- Ты же не имеешь ни малейшего понятия о том, что именно рассматривала полиция, разве не так? - спросила Нина. - Ты даже не знаешь заключения судебно-психиатрической экспертизы. Ведь не знаешь?
- Нет, не знаю, - кивнула Анника. - Но ее заболевание, скорее всего, не такое уж и тяжелое, если ее оставили под арестом в тюрьме общего режима…
Нина встала.
- У нее диссоциативное расстройство, или расщепление личности.
Анника почувствовала, что у нее поднялись волосы на затылке, а по спине пробежал холодок.
- Как у Сивиллы, написавшей ту книгу, - заметила Анника. - Считают, что у нее расщепление личности.
- Этот диагноз объясняет, почему Юлия вытеснила из своего сознания произошедшие события - в момент острого психического расстройства она была в роли другого человека, другой женщины.
Нина отвернулась к окну и принялась смотреть во двор.
- Я пошла в полицию для того, чтобы помогать людям, - сказала она. - Иногда мне кажется, что Юлия просто потянулась за мной. Наверное, если бы не я, она выбрала бы другую профессию, стала бы социальным работником, учительницей, может быть, художником…
Она умолкла. Анника терпеливо ждала.
- Я все время думаю: могла ли я поступить как-то по-другому, - снова заговорила Нина. - Что я упустила, что сделала не так…
- В квартире могла быть другая женщина?
Нина покачала головой:
- Все улики указывают на Юлию. Я не понимаю одного: почему она до сих пор отказывается говорить. Теперь она вполне может объяснить, что произошло между ней и Давидом. И дело не в том, что это может изменить приговор, просто люди начнут относиться к Юлии с большим пониманием…
Анника опустила глаза, внимательно рассматривая свои руки.
- Летом у меня дотла сгорел дом, - сказала она. - Я знаю, что полиция отрабатывает версию о моей виновности. Они считают меня виновной, но у них нет улик, а если бы они были, то меня арестовали бы, несмотря на то что я, конечно, знаю, что не поджигала собственный дом.
Анника взглянула на Нину, которая отвернулась от окна и теперь смотрела на нее.
- Что, если Юлия действительно невиновна? - спросила Анника. - Что, если там и в самом деле была другая женщина? Ты можешь себе представить что-то худшее?
- Эту версию учли и расследовали, - пояснила Нина. - В квартире больше никого не было.
- Возможно, - согласилась Анника, - но что, если…
Нина подошла к столу, оперлась на него обеими руками и наклонилась вперед.
- Не путай то, что случилось у тебя, с тем, что случается с другими, - негромко и с сочувствием в голосе произнесла она. - Ты можешь быть невиновной, но это не значит, что невиновна и Юлия. Юлия была больна, но теперь она здорова и получит длительный тюремный срок. Все говорит за это.
- Но зачем она это сделала? - спросила Анника.
Нина села.
- В недавнее время с ней что-то случилось, - заговорила она после долгого молчания. - Юлия никогда в этом не признавалась, но была сильно напугана и встревожена. Она вешала трубку, когда я ей звонила, не хотела со мной встречаться. Я очень волновалась за ее душевное состояние, но не могла себе даже представить… даже подумать… что она…
Нина умолкла, не найдя слов, отхлебнула остывший кофе и поморщилась от отвращения.
- Хорошо, - медленно произнесла Анника. - Если я все правильно поняла, то дело выглядит следующим образом: у Давида были враги в преступном мире. Он поддерживал контакты с некоторыми преступниками, наблюдая за ними во время пробации и выступая опекуном осужденных на тюремное заключение. Кроме того, Давид входил в советы директоров нескольких фирм…
Нина удивленно подняла голову.
- Ты этого не знала? - спросила Анника. - Он работал по меньшей мере в четырех коммерческих компаниях. Это обычное дело для офицеров полиции?
Нина посмотрела на часы.
- Мне пора, - сказала она. - Я хочу пойти в спортзал.
- А мне надо на профсоюзное собрание. - Анника тоже взглянула на часы. - Еще один, последний вопрос: Давид когда-нибудь говорил об убийце с улицы Санкт-Паульсгатан?
Нина взяла со стола кружки и поставила их в мойку.
- Почему ты спрашиваешь?
- Он был опекуном Филиппа Андерссона, финансиста, признанного виновным в тройном убийстве. Кристер Бюре говорит, что Давид считал Андерссона невиновным. Почему он так думал?
Нина подошла вплотную к Аннике и посмотрела ей в глаза.
- Давид искренне любил Юлию и Александра, - сказала она. - Он был сложным человеком с неоднозначным поведением, но Юлия и Александр были единственными в мире людьми, которых он по-настоящему любил.
- Знал ли Давид об убийце с топором то, чего не знал никто другой? - спросила Анника.
Нина надела пуховик, повесила на плечо спортивную сумку и, ничего не ответив, пошла к двери.
Профсоюзное собрание должно было начаться через пятнадцать минут, и Анника поняла, что безнадежно опаздывает.
Она шла по Фолькунгагатан, не испытывая никакого желания спешить. Чувствовала, что ступила на очень зыбкую почву, и все остальное теперь не имело для нее значения.
Весь мир окрасился в свинцово-серый цвет. Анника никак не могла стряхнуть с себя все чаще посещавшее ее чувство нереальности происходящего. Мимо шли люди, проплывая, словно неуловимые бесплотные тени. Лица их были напряжены, губы сжаты, глаза пусты и невыразительны. Можно было подумать, что они просто притворяются живыми.
Сегодня утром она проснулась, не понимая, где находится. Серый давящий свет лился из гостиной на кровать, мешая дышать.
Она жила в этой квартире уже пять месяцев, проведя здесь, на Вестерлонггатан в Старом городе, все лето. Вид туристов, жующих мороженое и бросающих мусор у подъезда, вид фальшивой "лондонской улицы" вызывал у нее почти физическую тошноту.
Она знала, что привыкнет, и понимала, в чем ее истинная проблема.
Проблема была во времени, время вдруг расширилось, его стало невероятно много. Обязанности исчезли, растворились в небытии и сменились потоком бесплотного, бесцветного времени.
Она не имела ни малейшего представления, что с ним делать.
Недели без детей были временем свободного падения, падения в никуда, вне какой-либо внятной системы отсчета. То были минуты и часы кричащей пустоты.
Берит с Тордом уехали в отпуск к своим детям, и Анника не могла с ней общаться.
Ее мать позвонила после тридцатилетия младшей сестры и спросила, почему Анника не приехала на семейное торжество, и она сказала, что была сильно загружена работой и не смогла вырваться. Это была ложь, мать это поняла и осыпала дочь упреками.
Анна Снапхане прислала несколько писем по электронной почте - с путаными и агрессивными обвинениями, повторявшими, по сути, то, что она говорила в ту ночь, когда сгорел дом: что она, Анна, отказалась от своей личной жизни, чтобы помогать Аннике, что ради Анники она отказалась от карьеры, что, пытаясь сохранить призрачный брак Анники, Анна испортила свои отношения с Мехметом, и она наконец поняла, что Анника всегда ее оттесняла, и теперь решила взять от жизни все и жить для себя и в свое удовольствие…
Анника не затрудняла себя ответами, понимая, что лишь раздует пламя бессмысленной ненависти.
Это решение оказалось удачным.
Каждый день без детей в этой стерильной, лишенной запахов квартире она работала до изнеможения, а потом без сил валилась спать.
От этого статей не стало больше. Слишком много сил уходило на борьбу с водоворотом времени.
Теперь вот еще Томас повадился звонить по ночам из кабаков…
Анника посмотрела на часы.
Большое собрание Евы-Бритт Квист, посвященное нашему общему будущему, уже началось.
Анника остановилась на тротуаре и зажмурила глаза, не в силах выносить окружавшую ее серость. Людской поток продолжал течь мимо - сзади и спереди. Люди натыкались на нее, иногда, бормоча извинения, наступали на ноги.
"Нужна неподвижная точка отсчета, что-то, за что можно ухватиться, нужны форма и цвет во всей этой пустоте".
В отделе дневной смены собралась масса народа. Анника издалека увидела непослушные, торчащие в разные стороны волосы Евы-Бритт Квист. Она взобралась на стол, чтобы возродить дух шестьдесят восьмого года.
- Речь идет о солидарности, - говорила она напряженным, готовым вот-вот сорваться голосом.
Анника остановилась и поставила сумку на стол Спикена.
- Давно это началось? - вполголоса спросила она.
- Это продолжается уже целую вечность, - ответил шеф новостного отдела, не отрываясь от утренней газеты. Анника заметила, что это "Норботтенс-курир".
- Мы должны стоять друг за друга! - кричала Ева-Бритт Квист. - Сейчас не время одиночек и солистов. Нужен дружный оркестр.
Раздались редкие аплодисменты.
- Они всегда пользуются этой метафорой? - поинтересовалась Анника, открывая обнаруженную ею на столе бутылку минеральной воды.
Спикен только простонал и перевернул страницу.
- Если мы уступим требованиям администрации отказаться от соблюдения законов о найме, то наши работодатели получат возможность увольнять людей по собственному произволу. Мы не можем позволить этого руководству, нам надо сплотиться…
- Чего на самом деле хочет газета? - спросила Анника, сделав глоток.
- Она хочет, чтобы все они заткнулись и поработали, - ответил Спикен, скомкал газету и бросил ее в мусорную корзину.
- И это после того, как мы вложили в газету столько сил! После нашей самоотверженной работы, после бесконечных сверхурочных! Мы пережили реорганизацию, сокращения, режим экономии, мы преодолели и вытерпели все это, сознавая нашу ответственность перед читателями…
По толпе прокатился одобрительный ропот.
- Мы должны продемонстрировать свое единство в борьбе с руководством и его неуемной жаждой наживы. Мы должны ответить действенным и сильным ходом. Профсоюз предлагает объединенную коллективную боевую стратегию, чтобы показать боссам, что мы не шутим. Мы все уйдем в отпуск по болезни!
Анника едва не подавилась минеральной водой.
"Уйти в отпуск по болезни?"
Она во все глаза уставилась на Еву-Бритт Квист, которая подняла руки к потолку, словно ожидая шквала аплодисментов.
- Всем уйти на больничный? - громко произнесла Анника. - Она в своем уме?
Она поставила воду на стол Спикена.
- Мы покажем им, что произойдет, если никто из нас не выйдет на работу. Мы заставим их понять все тяжелые последствия наплевательского отношения к коллективу…
- Господи, - простонала Анника, - ну что за ахинею она несет?
Девушка в костюме обернулась и раздраженно шикнула.
- Что? - спросила Анника. - Ты всерьез думаешь, что это нормально - всем сразу уйти на больничный?
Роня демонстративно отвернулась, сложив руки на груди.
- Нет, скажи мне, - не отставала Анника, - ты что, всерьез думаешь, что это нормально - пользоваться системой социального страхования для того, чтобы отомстить работодателям?
Наступила мертвая тишина, в которой отчетливо прозвучали последние слова Анники.
Стоявшая на столе Ева-Бритт потеряла нить. Она осмотрела толпу, и взгляд ее наконец остановился на Аннике. Ева ткнула в ее сторону пальцем и негодующе произнесла:
- Ты хочешь что-то сказать?
Все повернулись к Аннике, которая, чувствуя, как начинает колотиться сердце, в ответ лишь пожала плечами.
- Уйти на больничный, - сказала она, помолчав, - это не боевая стратегия. На самом деле такое использование системы социального страхования попросту противозаконно. Это фальсификация документов.
На щеках Евы-Бритт выступили красные пятна.
- Ты вообще понимаешь, что такое солидарность? - крикнула она.
Анника неловко переступила с ноги на ногу, чувствуя испепеляющие взгляды коллег.
- Ну хорошо, - сказала она, - но как быть с нашей солидарностью тем, кто действительно болен, если мы используем их деньги для того, чтобы насолить Андерсу Шюману?
- Солидарность - это когда толпа объединяется в коллектив! - выкрикнула Ева-Бритт Квист. - Солидарность - это когда ты видишь что-то дальше своего носа, но тебе этого не понять!
Анника внезапно пришла в ярость. Эта глупая курица выставляет ее на посмешище перед всей редакцией. Анника сделала два шага и смешалась с толпой коллег. Горло сжала судорога, ей стало трудно дышать.
"Только без патетики. Только не вздумай расплакаться".
- Ладно, - сказал вдруг стоявший рядом с Анникой Эмиль, - в конце концов, можем же мы обсудить этот вопрос? Мы ведь на собрании.
- Надо стоять всем вместе! - продолжала визжать Ева-Бритт. - Мы же договорились!
Анника удивленно посмотрела на коротышку-стажера. В этом парне что-то есть!
- Кто договорился и о чем? - спросила Анника, встретившись взглядом с председателем комитета. - Ты и кто еще? Как насчет нас, рядовых сотрудников?
- Анника верно говорит, - раздался чей-то голос за ее спиной.
- Это коллективное действие! - снова закричала председатель комитета. - Нам надо держаться вместе, чтобы добиться удовлетворения наших требований.
- Каких требований? - не сдавалась Анника. - Увольнять первыми пришедших последними? Где же здесь честность и справедливость?
- Именно! - поддержал Аннику Патрик Нильссон.
Собрание заметно оживилось.
- Нам надо держаться вместе! - гнула свое Ева-Бритт, окончательно срывая голос.
- Чтобы ты сохранила свое место! - крикнул кто-то из задних рядов. - Но что будет с нами?
- Да, именно, что будет с нами?
Анника отступила на несколько шагов, обошла Роню и взяла сумку со стола. Стоял такой шум, что никто уже не слышал, что хрипит Квист.
Было ясно, что поработать в отделе дневной смены ей удастся еще не скоро.
Андерс Шюман видел, как Анника достала из сумки талоны и исчезла в направлении столовой.
Сам он сидел в пустой радиостудии, наблюдая профсоюзное собрание сквозь открытую дверь.
Ева-Бритт Квист оказалась на посту председателя профсоюзного комитета еще большим несчастьем, чем он мог себе вообразить. Это говорило о многом.
"За нее бороться не стоит".
Он вспомнил историю о том, как одна газета в Смоланде в течение нескольких лет пыталась избавиться от непримиримого профсоюзного активиста. На работе этот человек был абсолютно невыносим. Он противился всему, он отказывался работать под тем предлогом, что предложенная ему работа ниже его квалификации, говорил, что просматривает материалы, хотя на самом деле смотрел в это время порнографию в Сети. Когда же он понял, что его вот-вот уволят, немедленно стал председателем профсоюзного комитета газеты. Руководство тем не менее не оставляло попыток от него избавиться, но результатом стало лишь то, что все шведское профсоюзное движение сплотилось на защиту этого никуда не годного корреспондента. Дело кончилось тем, что его назначили омбудсменом в штаб-квартиру ассоциации журналистов на Вазагатан в центре Стокгольма. Все СМИ Швеции праздновали эту блистательную победу!
Активиста через три месяца испытательного срока отправили в отставку, но эту новость не заметил никто, если не считать ассоциации издателей газет. Сейчас тот тип работает таксистом в Сундбюберге.
"Игрища для галерки. Так это и работает. Пусть радуются своим сенсациям".
Вот они и провели свое большое собрание. Массы возмущены. Теперь настало время для уступок.
Андерс Шюман устало вытянул ноги.
Собрание оказалось интересным. Шюман обнаружил пару недовольных, которых раньше не замечал. Он, конечно, не удивился тому, что Анника Бенгтзон выступила против Евы-Бритт Квист и ее глупых идей. Анника сделала это отчасти потому, что терпеть не могла бывшую секретаря редакции, а отчасти потому, что инстинктивно возмутилась нарушением правил игры (правда, она не возмущалась, когда правила нарушала она или близкие ей люди).
В этом отношении Шюману просто повезло, что Ева-Бритт Квист - женщина. Она никогда не сможет добиться такого же авторитета, какого смог бы добиться мужчина. Отсутствие успеха все будут считать ее личной неудачей и не станут обвинять остальных членов профсоюзного комитета.
"Когда все это кончится, можно будет придумать вполне разумный повод, чтобы от нее избавиться. Драться за нее не будет никто".
После долгих переговоров Шюман и Квист пришли к соглашению относительно процедуры сокращения. По условиям этого соглашения, подписанного представителем профсоюза, члены правления и руководители редакций исключались из рассмотрения согласно кодексу законов о труде и не подлежали включению в списки сокращаемых сотрудников. Шюман утверждал, что любой другой подход будет неразумным, и Квист в конце концов уступила.
Может быть, она сама рассчитывает попасть в этот привилегированный список?
Исключение из списка особо не оговаривалось, никто не мог бы сказать конкретно, кто такие руководители редакций, так что лазейка тут была.
"Этот новый парень Эмиль и, конечно, Патрик. Молодые ребята из сетевой версии и девочки из отдела развлечений".
Всем им придется уйти, если придерживаться составленного с участием Квист списка.
Он продолжал сидеть и смотреть, как люди постепенно разбиваются на более мелкие группы и начинают расходиться по рабочим местам.
Главный редактор встал и направился в свой кабинет.
"Думается, наша газета скоро станет учреждением с самым многочисленным руководящим составом в мире".