В том, как Давид Линдхольм разоблачил вооруженный налет на инкассаторов в Боткирке, не было ничего героического. Даже наоборот. Он воспользовался своей репутацией, чтобы завоевать доверие человека, и предал его.
"Каков жук!"
Она перешла к следующему человеку в списке - к Ахмеду Мухаммеду Свенссону - и перечитала протокол решения городского суда Мальмё: покушение на убийство, похищение с отягчающими обстоятельствами, вымогательство с отягчающими обстоятельствами и угрожающее поведение.
Ахмед Мухаммед Свенссон женился на шведке и взял ее фамилию, чтобы ему было легче влиться в шведское общество. Фамилия не помогла. Ахмед не смог найти работу, впал в депрессию, брак зашатался, и Ахмед стал избивать жену и четырехлетнюю дочь. В конце концов госпожа Свенссон не выдержала и потребовала развода.
Тогда Ахмед Мухаммед завладел охотничьим ружьем соседа и отправился в детский сад, куда ходила его дочь. Он явился в садик во время полдника, когда дети пили кисель из шиповника и ели миндальные пирожные. Заливаясь слезами, он объявил, что сейчас перестреляет всех детей по очереди, если жена не откажется от бракоразводного процесса, а шведское правительство не выплатит ему миллион крон и не даст цветной телевизор.
"Боже, какая высокая трагедия!"
Драма с заложниками как-то сразу превратилась в дешевый балаган.
Один молодой человек, студент педагогического училища, проходивший практику в детском саду, выбрался на балкон и спрыгнул на стоянку в заднем дворе здания. Ахмед Мухаммед Свенссон выстрелил в него три раза, но попал только в одну из машин и в фонарный столб. Это было основанием обвинения в покушении на убийство.
Парень, естественно, поднял тревогу, и через десять минут детский сад оказался в кольце полицейских машин и карет скорой помощи. Персонал рассказывал, что Ахмед Мухаммед был так испуган, что сидел в углу, прижимая к груди ружье, хватаясь за него, как утопающий за соломинку.
Местные полицейские попытались вступить в переговоры с господином Свенссоном, но он ни под каким видом на переговоры не шел.
Случилось так, что как раз в этот день в Мальмё опытный переговорщик Давид Линдхольм проводил семинар в местном полицейском управлении. Кто-то из начальства это знал, и Линдхольма позвали на место преступления.
Давид Линдхольм без всякого принуждения и по доброй воле вошел внутрь здания и в течение двух часов вел переговоры с Ахмедом Мухаммедом Свенссоном. Сначала из сада группами по пять человек в сопровождении воспитательниц вышли дети. Дочка Свенссона вышла с последней группой.
После этого из здания вышел террорист, держась за руку комиссара полиции Линдхольма.
В суде Давид Линдхольм свидетельствовал, что Свенссон угрожал перестрелять детей и персонал и клялся, что застрелится сам. Линдхольм утверждал, что Свенссон был готов в любой момент исполнить свою угрозу.
Сам Ахмед Мухаммед был немногословен, говорил, что жалеет о содеянном, и клялся, что вообще не способен причинить вред ребенку.
"И ему дали пожизненный срок? Бедняга!"
И все из-за того, что его предал Давид Линдхольм.
"Что же он сделал с третьим - с Филиппом Андерссоном?"
Она вздрогнула, вспомнив дело убийцы с топором. Газета посвятила этому делу квадратные километры полос. Анника напечатала в поисковой строке: "Факты Филипп Андерссон" - и стала ждать.
Она ждала целую вечность.
"В чем дело, почему так долго загружается?"
Потом экран мигнул, и появились две статьи.
"Записи и факты о Филиппе Андерссоне". Так была озаглавлена первая статья. "Как-то странно все это выглядит…"
Она наклонилась вперед, ближе к экрану, и поняла, что напечатала текст не в том окне. Она задала поиск не в Интернете и не в архиве газеты, а на жестком диске самого компьютера.
"Так, и что же это такое?"
Она щелкнула по файлу, и открылся обыкновенный документ Word.
"Действительно ли он невиновен? - прочла Анника. - Факты, указывающие на виновность ФА: 1. Очевидно, что он был на месте преступления. Отпечатки его пальцев обнаружены на дверной ручке, на сумке убитой женщины и в четырех местах внутри квартиры. 2. Он был на месте преступления, когда совершалось убийство. На следующий день он сдал брюки в химчистку, но полицейские обнаружили в его бумажнике квитанцию и изъяли брюки до того, как их успели почистить. На одной штанине нашли следы крови. Анализ ДНК показал, что это кровь убитой женщины. 3. У него был мотив. Все три жертвы его обманули, хотя мы так до сих пор и не знаем, в чем суть этого обмана".
"Да, все это пока имеет смысл".
"Факты, говорящие против участия ФА в убийстве: 1. Почему на его брюках и на другой одежде не было следов крови двух других жертв? Если он рубил жертв топором, то должен был находиться близко к ним. Невозможно убить человека, просто взмахнув топором. Надо наступить на руку или на ногу, чтобы придавить жертву к твердому основанию - в данном случае к полу и к столу - и обездвижить ее. Для того чтобы это сделать, надо подтащить жертву к нужному месту или заставить ее подчиниться - например, ударом по голове, как это было в настоящем случае. Представляется маловероятным, что в этой ситуации убийца мог избежать тесного контакта с жертвой, и на его теле и одежде должна была остаться кровь, особенно учитывая сильное кровотечение из подобных ран. 2. Где орудие убийства? Действительно ли это был обыкновенный топор? Не удобнее ли было убийце орудовать плотницким топором с широким лезвием, мотыгой или мясницким ножом? 3. Почему он просто не выбросил брюки? Найденные следы крови были микроскопически малы. Мог ли ФА вообще не подозревать о наличии на брюках следов крови? Почему нет? Надо это проверить завтра. 4. В квартире было найдено множество разных отпечатков пальцев. Некоторые из них до сих пор не идентифицированы. 5. И самое важное: на месте преступления были найдены кровь и ДНК, не принадлежавшие ни одной из жертв. Эта кровь до сих пор не идентифицирована. Не может ли это быть кровь соучастника, раненного во время драки?"
Анника, приоткрыв рот, перечитала текст.
Это была неопубликованная статья. Собственно, ее и нельзя было опубликовать. Это были заметки, сделанные для того, чтобы было легче следить за ходом следствия. Возможно, заметки из зала суда…
"Господи, да это же Шёландер! Ведь я работаю на его старом компьютере".
Она щелкнула "Архив", потом "Свойства", и точно: автором указан Шёландер. Заметки были написаны почти четыре года назад, за день до начала суда над Филиппом Андерссоном.
"Следовательно, Шёландер сомневался в его виновности".
Как и Давид, если верить Кристеру Бюре. И это было нечто большее, чем просто сомнение.
"Вероятно, он был единственным, кто верил в невиновность Андерссона…"
Почему? Как мог Давид быть уверенным в невиновности Филиппа Андерссона? Что это значило? И почему Филипп Андерссон молчал на суде? Если он был невиновен, то почему не сотрудничал с полицией?
Она открыла сайт национальной организации исправительных учреждений и посмотрела часы посещения в огромной тюрьме Кюмлы: понедельник - пятница с девяти до пятнадцати; по субботам и воскресеньям с десяти до четырнадцати.
"Блестяще! Открыто каждый день! Вот это сервис!"
Она набрала номер канцелярии тюрьмы и представилась.
- Знаете, - сказала она, - я хочу посетить одного из ваших заключенных, Филиппа Андерссона.
Дежурный надзиратель переключил ее на коменданта, и Анника повторила свою просьбу.
- Это невозможно, - ответил комендант.
- В самом деле? - удивилась Анника. - Почему? Я думала, что вы открыты для посещения ежедневно.
- Да, открыты. Триста шестьдесят пять дней в году, за исключением високосных годов, когда мы открыты триста шестьдесят шесть дней в году.
- Так почему я не могу приехать?
- Мы будем рады принять вас у себя, - весело и одновременно устало сказал комендант. - Но репортеров касаются те же правила, что и простых смертных. Заключенные должны подать прошение о свидании или о телефонном разговоре с определенным человеком, указав его полное имя, почтовый адрес и номер удостоверения личности. Кроме того, они должны указать, какое отношение имеют к этому человеку. Мы проверим прошение, выясним подноготную предполагаемого посетителя. После этого информируем заключенного о том, удовлетворена или отклонена его просьба, или о том, что посещение может проходить только в присутствии надзирателя. Потом заключенному предоставляется право вступить в контакт с посетителем и договориться с ним о времени свидания, которое они согласуют с нами.
- Ого, - произнесла Анника. - Но я хочу посетить трех человек. Вы можете попросить их написать прошение, указав мое имя?
Комендант, по-видимому, обладал неистощимым терпением.
- Боюсь, что нет, - сказал он. - Мы теперь не выступаем в роли посредников. Вам придется самой обратиться к заключенным по факсу или письменно.
- Я не могу сделать это по электронной почте? - спросила Анника.
- Нет, не можете, - ответил комендант.
- Но им разрешено отвечать по факсу или по почте?
- По факсу нет, но им разрешено писать письма. Правда, хочу вас предупредить, что они редко отвечают на письма. В большинстве своем они избегают контактов с прессой.
- Какая досада, - вздохнула Анника.
- Какова цель ваших посещений? - дружелюбно осведомился комендант.
Анника поколебалась. Что она потеряет, если скажет правду?
- Я пишу статью о Давиде Линдхольме, убитом офицере полиции. Трое ваших заключенных имели к нему самое непосредственное отношение. Сколько времени уйдет на получение разрешения, если мы предположим, что заключенные захотят говорить со мной?
- Обычно это занимает семь - десять дней. Но я хочу предупредить вас, что вы можете посетить только одного заключенного, если, конечно, не являетесь близким родственником нескольких заключенных.
Анника закрыла глаза и нервно провела ладонью по волосам.
- Что? - спросила она.
- Если в тюрьме сидят три ваших брата, то вы можете навестить их всех, но не можете посетить трех разных людей, если для этого нет исключительно веских оснований. Вам придется выбрать одного из них.
- Кажется, вы не слишком приветствуете посещения ваших заключенных корреспондентами СМИ.
- Мы это не приветствуем, - сказал комендант. - Но и не запрещаем. На случай, если вы приедете, хочу сразу предупредить, что фотографировать у нас запрещено.
Анника взвилась на стуле.
- Что? Почему? Это же…
- Глава первая, параграф девятнадцатый акта о тюремном заключении номер 2006:26: "На территории исправительного учреждения не разрешается осуществление аудиозаписи и фотографирование…"
Анника бессильно откинулась на спинку стула.
- Хорошо, - сказала она. - Я могу воспользоваться номером факса с вашего сайта?
- Это будет просто замечательно, - закончил разговор комендант.
Анника отодвинула компьютер, посмотрела на часы и оглядела помещение редакции - мерцающие экраны, склоненные над клавиатурой шеи, пятна кофе на столах.
"Сейчас он заберет детей из школы и сада, и они поедут домой".
У этого лифта были очень красивые старомодные складные двери. Раздвинув их, видишь сверкающий полированной бронзой интерьер кабины, предназначенной для услаждения взора людей высшего класса, населяющих этот дом в Верхнем Эстермальме. Томас прекрасно помнил, как восхитился продуманностью лифта, когда впервые поднимался на нем со своим ключом в кармане в свою квартиру в своем доме…
- Папа, она меня толкнула!
Томас переложил портфель из одной руки в другую и, не удержавшись, вздохнул.
- Слушайте, вы оба, - сказал он, схватив сына за шиворот, чтобы оттащить его от сестры. - Будьте добры, перестаньте драться, мы уже почти дома…
"Да, теперь это мой дом. Правда, он принадлежит ей, но…"
Он потянул на себя наружную створку.
Крик боли эхом отдался в лестничной шахте. Он опустил глаза и увидел искаженное страданием личико Эллен. Дверью лифта он прищемил ей пальчик. Из глаз Эллен катились слезы, щечки покраснели.
Он быстро закрыл дверь, чтобы освободить руку Эллен, и она, свернувшись в клубок, упала на пол, обхватив другой рукой пораненный палец.
- Ой, маленькая, ну что же ты наделала? Не надо совать пальчики, когда папа открывает дверь…
На мраморный пол закапала кровь, и крик Эллен сорвался на фальцет:
- У меня течет кровь, папочка, у меня течет кровь…
Томас почувствовал, что бледнеет. Он не выносил вида крови.
- Ну, ну, дай папе посмотреть, давай я подую, и все пройдет.
Он опустился на колени и потянулся к руке Эллен, но она повернулась к отцу спиной и прижала руку к своему новому зимнему комбинезону.
Черт, теперь он будет весь в крови.
- Маленькая, дай папа посмотрит…
- Ты сделал мне больно!
- Я знаю, малышка, прости меня. Я же не хотел, я просто не видел. Я же не мог видеть, что ты сунула в щель пальчик, прости меня…
Он поднял девочку на руки, стараясь не запачкать кровью пальто. Но Эллен сразу же уткнулась ему в шею, вытирая слезы и сопли о воротник пиджака.
- Мне больно…
- Ну, ну, - ласково заговорил Томас, чувствуя, что с головы до ног покрывается потом.
- Она всегда такая неловкая. - Калле расширенными от страха глазами смотрел на начавшие темнеть пятна крови на полу.
- Все, - сказал он, - живо в лифт!
Одной рукой завел в кабину сына, держа на другой дочь. Потом поднял с пола портфель, закрыл створки - сначала одну, потом вторую, и разрешил Калле нажать кнопку шестого этажа.
Квартира-лофт.
Пентхаус, как называла ее София на своем сайте.
- Мне больно, папочка…
- Сейчас, сейчас, - сказал Томас, с нетерпением глядя на ползущие мимо двери этажи.
Вот мимо проплыли канделябры третьего этажа, вот под ногами осталась площадка четвертого с патрицианскими портретами и двойными дверями.
- Что у нас сегодня к чаю?
Последние дни Калле постоянно хотел есть.
- Знаешь, понятия не имею. София собиралась что-то приготовить.
Лифт, вздрогнув, остановился на последнем этаже.
- Так, теперь береги пальцы, - сказал он слишком, пожалуй, громко и открыл створки.
Он не стал искать ключ в портфеле, а позвонил свободной рукой в дверь, держа на другой Эллен. Девочка плакала, стонала и нянчила палец.
- Шш, шш, - попытался он успокоить дочку, неумело качая ее на руке.
К двери никто не подошел. Эллен постепенно затихла. Из квартиры не доносилось ни звука. Ему стало тяжело держать Эллен. Может быть, Софии нет дома?
Он снова позвонил в дверь.
Дверь открылась, прежде чем Томас успел снять палец с кнопки звонка.
На Софии был фартук, рукава рубашки закатаны до локтей. Она слегка хмурилась.
- Ты забыл ключ? - спросила она, не заметив, что Эллен плачет.
Томас прошел в квартиру мимо Софии, опустился на колени и поставил Эллен на пол.
- Теперь покажи папе, где болит пальчик, - сказал он, разжимая ладошку Эллен.
- У вас что-то случилось?
Он на секунду закрыл глаза и сглотнул, потом отпустил дочкину руку, встал и улыбнулся.
- Дорогая, - сказал он, целуя Софию в щеку, - Эллен прищемила палец в лифте. Мне надо промыть ей ранку и перевязать.
- Это ты прищемил ей палец, - хмуро сказал Калле, глядя на Софию сердитым взглядом.
- Сними одежду, повесь ее и иди мыть руки, - велел ему Томас, стряхивая с плеч пальто.
Пальто надо сдать в химчистку, иначе его не наденешь. То же самое и с пиджаком.
Он посмотрел на Софию, но она не поняла его взгляда, повернулась и пошла на кухню.
"Анника всегда носила вещи в чистку".
Эта мысль вдруг неприятно поразила его. Он даже на мгновение закрыл глаза.
Да, Анника всегда сама носила вещи в химчистку, с тех пор как он ухитрился потерять квитанцию на пуловер, подаренный ему бабушкой Анники.
Томас сложил пальто и пиджак и положил на табурет в прихожей.
- Ну, - сказал он, беря Эллен на руки, - теперь мы пойдем и положим на ранку пластырь.
Девочка уже почти не плакала.
Он принес ее в ванную и обнаружил глубокую ранку под ногтем безымянного пальца правой руки. Наверное, отвалится ноготь.
- Какой он синий, - сказала Эллен, зачарованно глядя на кончик пальца.
- Как черничный пирог, - сказал Томас, и дочка хихикнула.
Он сел на крышку унитаза, посадил Эллен на колени и принялся ее качать.
- Прости, - прошептал он. - Я не хотел расплющить тебе пальчик.
- А ты получил бы что-нибудь сладкое, если бы расплющил пальцы себе?
Ребенок с надеждой посмотрел на Томаса, вытирая рукавом нос.
- Может быть, - ответил он, - если сладкое у нас есть.
- Ты можешь купить в магазине. Я очень люблю сладкие машинки.
Они вышли из ванной, держась за руки. Тельце девочки еще подрагивало от пережитого потрясения.
"Она такая хрупкая. Надо проявлять к ней больше внимания".
Калле, конечно, не повесил одежду, а бросил ее на пол в прихожей. Томас не стал ничего говорить - просто поднял одежду и повесил на вешалку.
Обернувшись, он увидел, что София смотрит на него от двери кухни.
- Если ты все время будешь за ним убирать, то он никогда ничему не научится, - сказала она.
Он слегка пожал плечами, улыбнулся и развел руками:
- Ты права. - Он склонил голову набок.
Она улыбнулась ему в ответ:
- Можешь садиться за стол. Обед готов.
Она снова исчезла на кухне. Он прошел к обеденному столу в студии и невольно пригнулся, подавленный огромным пространством. Обычная высота потолков в прихожей и ванной только усиливала разницу. Пространство студии доминировало над всей квартирой. Только покатая стена отделяла студию от неба. В самом высоком месте высота потолка доходила до шести-семи метров. Косые световые люки и переплетение брусьев заставляли вспомнить Три БеКу или другие стильные нью-йоркские кварталы (Томас там, правда, не был, но София была и говорила ему о схожести).
- Калле! - крикнул Томас, обернувшись. - Обед готов!
Он услышал, как в комнате Калле - размером не больше посудного шкафа - пиликнул плейстейшн, и вздохнул. Он поднял с пола Эллен и усадил ее на подложенную на стул подушку, чтобы она смогла дотянуться до тарелки. София решила, что покупать высокий детский стул не надо - "она все равно скоро вырастет", - и была, наверное, права.
Она вошла в студию с миской картофельного пюре и со сковородкой, на которой лежали ломтики жареной колбасы.
- Калле! - снова позвал Томас, усаживаясь. - Обед на столе!
- Меня сначала должны убить, - скучным голосом ответил мальчик.
- Нет, иди сюда сейчас же!
София, потупившись, смотрела в стол. Она не любила, когда Томас кричал.
Послышался демонстративный вздох, потом игра остановилась, и в студии появился Калле.
- Я чуть было не побил свой старый рекорд, правда.
Томас потрепал его по волосам.
- Ничего, зато сейчас поешь колбасы.
- Мм! - промычал Калле, взбираясь на высокий, обтянутый черной кожей хромированный стул. - Она с луком? Н-ну! Можно его соскрести?
- Да ты попробуй, - сказал Томас.
- Что заработали, то и едим, - заметила София. - Хочешь вина?