Борис просто мог потеряться за ним во мраке. А тут еще приходилось присматривать за моторкой – движется ли она, проклятая, или выбилась из течения и опять стоит в мертвом дрейфе – вот завтра при всех спрошу Кузину, есть ли на свете такой термин или я сама его только что выдумала?
Отворачиваться и вычислять ход моторки мне не следовало.
Когда я опять повернулась к лестнице, по ней кубарем катился человек. Долетев до каменистого пятачка внизу, он сделал попытку удержаться, но не сумел и сидя въехал в воду, прямо в тину.
Второй развалисто спускался по лестнице.
Я разинула рот и ощутила полное отсутствие голосовых связок. Все было, и язык, и зубы, а их не было.
– Да что у вас, нервы шалят? – спросил, спустившись, Званцев.
– Шел бы ты к черту! – отвечал Борис, на четвереньках выбираясь из тины.
Званцев невозмутимо убрал протянутую было руку и стал молча наблюдать, как Борис, богато декорированный клочьями тины и прочим прибрежным мусором, поднимается на ноги. Уж теперь-то мой экс-избранник составлял полный комплект со своей декоративной женщиной! Наблюдая, Званцев, естественно, умеренно покачивался.
И я, кажется, поняла, что произошло. Званцев не стал бы колотить Бориса – даже если очень хотел бы, В другое время и в другом месте разве что, но не во время дачи свидетельских показаний! Он задавал вопросы и покачивался. Но и ежу ясно, что если, вот таким манером качнувшись, Званцев выбросит вперед свой увесистый кулак, то лучше под этот кулак не попадаться. Я-то знала, что для Званцева качка была естественным состоянием, но Борис-то его видел впервые. А вопросы были связаны со мной, и вряд ли Званцев позаботился о деликатности формулировок и нежности интонаций. Борис, скорее всего, просто с перепугу неудачно шарахнулся.
– Если вам так больше нравится, я могу прийти к вам на работу, – сказал Званцев, – или прислать повестку домой. Последнее меня лично больше устраивает. Но мне кажется, в ваших интересах не усложнять ситуацию.
– Знал бы ты ее, эту ситуацию… – проворчал красавец Борис.
Вид его доставлял мне истинное наслаждение. Что все-таки значат для мужика новенькие джинсы и фирменная рубашечка с иголочки! Тощая фигура, обляпанная грязью, была той же самой фигурой, которая пленила меня в отглаженных тряпочках. И я радостно констатировала, что увлечение тряпочками – это так по-женски, а нет тряпочек – и никакого интереса ты, голубчик, не представляешь. Конечно, все было не так, совсем не так, но в эти минуты этой ночи – именно так, потому что так мне нравилось.
– Я бы предпочел форму обращения на "вы", – покачиваясь, заявил Званцев.
– Когда неизвестно кто вламывается ночью в порядочный дом, будит хозяев… – начал Борис.
– Должно быть, вы не разглядели, что написано в моем служебном удостоверении. – На этот раз Званцев просто великолепно орудовал своими омерзительными бюрократическими формулировками! – В таких сложных случаях, как сегодняшний, я имею право опрашивать свидетелей в любое время суток. Более того – если бы вы сейчас понадобились в другом конце города для опознания тела или преступника, я имел бы полное право посадить вас в машину, отвезти туда, задать необходимые по ходу следствия вопросы и привезти обратно, независимо от времени суток.
– Это почему еще?
– Повторяю – потому что вы свидетель. Притом свидетель убийства. Всякий порядочный человек в таком случае делает все, от него зависящее, чтобы преступник был как можно скорее обезврежен.
– Я думал, что свидетельские показания даются добровольно, – не унимался Борис, – и не в третьем часу ночи.
– Ваши часы отстают, – заметил Званцев. – И вы правильно заметили: порядочность – дело добровольное. Нельзя заставить человека быть порядочным. Надеюсь, мы к этой теме больше возвращаться не будем.
Я подумала – а ведь свались Званцев в тину, он бы выглядел, как вставший на дыбы мишка в свалявшейся шерсти, не больше, а не как потрепанное огородное пугало.
– Итак, вопрос первый. Действительно ли вы провели часть ночи с 15 на 16 марта в гостях у вашей знакомой…
– Если вы имеете в виду ту ночь, когда,
– Вот именно.
– Провел. Что дальше?
– Напоминать всех событий я вам не стану, но факт подбирания вещей под окном имел место?
– Имел! Ну?
Я покатывалась со смеху, благословляя занудство Званцева.
– А разговор с вашей знакомой о подобранных вещах имея место? Я подчеркиваю – разговор о вещах, а не о ваших с ней отношениях?
– Нет, такого разговора не было. Быстрый, сообразительный, непоседливый Борис не выносил зануд. Но против этого коренастого зануды он ничего поделать не мог – зануда был при удостоверении.
– Все ли вещи вы подобрали?
– Решительно все! Ну?
– Среди них была импортная зажигалка, подаренная вам вашей знакомой. Вы и ее подобрали?
– Сунул в карман дубленки. Ну? Я чуть не пошла на дно. Это как же так – в карман дубленки? У него что – карманы дырявые?!
– Но сейчас у вас этой зажигалки, насколько мне известно, нет. Вы не можете сказать, куда она делась?
– Могу. Я только не могу понять, как можно вытаскивать человека ночью из постели ради зажигалки!
– А если зажигалка была найдена на трупе? – хладнокровно поинтересовался Званцев. Борис испугался.
– Моя зажигалка?
– Кому вы ее дали?
– Одному моряку, вернее, он раньше в моря ходил… Живет здесь, на острове. Она же одноразовая была и уже кончалась, а он сказал, что переделает ее на многоразовую!
– Значит, подаренную вам вашей знакомой зажигалку вы отдали бывшему моряку по имени…
– Виестур Янсон!
– Очень хорошо. Теперь кое-что проясняется, – загадочно сказал Званцев. – Но это еще не все. Когда вы, находясь во втором часу ночи в гостях у вашей знакомой, выбегали во двор, вы дважды прошли через подъезд. Так?
– Ну, прошел.
– Не заметили ли вы в подъезде чего-нибудь странного?
– Мне было не до того, чтобы по сторонам глазеть.
– Почему?
– На мне под дубленкой только брюки были, ну и сапоги на ногах. А ночь была холодная.
– Тем не менее вы могли столкнуться с человеком, пробегавшим сквозь подъезд в сторону улицы.
– С человеком столкнулся, это было, а ничего подозрительного не заметил. Это я скорее был подозрительным – с кучей вещей в охапке.
– Это был мужчина или женщина?
– Мужик. Я еще изумился – вылитый Боярский.
***
– Очень хорошо, – ровным голосом сказал на это Званцев, – Вот и недостающее звено появилось.
Меня так возмутило обращение Бориса с моим подарком, что слух у меня временно отключился. То, что говорили Борис и Званцев, записывалось на какой-то внутренний магнитофон, но не воспринималось совершенно. Я от сердца отрываю французский брасматик – а он сплавляет мою зажигалку Висстуру!
– Вы можете быть свободны, – продолжал Званцев. – Считайте, что сделали этой ночью полезное дело. И дайте, пожалуйста, свой рабочий телефон. Надо оформить ваши показания в письменном виде. Думаю, что лучше будет позвонить вам и договориться о встрече, чем слать повестку на дом.
– Да уж конечно! – согласился Борис. – Мне дома дня полного счастья только вашей повестки недоставало.
Я между тем взяла себя в руки. Ну не стала окаянная зажигалка вещественным доказательством – тем лучше! Отнесу ее Светке и потребую остатки брасматика. И плевать я хотела на Бориса! Ведь поставила же я на нем точку? Еще тогда поставила! Так что же я сейчас расстраиваюсь! Не до того сейчас, не до того! Ведь пока я мокну в тине на манер аллигатора, мой женишок, Виестур, лысый и вылитый Боярский…
И магнитофонная лента в моей голове стремительно прокрутилась задом наперед!
Боженьки я на небе не обнаружила, зато зацепилась взглядом за кое-что почище. Наверху лестницы молча стояло привидение. Обыкновенное белое и туманное привидение.
Рука сама опустилась. Я громко ахнула.
Мужчины уставились на реку.
Я сразу же с головой ушла в соду, но дыхания не хватило. Я вынырнула, цапнула побольше воздуха и опять нырнула, выгребая под водой прочь от берега.
Когда я вынырнула во второй раз и взглянула, что там делается на берегу, те увидела такую картину.
Борис стоял столбом. Привидение медленно и, надо думать, бесшумно спускалось по лестнице. Званцев торопливо стягивал брюки. Рубашку он уже содрал с себя.
– Если из-за тебя, мерзавца, с ней хоть что-то случится, я тебя на том свете достану! – пообещал он Борису и в два прыжка достиг глубины.
Я поплыла к музею. Он – за мной. А плавал он здорово, и против течения шел куда быстрее меня.
– Ложитесь на спину, – приказал он, догнав, – я отбуксирую вас к беряу!
Легко сказать – ложитесь на спину! Этого я сделать никак не могла!
– Не лягу! Мне нельзя! – отгребая подальше, ответила я.
– Тогда поплывем к берегу. Я вас подстрахую.
– Не поплыву!
– Я вас сейчас силой на берег вытащу!
– Не вытащите!
– Вытащу! Еще не хватало, чтобы вы из-за какого-то, черт бы его побрал, чтобы вы из-за него, чтобы вы такое задумали!
Наверно, Званцев забыл сгоряча слово "утопиться". Но подталкивать меня к берегу он не забывал.
Сориентировавшись по мосткам, я попробовала поискать ногой дно – и нашла его. Вода была мне как раз по шею, Встал и Званцев. Сейчас, когда на мне не было каблукастых босоножек, я поняла, что он высокий.
– Если вы решили, что я из-за этого врунишки и труса вздумала утопиться, то я могу только поздравить ваше начальство с таким проницательным и сообразительным работником! – съязвила я. – Вы когда-нибудь видели, чтобы утопленницы так плавали?
– Откуда я знал, что вы рванете против течения? Когда женщина в вашем положении ночью барахтается в воде…
– …это может значить только одно: что днем ей как-то неловко всенародно демонстрировать свое пузо на пляже.
Званцев не нашел, что ответить.
– Все равно это странно, – сказал он наконец, – и я не успокоюсь, пока не увижу вас на берегу.
– А раз так, – объявила я, – то на берег мне совершенно не хочется! Буду сидеть в воде и размышлять о бренности всего земного.
– Ну, и я буду сидеть вместе с вами. – решил Званцев.
– А музей?
– Точно!
И он так качнулся ко мне, что я поняла – сей секунд он подхватит меня на руки – и увидит во всей красе!
– Ай! Не смейте! – взвизгнула я. – Если вы ко мне притронетесь, я вас укушу!
– Думаете, меня ни разу не кусали?
– Мало кусали. Ай! Не подходите ко мне, говорю! А то я действительно утоплюсь!
– Да вы что, с ума сошли?
Я мотнулась на глубину, он – за мной. И он действительно схватил меня на руки – там, где вода уже доставала ему до ключиц.
– Ну? Добились? – зловеще спросила я. – Чувствуете?
– Чувствую,
Но отпускать меня он не собирался.
– Вот… – сказала я. – А теперь пустите.
– Простите меня, пожалуйста.
– Чего уж там! Между прочим, я вас об этом предупреждала.
– Когда?
– Еще тогда, на дороге.
– Ей-богу, не помню.
– Зато я помню. Я вас этим – ничего, не шокировала?
– Да нет, не шокировали, У вас, женщин, есть такое маленькое хобби.
Я лишилась дара речи – ничего себе маленькое хобби! Было такое хобби в тринадцатом веке, когда навешивали искусственное пузо под названием "вульстенрок", когда беременность считалась модной, но ведь на дворе-то двадцатый!
– И вы что же – действительно принимаете это как должное?