- Если я невменяема, - сказала она, - то это значит, что меня отправят на лечение, и через год я окажусь на свободе.
- Не думаю, что ты можешь на это рассчитывать, - покачала головой Нина. - Судебно-психиатрическая экспертиза показала, что ты совершила преступление в состоянии временного умопомрачения, что не избавляет тебя от приговора к тюремному заключению.
Юлия посмотрела на нее такими невинными голубыми глазами, что Нине стало стыдно.
- Я еще навещу тебя, - сказала она. - Я буду с тобой, и мне не важно, что ты натворила на самом деле.
Дверь открылась, Юлия направилась к выходу и, не обернувшись, вышла в коридор.
* * *
Результаты предварительного следствия были разочаровывающими, если не сказать - провальными.
Анника, Берит Хамрин и Патрик Нильссон сидели за столом в отделе криминальной хроники и все больше мрачнели, читая сообщения о результатах следствия. В редакции было тихо. Люди наконец поняли, что из помещения все время ведется вещание, и перестали громко перекликаться, как это было раньше. Все телевизоры были приглушены, а слушать радио можно было только через наушники.
- Как будем делиться? - спросила Берит.
- Я могу взять на себя К., - живо откликнулся Патрик.
Анника не виделась с комиссаром К. с июля. В голове ее крепко засел страх, что он может в любую минуту позвонить или, того хуже, раздастся стук в дверь и кто-нибудь скажет: "Тебя официально подозревают…" Она не знала, как продвигается следствие по делу о поджоге, и не хотела знать, надеясь, что либо прекратят дело, либо снимут с нее все подозрения.
- Звони ему, я не собираюсь вмешиваться, - сказала Анника, стараясь не выказывать эмоций.
- Чем ты можешь помешать? - удивился Патрик.
- Это хорошая мысль - пощупать полицию, - заметила Берит. - Я могу кое-что разнюхать в институте судебно-психиатрической экспертизы. Может быть, удастся что-нибудь узнать о результатах психиатрического обследования.
- Я могу поговорить с адвокатом, постараюсь взять у него интервью, - предложила Анника.
Патрик фыркнул.
- Желаю удачи, - сказал он, и Анника вдруг разозлилась.
- Надо не забыть и жертву, - сказала Берит. - Мы, конечно, много писали о Давиде Линдхольме летом, но, видимо, настало время обновить материал.
- Я могу это сделать, - сказал Патрик.
Анника положила ручку на стол.
- Можно я вам помешаю?
Все трое подняли голову. На них выжидающе смотрела Ева-Бритт Квист.
- О, вот и наша спасительница от газетного дракона, - рассмеялся Патрик. - Чем можем служить?
- Завтра в два часа состоится общее собрание за столом дневных корреспондентов. Явка обязательна. Речь пойдет о нашем будущем.
Она повернулась и исчезла в дебрях редакции.
- Как поступим с судом? - сказала Берит, сняла очки и по очереди посмотрела на коллег.
- У меня дети, - поспешила отказаться Анника.
Она только недавно отсидела целую неделю на суде над Нобелевским убийцей. Вердикт был вынесен на прошлой неделе - пожизненное заключение, и у Анники не было ни малейшего желания выслушивать все эти юридические формальности, из которых никто не узнает ничего нового.
- Я проанализирую суд.
- Не сомневаюсь, что у тебя это получится, - сказала Берит, - но не собирался ли Шёландер заняться этим? Что скажешь по поводу обновления сайта?
Патрик угрюмо буркнул что-то насчет того, что политическим обозревателям не стоит совать нос в криминальную хронику.
- Если ты напишешь резюме новостей печатной версии, то я смогу дать фон и привести факты, - сказала Анника, обращаясь к Берит.
- У вас утренние кофейные посиделки? - спросил подошедший Спикен и бросил на стол Берит распечатку.
- Что это? - спросил Патрик, проворно схватив листок.
- Убийца полицейского на свободе, - сказал Спикен. - Виктор Габриэльссон летит в Арланду. Министерство иностранных дел наконец смогло вызволить его. Не думал, что им удастся это сделать.
- Вот черт, - сказал Патрик, раскрасневшись. - Мы знаем, когда приземлится самолет?
Мелкий шведский гангстер Виктор Габриэльссон стал притчей во языцех за последние десять лет. На основании сомнительных улик он был приговорен американским судом к пятидесяти годам тюрьмы за соучастие в убийстве полицейского в пригороде Нью-Йорка. Он провел в заключении восемнадцать лет и все время добивался права отбывать срок в Швеции.
- Господи, сколько же в завтрашнем номере будет убийц полицейских, - заметила Анника. - Как бы их не перепутать?
- Эти случаи очень разные, - наставительно произнес Патрик. - Один произошел в США, другой у нас, в Швеции.
- Самолет взлетел в аэропорту Логан в Бостоне пять часов назад, - поделился информацией Спикен.
- Мы стартуем, - сказал Патрик и выразительно посмотрел в сторону отдела фотографий.
- Так как нам быть с материалами о Давиде Линдхольме? - с невинным видом поинтересовалась Анника.
- Но ты же справишься с этим? - великодушно произнес Патрик, надевая плащ и делая отчаянные знаки фотографу.
Патрик выбежал из редакции, и стало очень тихо. Берит и Анника посмотрели друг на друга.
- Не будь к нему слишком строга, - сказала Берит. - Он молод и полон энтузиазма.
- В самом деле? - язвительно спросила Анника. - Между прочим, он на год старше меня.
Берит рассмеялась.
- Ну, значит, он просто выглядит как сущее дитя. Ты напишешь о Давиде?
Анника криво усмехнулась.
- Если честно, то Давид интересует меня гораздо больше, чем Виктор Габриэльссон, но я уже пыталась напечатать материалы о темном прошлом Давида и наткнулась на глухую стену. Как ты думаешь, Юлию Линдхольм могут признать невиновной?
Берит удивленно взглянула на Аннику поверх очков.
- Ни малейшего шанса, - сказала она. - Даже самого крошечного.
Анника сбросила ноги на пол, подняла с пола сумку и направилась в отдел дневной смены. Поставив на стол свой подержанный ноутбук, она вышла в Интернет. Некоторое время она сидела за столом, оглядывая редакцию.
Ева-Бритт Квист обосновалась в стеклянном кабинете Андерса Шюмана и что-то говорила, отчаянно жестикулируя. Впрочем, этим она занималась практически все время. Шюман, откинувшись на спинку кресла, устало и обескураженно смотрел на Еву. Все последнее время он целыми днями только этим и занимался - выслушивал Еву-Бритт Квист.
После летних отпусков руководство газеты объявило, что грядут серьезные сокращения, в основном в составе редакций. Новость произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Журналисты несколько дней были в панике. Как это ни странно, главный редактор не ударил и пальцем о палец, чтобы успокоить нервничавших людей. Он дал полную волю профсоюзу и не пресекал слухов. В результате в редакции воцарился полный хаос. На одном из профсоюзных собраний, где она председательствовала, Ева даже расплакалась - не потому, что ей что-то угрожало - как представителю профсоюза, ей вообще ничего не грозило, - а потому, что переживала за коллектив.
Спикен наконец потерял терпение и рявкнул на подчиненных, сказав, что если они не возьмут себя в руки и не придумают пару удачных заголовков, то газету надо не сокращать, а закрывать к чертовой матери, и немедленно. После этого разноса редакторы, корреспонденты, фотографы и системные администраторы нехотя вернулись к своим компьютерам и принялись за работу.
- Какая суматоха из-за того лишь, что некоторые из нас очень легкомысленно относятся к будущему, - философски заметил Спикен, взгромоздив ноги на стол и откусив изрядный кусок аппетитной пиццы.
- Ты перестал соблюдать диету? - изумилась Анника, но в ответ Спикен лишь ткнул в ее сторону жирным пальцем.
Обстановка в редакции стабилизировалась, но люди стали более энергичными, более сосредоточенными, более собранными, и Аннике это даже нравилось.
"Меньше болтовни и больше дела".
Сама она никогда не принимала участие в совместных развлекательных мероприятиях типа турниров по кеглям, или вечеринок по случаю дней рождения сотрудников, или других якобы веселых совместных мероприятий с коллегами.
Теперь весь этот бред, кажется, окончательно канул в Лету.
"Превосходно! Оставьте меня в покое и дайте работать".
Впервые за несколько лет она получила возможность работать полный день осенью, по крайней мере в те дни, когда Томас забирал детей. Чувство пустоты она восполняла статьями о постепенном упадке социальных служб в ленных советах, а также о случаях дискриминации при рассмотрении дел в Шведском суде по трудовым спорам.
- Ты должна благодарить судьбу за хаос в редакции, - сказал ей Спикен, когда она представила ему статью о девяти случаях в суде по трудовым спорам, когда судьи постановили, что женщины могут получать меньшую плату за равный труд, так как ниже ценятся на рынке труда.
- Поверь мне, - сказала Анника, - я и в самом деле очень ей благодарна.
Без паралича, поразившего редакцию, она ни за что не получила бы столько места в газете, но, когда альтернативой были пустые полосы, годились даже феминистские статьи.
Нет, Анника ничего не имела против камня, брошенного в это стоячее болото.
Если ее уволят, пусть уволят, но Анника считала это маловероятным. Она работала в газете без малого десять лет и, скорее всего, уцелеет, если увольнения будут соответствовать трудовому законодательству. Закон о защите занятости, столь любимый профсоюзами, был основан на максиме - пришедших последними надо увольнять первыми.
Если вопрос об увольнениях будет решать Шюман, то ей, скорее всего, тоже ничего не угрожало. Если бы он хотел, то давно бы ее уволил.
Но группа молодых, напористых репортеров во главе с Патриком Нильссоном вдруг поняла, что оказалась в опасной зоне, и эти люди решили стать незаменимыми. Их неуемные амбиции незаменимыми их не сделали, но зато сделали невыносимыми.
"Единственный минус сокращения штатов".
Она вздохнула и открыла телефонную книгу. Надо было найти телефон адвоката Юлии, Матса Леннстрёма из адвокатской конторы Кварнстенена. До Анники номер запрашивали восемь раз подряд. Видимо, все репортеры Швеции горели желанием побеседовать с господином Леннстрёмом. Анника дозвонилась до секретаря, которая сказала ей, что адвокат в суде и будет в конторе не раньше завтрашнего утра.
И на том спасибо.
Она крутанулась на стуле, раздраженно подумав, что Патрик оказался прав в своем ироническом напутствии.
Потерпев фиаско с адвокатом, она отправилась в архив газеты искать статьи, написанные о Давиде Линдхольме сразу после его смерти.
Анника наткнулась на описания героических деяний, на хвалы Кристера Бюре и Хампуса Лагербека, профессора полицейской академии. Попыталась дозвониться обоим - в стокгольмскую полицию и академию соответственно - и оставила сообщение с просьбой при желании связаться с ней.
Потом она снова перечитала материалы об удивительных подвигах, совершенных легендарным полицейским на благо общества. Освобождение заложников в Мальмё, разгадка нападения на инкассаторов…
Это было все.
"Не может быть? Это что, все его героические подвиги?"
Она повторила попытку, расширив область поиска:
"давид линдхольм достижения* преступный мир* искать".
Масса ссылок и ни одного нового героического деяния. Вместо этого она нашла статью о полицейских офицерах, работавших негласно. В конце был упомянут и Давид Линдхольм. Он был назван как офицер, имевший обширные связи в преступном мире и выступавший посредником на стороне людей, желавших покончить с прошлым; он был как бы связующим звеном между двумя мирами.
Анника отодвинула компьютер и задумалась.
Тиммо Койвисто утверждал, что Давид Линдхольм работал на наркомафию.
Правда ли это? Нет ли других объяснений нападения на него?
Насколько хорошо умел Давид Линдхольм соблюдать равновесие между добром и злом? Что думали в преступном мире о его двойной игре?
Она снова просмотрела архив, чтобы узнать судьбу террориста из Мальмё.
После нескольких неудачных попыток она нашла наконец статью в "Свенска дагбладет", где было сказано, что апелляционный суд утвердил приговор городского суда.
Тот человек был приговорен к пожизненному заключению за покушение на убийство, за похищение и вымогательство при отягчающих обстоятельствах и за угрозы убийства.
"Пожизненное? Вот как! Не такие уж, видно, были они друзья с Давидом Линдхольмом!"
Она позвонила в городской суд Мальмё и попросила прислать ей копию приговора.
Потом поискала сведения об американце, который рассказал о налете на инкассаторов в Боткирке, но ничего не нашла.
Подперев рукой подбородок, Анника бесцельно уставилась на экран.
Как же тогда получилось, что информация об этом американце просочилась в прессу? Если какой-то представитель преступного мира вдруг начинает говорить, то его слова становятся достоянием всех СМИ.
"Это что-то сверхъестественное".
Зачем Давид Линдхольм рассказал, что добыл информацию о нападении на инкассаторов именно у этого заключенного? Правда ли это? И если да, то действительно ли Давид сделал эту информацию доступной?
"И что потом случилось с этим американцем?"
Она даже не знает его имени.
Анника вошла на сайт национальной организации исполнения наказаний и нашла там номер телефона тюрьмы Тидахольм. Дозвонилась до дежурного и попросила связать ее с офицером по связям с прессой, и ее перенаправили в канцелярию.
- Наш пресс-секретарь уже ушел домой, рабочий день кончился, - ответил ей один из надзирателей.
- Какой стыд, - преувеличенно огорчилась Анника. - Значит, мы можем неправильно это осветить в завтрашнем выпуске.
- Что? - не понял надзиратель.
- Речь идет об одном американском уголовнике, который отбывает у вас пожизненное заключение. Он был когда-то дружен с Давидом Линдхольмом. Тебе наверняка знакомо это имя. Завтра в газете будет напечатана статья о нем, и мне хотелось проверить, верны ли наши сведения, так как это дело кажется мне весьма странным…
- Но его сейчас здесь нет, - повторил надзиратель.
- Кого, представителя по связям с прессой?
- Нет, американца.
Анника несколько мгновений молчала, переваривая услышанное.
- Вот видишь! Я так и знала. Журналист, который писал эту статью, все неправильно понял. Он написал, что этот американец все еще сидит в Тидахольме.
- Нет, не сидит. Его перевели сразу после несчастного случая.
"Несчастного случая?"
- Ну конечно же! - воскликнула Анника. - Естественно, после этого он к вам уже не вернулся.
- Кроме того, я не стал бы употреблять выражение "дружен". Давид Линдхольм был его, так сказать, опекуном, а это большая разница.
- Да, да, опекуном, - согласилась Анника, записав это слово. - Верно.
- О чем эта статья? - спросил надзиратель, и в его голосе послышались нотки проснувшейся подозрительности.
- Это одна из серии статей о преступниках, отбывающих пожизненное заключение, - ответила Анника, - но мне кажется, что ее публикацию следует отложить и проверить все факты. Где теперь этот американец?
Она закрыла глаза и затаила дыхание.
- Позвони завтра нашему пресс-секретарю, - ответил надзиратель и положил трубку.
Ну что ж, это лучше, чем ничего!
"С американцем что-то случилось, и его перевели в другое место. Насколько он был рад такому переводу?"
Прошлое Давида Линдхольма надо раскопать как можно глубже. Надо перевернуть все оставленные им камни.
Она посмотрела на часы и решила, что ей пора поесть.
Она надела куртку и вышла на улицу.
Томас сидел за столом в кабинете на четвертом этаже правительственного здания в Розенбаде и смотрел на Фредсгатан. Шел снег. Снежинки ударялись о стекло, отскакивали и падали на подоконник. По тротуару спешили люди - они кутались в поднятые воротники, прятали лица от колючего снега.
Вид не вдохновлял.
Томас вздохнул, посмотрел на часы и еще раз проверил, что служебная записка и выписка сложены в нужную папку.
Задача оценки стоимости отмены пожизненного заключения оказалась сложнее, чем он себе представлял. И дело не в том, что вычисления и расчеты были сложны - в них-то как раз не было ничего трудного, все упиралось в политические аспекты проблемы…
Зажужжавший селектор заставил Томаса вскочить.
- Томас, куда ты запропастился? Я сижу здесь и жду, как старая дева.
"Ты думаешь, я бездельничаю?"
Он выпрямился и, нажав кнопку, ответил шефу:
- Я думал, ты дашь мне знать, когда освободишься.
- "Освободишься"! - передразнил его шеф. - У меня нет свободного времени. Я тебя жду.
Томас встал, оправил пиджак, проверил, застегнута ли верхняя пуговица рубашки, и, взяв папку, направился по коридору в кабинет Пера Крамне.
- Так, скажи, что тебя больше всего тревожит, - сказал помощник статс-секретаря, указывая на стул и закатывая рукава белой рубашки.
- Дело оказалось немного проблематичным, - ответил Томас, выдвигая стул из-под стола. - Не знаю, удастся ли нам добиться отмены пожизненного срока при тех проволочках и оттяжках, с которыми мы постоянно сталкиваемся.
- Конечно, удастся, - сказал Крамне, расхаживая по кабинету и потягиваясь. - Ничто теперь не длится пожизненно. Почему тюремные сроки должны быть исключением?
Томас распрямил спину и положил на стол папку.
"Это будет нелегко".
- Я особо продумал форму запроса, - сказал он, кладя ногу на ногу.
Крамне остановился у окна и посмотрел на воду Риддафьердена.
- Я хотел сказать, что мы должны забыть и о браке, - пояснил он. - Если он длится пожизненно, то я уже прожил три жизни - пока. Должен добавить…
"Он не хочет слушать".
- Ты хочешь еще раз жениться? - спросил Томас, сдвинув папку немного в сторону.
Крамне вздохнул, повернулся к Томасу и сел на свой стул.
- Занятость и работа - это еще один пункт, который мы можем смело изъять из списка пожизненных вещей. Теперь никто не работает на одном месте от колыбели до могилы, как раньше. Теперь люди меняют не работодателей, они меняют профессии, иногда по нескольку раз в течение жизни.
Томас кивнул и нащупал в кармане ручку.
- Далее, вычеркиваем из списка друзей, - продолжал помощник статс-секретаря. - Мы перестаем общаться с родными братьями и сестрами…
- Дети, - перебил его Томас, вытащив из кармана и приготовив ручку.
- Что? - спросил Крамне.
- Дети - это на всю жизнь, - уточнил Томас. - Нельзя перестать быть родителем.
Крамне взял в руку служебную записку.
- Может быть, перестанем даром тратить деньги налогоплательщиков и займемся делом?
Томас негромко кашлянул.
- Директивы, - сказал он, вынимая из папки документы. - В директивах недвусмысленно сказано, что стоимость системы криминальной юстиции не должна возрасти от отмены пожизненного срока. Но мои расчеты показывают, что стоимость взлетит под небеса.
- Нельзя ли конкретнее? - сказал начальник отдела, откинувшись на спинку стула.