* * *
Я провел отвратительное утро. За обедом мы оказались с Люсией наедине. Феликс в ответ на наш вопрос сообщил, что мадмуазель Мов только что уехала, сев за руль своего автомобиля. Я решил, что мне представилась прекрасная возможность рассказать Люсии об утреннем разговоре с ее племянницей.
Разумеется, некоторые детали нашей беседы я опустил. Люсия задумчиво выслушала меня.
- Значит, люди судачат? - тихо произнесла она, когда я замолчал.
- Как видите…
- Но это же хорошо! Блонваль просто чудо! Говорила же я тебе, что это лучший пресс-агент в Париже.
Ее реакция меня огорошила. Я-то думал, она расплачется, откажется от роли, может, даже будет бить себя кулаком в грудь.
- Послушайте, Люсия, вы, очевидно, не понимаете, что ваша племянница жестоко страдает от такого положения вещей…
Она обхватила меня за шею и стала покусывать за ухо.
- Надо что-то предпринять, - сказал я, решительно оттолкнув ее от себя.
Взгляд у Люсии сделался неподвижным, почти злым.
- Мов всего лишь наглая девчонка. Я запрещаю ей судить обо мне! Моя личная жизнь ее не касается, так же, как и моя работа…
- Она сказала, что уйдет из дома, если…
- Ну, что ж, пусть уходит! Во всяком случае я не позволю, чтоб семнадцатилетняя девчонка указывала мне, как себя вести.
Спорить не имело смысла. Люсия поцеловала меня в губы. Это был искусный поцелуй, предназначенный для первого плана. От прикосновения ее губ меня замутило. Напрасно я изо всех сил старался думать о ее великолепной характерной роли в "Даме одного дня", этот поцелуй был невыносим.
Я сделал движение, высвобождаясь из ее объятий, и сказал:
- Ох, кстати, сегодня нам должны представить окончательный вариант текста!
Люсия хотела было рассердиться, но, услышав про работу, успокоилась.
- Тебе придется немедленно взяться за дело, Морис. Я даю тебе неделю, чтобы выучить роль… Мы не станем работать как остальные, репетируя по кусочку изо дня в день в съемочном павильоне…
Когда я скажу "Мотор!", к тому моменту все будут знать свой текст целиком. И потом каждый вечер перед тем, как покинуть студию, я определю места для завтрашних съемок.
Говоря о работе, Люсия порозовела от возбуждения. Эта женщина жила только для себя… Разумеется, ее искусство являлось неотделимой частью ее личности.
Мы еще долго говорили о будущем фильме. Но о чем бы я теперь ни думал, перед моим мысленным взором вставало измученное лицо Мов. Я видел ее с сигаретой, она неумело затягивалась, и от дыма у нее на глазах выступали слезы.
Глава VII
В этот же вечер мы должны были присутствовать на генеральной репетиции спектакля в "Мишодьер". Но, поскольку Мов еще не вернулась, я попросил у Люсии разрешения остаться дома под тем предлогом, что мне якобы не терпится прочесть сценарий, который нам только что принесли. Она улыбнулась в восторге от моих благих намерений.
- Как хочешь, мой мужичок!
Я буквально взвивался, когда Люсия меня так называла. Она это видела, но моя злость ее забавляла, и потому она не упускала случая, чтобы по любому поводу обратиться ко мне именно таким образом. Иногда даже, будто забывшись, в присутствии третьего лица, что усугубляло мои мучения. Для меня было непостижимо ее бысстыдство. Словно она непременно желала, чтобы характер наших отношений ни для кого не оставался тайной. Она была горда, что имеет восемнадцатилетнего любовника, будто этот успех был важней, чем все ее достижения актрисы!
Когда Люсия ушла, я в самом деле почитал сценарий. Однако чтение не могло поглотить мое внимание целиком. Я прислушивался, подстерегая возвращение Мов. Когда у дома тормозила машина, я кидался к большому окну в гостиной в надежде увидеть красный спортивный автомобиль. Я был обеспокоен. Утренняя стычка с Мов очень меня расстроила.
До сих пор мы с Мов сохраняли некий статус-кво. Не проявляя по отношению друг к другу чрезмерной симпатии, мы сосуществовали вполне мирно; свое презрение ко мне она никогда не выражала иначе как ироническим взглядом или двусмысленным замечанием.
Около десяти, когда я дочитывал описание последнего эпизода, зазвонил телефон. Интуиция подсказала мне, что это Мов, и потому я не удивился, когда исполненный важности Феликс пришел сообщить, что со мной желает говорить мадмуазель.
У нее был странный голос, низкий, гортанный. Она спотыкалась на каждом слове и, казалось, собиралась с силами, чтобы их произнести.
- Это вы, Дон Жуан?
- Мов, вы пьяны!
- Как сапожник, добрый мой друг…
- Какой стыд!
- Только без проповедей, ваше преподобие, приберегите их лучше для личного пользования…
Я не сообразил, что сказать в ответ. В трубке послышалось пьяное хихиканье.
- Скажите-ка, Морис, вы поговорили со старухой?
Я возмутился.
- Прошу вас проявлять уважение к вашей тете, Мов!
Она расхохоталась:
- Вы ее удостаиваете своим вниманием, а я, я должна ей оказывать почтение, вот умора! Послушайте, Дон Жуан, у вас прямо культ стариков…
- Люсия - не старуха, вы прекрасно это знаете и…
- Ага, конечно, это ходячая добродетель! Ну, так как, вам удалось ее переубедить?
- Я с ней поговорил, да…
- Какая была реакция?
- Ну, в общем…
- Она и слушать не стала, а? Ей плевать, что я страдаю из-за ее капризов! Она…
До меня донеслось приглушенное рыдание. Я завопил в трубку: "Алло! Алло!" Но Мов не отвечала.
- Мов! Алло! Мов, ответьте, умоляю вас… Мов, вы слушаете?
Тихий вздох на другом конце провода. Значит, Мов еще у телефона.
- Где вы находитесь?
- В одном бистро, в Сен-Жермен-де-Прэ…
- Одна?
- Нет, с приятелями…
- Как называется заведение?
- "Под хмельком".
- Я приеду за вами…
- Исключается!
- Почему?
- Во-первых, потому, что я не хочу отсюда уходить, а еще потому, что это клуб… Нужна членская карточка, чтоб войти…
Она бросила трубку. Я чуточку подождал, прежде чем сделать то же самое. Когда послышался щелчок и нас разъединили, я уже принял решение во что бы то ни стало привести Мов домой.
Я переоделся и вышел на улицу. Стоянки такси поблизости не было, и какое-то время мне пришлось идти пешком, пока, наконец, я нашел машину. Вечер был душный и пасмурный. Над городом нависли тяжелые низкие тучи…
Водитель не знал, где находится бистро "Под хмельком", и мы довольно долго кружили по кварталу Сен-Жермен, прежде чем отыскали адрес этого клуба. Нам в конце концов помог полицейский, старый и усатый. Судя по его пренебрежительному тону, он был весьма невысокого мнения о посетителях сего заведения.
Оно помещалось в подвале пузатого здания, какие можно увидеть только в Париже. Мов припарковала автомобиль, въехав прямо на тротуар. Ветерок шевелил листок протокола, засунутого под "дворник". Я расплатился с таксистом и направился к низкой двери, из-за которой доносились звуки оглушительной музыки. Спустившись вниз по трем ступенькам, я очутился на площадке, где за жалким столиком из белого дерева скучал одетый в смокинг господин. Именно он следил за входом. Напротив его наблюдательного пункта виднелась железная дверь, к которой я двинулся, не обращая внимания на мрачного часового. Однако такой не упустит возможности поразвлечься.
- Месье, попрошу!
Я сделал вид, что не слышу. Однако открыть дверь не представлялось возможным: снаружи ручки не было, дверь открывалась электрокомандой от стола.
Пришлось все-таки обратиться к этому типу. Он разглядывал меня с озабоченным и вместе с тем насмешливым видом, поглаживая потертые отвороты своего смокинга.
- В чем дело? - тихо произнес он.
- Послушайте, будет очень мило с вашей стороны: если вы поднимете шлагбаум!
- Вы являетесь членом клуба?
- Нет, но если настаиваете, могу внести вступительный взнос…
- Не так сразу: у вас должно быть двое поручителей.
- Я наверняка найду их внутри.
Он явно наслаждался ситуацией. Его лицо с совиными глазами, бледное лицо человека, привыкшего к ночному образу жизни, оживилось.
- Но вы не можете войти, сами понимаете, раз вы не член клуба, вот в чем загвоздка. Что называется, порочный круг!
Я похлопывал ладонью по железной двери. За этой дверью находилась Мов, а я не мог к ней пробраться. Это привело меня в страшную ярость.
- Порочным кругом я называю ваш грязный кабачок! Я пришел за молоденькой девушкой, которую сюда затащили. Схвачу ее под мышку и тут же смотаюсь, понятно…
Он пожал плечами.
- Сматывайтесь прямо сейчас. Мне не нравятся наглые типчики, которые любят устраивать скандалы.
Я подскочил к столу и, схватив этого субъекта за отвороты, которые он так нежно полировал, прорычал ему прямо в физиономию:
- Девушке, о которой идет речь, всего семнадцать, то есть, она несовершеннолетняя. Она только что говорила со мной по телефону, и это позволило мне убедиться в том, что она вдрызг пьяна! Добавлю, что эта девушка - племянница Люсии Меррер, актрисы Люсии Меррер. Если вы немедленно не откроете, я позову полицейских и будете разбираться с ними, ясно?!
По некоторой неуверенности, появившейся у него во взгляде, я понял, что победа за мной. Я отпустил его. Он покрутил шеей, чтоб вернуть воротничок на место. Потом нажал кнопку у себя за спиной, и железная дверь открылась. Звуки, доносившиеся из-за закрытых дверей не шли ни в какое сравнение с реальным шумом. Грохот стоял невообразимый. Я буквально покачнулся от несущихся из мощнейших усилителей неистовых звуков негритянского джаза. Но еще громче, чем музыка, раздавались возгласы, вопли, смех посетителей. У человека, попавшего сюда с улицы, создавалось впечатление, будто он окунулся в атмосферу какого-то безумного праздника.
Я спустился по ступенькам, ведущим в низкий сводчатый зал, освещенный одними свечами, и стал искать в полумраке Мов. Но напрасно я таращил глаза, я ее не видел. Чтобы найти девушку, надо было идти от столика к столику и заглядывать каждому посетителю в лицо… Меня толкали пары, пытавшиеся танцевать между столиков, некоторые женщины на глазах у своих спутников окликали меня или тянули за рукав.
Я шел, продираясь сквозь этот людской агломерат, оглушенный шумом, задыхаясь от духоты и тяжелого запаха зверинца, стоявшего в темном подвале. Господи! Человечество, должно быть, переживает полный упадок, если получает удовольствие от пребывания в подобных местах!
Наконец-то в глубине зала я углядел Мов. Она сидела в веселой компании за самым большим столом: сногсшибательно одетые девицы и три парня в джинсах и свитерах. Они тоже шумели, как все. Один из юнцов перекинул ноги Мов через свои и глупо смеялся. Мов была единственной, кто не участвовал во всеобщем веселье. Она держала в руке стакан с виски и пила из него маленькими частыми глотками.
Я подошел вплотную к столу и позвал:
- Мов!
Все замолчали и уставились на меня. Девушка повернула голову в мою сторону.
- Гляди-ка, - усмехнулась она, - Дон Жуан пожаловал! Как вам удалось войти?
- Кто это? - спросил Мов ее приятель.
- Постельный дружок моей тети!
Они расхохотались, один громче другого. Им показалось, что это удачная шутка, и они встретили меня с распростертыми объятиями.
- Присаживайтесь, старина, - предложил мне приятель Мов, высокий близорукий парень.
- Мов, идемте, прошу вас! - сказал я, стараясь, чтоб мой голос звучал потверже.
Она покачала головой.
- Нет, миленький Морис. Мне здесь ужасно весело!
Стоя перед этими пьяными дураками, я чувствовал себя каким-то неполноценным.
- Если это место вам кажется забавным, мне от души жаль вас, Мов.
- Ну, вы-то как известно предпочитаете альковы пожилых дам…
Я ударил ее по щеке. Она выронила стакан на стол. Парень вскочил, хотел вцепиться в меня, но ему мешал край стола. Поза у него была неустойчивая, и я легоньким щелчком усадил его на место.
В этой адской сутолоке никто ничего не заметил. Мов смотрела на меня не отрываясь, взгляд у нее сделался злым.
Я протянул ей руку, словно маленькой девочке.
- Идемте же! К чему устраивать скандал?
- Скандалы - пожалуй, по вашей части!
- Поговорим об этом потом, а сейчас, умоляю вас, уйдем…
- А я умоляю вас оставить меня в покое! Пригородный Дон Жуан!
Последовал взрыв всеобщего смеха. Длинный парень с близорукими глазами обратился к своим товарищам:
- Эй, ребята, вы не находите, что этот тип ужасный скандалист? Надо бы его вышвырнуть отсюда…
Но остальные не слишком рвались в бой. Похоже, они пребывали в нерешительности и плохо держались на ногах… Однако им не хотелось оплошать перед девушками.
- Давай-ка, - сказал мне один из них, - топай… Иди трахай свою старуху и оставь нас в покое, тебя, кажется, никто не трогал!
Я схватил его за ворот свитера и приподнял с табуретки.
Надо сказать, парень я сильный, наверное, потому, что с детства много занимался спортом.
- Отпустите меня! - пробормотал юнец.
Я и впрямь его отпустил, но добавил при этом тумака, от которого он перелетел через свой табурет.
Когда же я обернулся, приятель Мов, схватив со стола огромную рекламную пепельницу, расквасил мне ею губы. Удар был очень сильный и буквально меня ошеломил. Я поднес руку ко рту. Из разбитых губ на галстук струйкой стекала кровь. Затихнув при виде этой картины, остальные смотрели на меня в смущении.
Мой обидчик пожал плечами.
- Послушайте, вы сами нарвались, - сказал он тихо. - Присядьте, старина, выпьем что-нибудь… Вам заказать виски или джин с тоником?
Я покачал головой.
- Мов, вы по-прежнему отказываетесь уйти со мной?
Девушка встала. Она выглядела бесконечно усталой. Я пропустил ее вперед. Остальные не произнесли ни слова. Шагая друг за другом, мы добрались до выхода.
Надзиратель у двери вытаращил глаза, увидев мой окровавленный подбородок. Однако вопросов задавать не стал.
Я сел в красный автомобиль. Мов вытащила из-под "дворника" бумажный листок и выбросила в канаву. Затем села за руль. Ей понадобилось некоторое время, чтобы разыскать ключ от зажигания. Пока она безрезультатно рылась в сумочке, я прикладывал к разбитому рту носовой платок. Губы страшно распухли. Наверное, я был сейчас похож на негритянского боксера. Во рту ощущался привкус, от которого меня мутило.
Наконец Мов тронула машину. За все это время мы не проронили ни слова. Мов ехала вдоль набережных по направлению к Тро-кадеро… Однако вместо того, чтобы въехать на мост, остановилась напротив Эйфелевой башни и повернула ко мне свое бледное личико.
- Мне ужасно жаль, Морис…
Я взглянул на нее.
- Да ну, глупости… Я сам виноват. Если б я не влез в вашу жизнь, у вас не было бы причин искать утешения таким образом…
Она осторожно обхватила мое лицо руками, смотрела на мой окровавленный рот, и в ее голубых глазах блестели слезы. В неудержимом порыве она прильнула губами к моим разбитым губам.
То не был настоящий поцелуй; то было нечто большее и вместе с тем менее значительное. Какое-то мгновение Мов не отрывала своих губ, она пробовала вкус моей крови. А когда отстранилась, ее губы тоже были красны, и это придавало ей какой-то странный вид.
Я не стал ничего говорить. Я испытывал чувство радости и одновременно печали.
Мов повернула ключ, мотор тихо заурчал.
- Морис, я хотела бы вам кое-что сказать…
- Скажите…
- Это секрет!
- Тогда не говорите!
Играть в джентльмена было ни к чему, уж очень ей хотелось высказаться.
- Морис… Люсия мне не тетя, она мне мать!
Я на секунду прикрыл глаза, сожалея, что не оглох до того, как Мов произнесла эти слова.
- Вы понимаете, почему мне стало так обидно, когда я узнала, что она хочет играть в фильме роль вашей матери? Из кокетства она меня всегда держала от себя вдали, скрывала так, что во всем Париже и десяти человек не найдется, которым известно, кто я на самом деле. Я воспитывалась далеко отсюда, в самых лучших заведениях, но никогда не видела Люсию…
Как-то несколько месяцев назад я решила, что с меня хватит и написала ей, чтоб напомнить о своем существовании и сказать, что желаю жить рядом с собственной матерью. Она приехала за мной, и мы заключили эту гнусную сделку! Я превратилась в ее племянницу, чтобы не мешать ее карьере… Она прямо тряслась от страха, что ей предложат амплуа "матери"! И вот ради вас…
Она опустила голову на руль. Если б она выплакалась, ей стало бы легче, но слезы не шли.
Я положил руку на ее нежный затылок.
- Мов… Наверное, теперь я уйду. Мне больше нечего делать в вашем доме…
Она заговорила не сразу. Мотор все работал, но Мов и не думала трогаться с места. Наконец, она подняла голову. Ее лицо было бледным как полотно.
- К чему вам уходить, Морис… Это ничего не изменит! Она такая как есть! В сущности, вы тоже ее жертва…
- В сущности, да, - прошептал я, пораженный этой мыслью.
- Я думаю даже, вы отличный парень! По-своему…
- Да, Мов, по-своему…
Она включила скорость, и мы доехали до дома, не обменявшись ни словом.
Нам больше нечего было друг другу сказать.
Глава VIII
Утром я спал допоздна и когда проснулся, моя постель была залита ярким солнцем. Этот радостный золотисто-желтый свет напомнил мне Мов, особенно тот странный поцелуй, который она мне подарила. Мысль о нем возвращалась острой болью, как воспоминание о былом горе, заставшее вас врасплох. Лишь вчера я открыл для себя эту хрупкую девушку-подростка. Теперь я понимал природу ее недуга. Люсия вела себя по отношению к ней поистине недостойно. На протяжении многих лет Мов ждала свою мать. Придумала некий сказочный образ, который реальность потрудилась разрушить. В итоге Мов поняла, что вместо материнской любви, теплой и нежной любви, о которой она мечтала, она столкнулась лишь с безграничным эгоизмом и сумасбродством избалованной актрисы. Люсия отвергла ее, забыла, поместила в укромный уголок своей жизни, как убирают подальше фамильную мебель, которой стыдятся, ибо она уже не соответствует роскоши вашего жилища.
Я предавался этим мрачным мыслям, когда в мою дверь постучали. Это был Феликс. Второго такого слуги, как он, наверное, не было во всем Париже. Парень был предан Люсии всей душой. Он преклонялся перед ней до такой степени, что служить ей являлось для него священнодействием. Кто знает, может быть, он втайне ее любил? У Люсии, вероятно, была целая толпа преданных воздыхателей.
- Мадам просит вас к себе…
Со мной он держал себя церемонно, выражая таким образом свое неодобрение и зависть.
- Хорошо, сейчас спущусь…