Люсия подарила мне роскошный халат из синего бархата. Облачаясь в него, я сам себе казался чародеем-волшебником. Быстро умывшись, я накинул халат и спустился (не воспользовавшись пожарной лестницей) к своей любовнице. Я был очень против нее настроен… Теперь я ненавидел Люсию окончательно. При мысли о том, что придется снова ее видеть, выказывать любовь, меня трясло от раздражения.
Люсия, ожидая меня, постаралась вовсю. Впервые она напялила на себя какое-то немыслимое платье в китайском стиле, которое делало ее похожей на куклу, выставленную в ярмарочном тире. Волосы она подвязала лентой из розового бархата. Следовало бы издать указ о том, что этот цвет предназначен лишь для юных девушек. На даме в возрасте, вроде Люсии, он выглядит непристойно.
- Здравствуй, мужичок!
Сжав кулаки, я подошел к кровати, где Люсия читала сценарий нашего фильма, делая для себя пометки.
Она подставила мне губы для поцелуя, но, увидев мой распухший рот, вскрикнула:
- Морис! Что случилось?!
- Поцеловал дверь вчера вечером, когда шел спать. В темноте не заметил, что она приоткрыта…
- Но это ужасно, надо обратиться к врачу…
- Еще не хватало! Через два дня все пройдет!
Она обхватила мою голову рукой. Широкий рукав платья задрался, и я с отвращением почувствовал на своих щеках прикосновение ее кожи.
- Мой мужичок очень стойкий, - просюсюкала она.
Сам не знаю, как я сумел удержаться и не ударить ее. Я весь был словно заряжен электричеством. И заряд был отрицательный!
- Ты прочел сценарий Морена, милый?
- Да.
- Ну, и что ты скажешь? Неплохо, правда?
После этого я не мог утверждать обратное. Впрочем, насколько мне позволяло судить мое торопливое чтение, работа была действительно стоящая.
- Да, отлично.
- Единственный упрек, который я могу высказать Морену, касается персонажа матери…
Разумеется. Как все актеры она внимательно изучала только свою роль.
- Видишь ли, - продолжала Люсия с вдумчивым видом, - он сделал из нее чувственную, легкомысленную, циничную женщину, которая думает только о возлюбленном и совершенно не занимается своим ребенком. Это неправдоподобно… Жена может забыть о муже, может даже его ненавидеть… Но она остается матерью!
Я не верил своим ушам! И это говорит она! Она, которая, ради того, чтоб продлить молодость, выдавала свою дочь за племянницу; она, которая не воспитала своего ребенка, оставляя его томиться по пансионам и лишь изредка - и с неудовольствием - вспоминая о его существовании.
- Ты так не считаешь?
Я взглянул ей прямо в глаза.
- Совершенно верно, Люсия. Мать остается матерью.
- Ну что ж, - сказала она, как ни в чем не бывало, - я рада, что ты разделяешь мое мнение… Я попрошу Морена добавить несколько эпизодов с участием матери и сына. Это то, чего не хватает в его сценарии. Надо бы сделать живее диалоги. У его персонажей речь всегда выразительна, но суховата. Согласен?
- Да!
- Мне кажется, ты сегодня какой-то рассеянный. О чем ты думаешь?
Ей бы следовало спросить "о ком?" Я думал о Мов. Мне хотелось увидеть ее, обнять… В этом желании не было ничего "физического". Просто меня переполняло чувство нежности к ней.
- Извините, но из-за этого "столкновения" с дверью я плохо спал.
- Морис…
Я покраснел. По тому, как вдруг изменился, став строгим, ее тон, я решил, что сейчас последует какой-нибудь каверзный вопрос. Вопрос действительно оказался непростым, но не в том смысле, в котором я опасался.
- Морис, почему ты никогда не обращаешься ко мне на "ты"?
Я растерялся. Не мог же я ей сказать, что наши с ней тридцать с лишним лет разницы являются для этого достаточным основанием.
- Я… я перед вами преклоняюсь, Люсия… К Богу не обращаются на "ты".
Мои слова ей польстили.
- Дурачок! - сказала она, целуя меня.
Этим утром Люсия была в прекрасном настроении. Она думала только о нашем фильме. Вся постель была усыпана листками, на которых она на скорую руку записывала разные мысли относительно будущих мизансцен.
- Ты не представляешь! - воскликнула она. - У меня появилась насчет тебя одна идея. Тебя будет одевать известный модельер, а не обычный портной. Надо, чтоб в этом фильме ты выглядел поэтично…
- Вы не боитесь, что я буду смахивать на гомосексуалиста?
- Какие глупости! Ты есть отрочество, понимаешь? У отрочества еще нет пола… Положись на меня… Я знаю, чего хочу, и не сомневаюсь в правильности своих решений!
- О, я вам полностью доверяю…
Я покинул ее и направился в комнату к Мов.
Девушка слушала какую-то пластинку с записью современной музыки. Она выглядела еще хуже, чем в предыдущие дни, напоминая больную птицу.
- Можно войти?..
- Что ж, заходите…
Мов выключила проигрыватель, и в наступившей тишине я почувствовал себя совсем растерянным. Прикрыв за собой дверь, я уселся у подножья кровати и пробормотал:
- Только что я видел вашу мать…
Мне бы хотелось смотреть Мов прямо в лицо, но я невольно отводил взгляд от ее грустных голубых глаз.
- Вот как?
- Мов, я ненавижу ее… Я чувствую, что не смогу больше играть роль мерзкого альфонса. Я хочу уйти… И будь что будет с фильмом…
- И будь что будет со мной, - добавила Мов.
- Почему вы так говорите?
- Да потому, что это правда, Морис. Кроме вас, у меня никого здесь нет! Дурацкая ситуация, но ничего не поделаешь…
Я наматывал на руку угол покрывала.
- Мов…
- Да?
- А если мы вместе выберемся из этой мышеловки и удерем?
Она вздрогнула, потом окинула меня долгим взглядом. На ее бледных губах появилась улыбка.
- Спасибо, что предложили, Морис. К сожалению, это невозможно осуществить.
- Почему?
- Ведь мы несовершеннолетние! Люсия нам такую выходку не простит! Она нас разыщет, и вашей карьере и моей свободе наступит конец!
Мов была права.
- Да, верно. Но в любом случае не надейтесь, что она откажется от роли. Напротив, она хочет ее дополнить.
Мов усмехнулась. При этом на ее лице появилось выражение упрямства, которое сделало его еще более скорбным, чем грусть.
- Что ж, пускай! Постарайтесь справиться с ролью, Морис…
- Я постараюсь.
Мне по-прежнему хотелось взять ее на руки и убаюкать. Я подошел к креслу и наклонился к ней. Мов, думая, что я хочу ее поцеловать, резко выставила вперед руку, как бы отталкивая меня и защищаясь.
- Ну уж нет! - воскликнула она. - Ладно, я еще согласна существовать за кулисами жизни собственной матери, но пользоваться после нее ее альковом - это слишком!
Слова Мов причинили мне боль. Она поняла и, словно пожалев о сказанном, кинулась мне на грудь.
- Ох, простите меня, Морис…
Наконец-то я смог крепко прижать ее к себе и баюкать.
- Ничего, ничего, - шептал я, касаясь губами непослушных завитков у нее на висках. - Ничего страшного, Мов. Я получил лишь то, что заслуживаю…
И тут она дала волю слезам. А я, обнимая ее, с горечью размышлял о том, что весьма грустно, если в восемнадцать лет тебе уже все в жизни осточертело.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
Глава IX
Мы приступили к съемкам фильма во второй понедельник июля на киностудии Бийанкур. Ничего особенного за это время на бульваре Ланн не произошло. Мов, казалось, смирилась. Она покончила со своими ночными вылазками и полностью посвятила себя занятиям музыкой. Мы часто вели с ней разговоры и, надо признаться, довольно нежные. У нас с ней было то, что лицемеры называют "непростая дружба". Изредка в минуты особой растроганности я ее целовал и, благодаря ей, с радостью при этом обнаруживал всю неумелость, свойственную моему возрасту.
Люсия, целиком и полностью отдаваясь работе, не донимала меня своей любовью, и мы совсем перестали бывать в моей комнатушке. И пожарной лестницей по ночам я тоже перестал пользоваться. Учитывая все это и благодаря работе, жизнь становилась вполне сносной.
* * *
Не могу вам передать, до какой степени я был взволнован, впервые ступив на съемочную площадку. Вдруг как по мановению волшебной палочки я из затерявшегося в толпе статиста превратился в объект всеобщего внимания. И все эти люди вокруг так и ждали какой-нибудь моей оплошности. В каждом брошенном на меня взгляде я читал неверие в мои силы.
К счастью, первая сцена была немая. В ней, кроме меня, был занят мой псевдоотец. Он, сидя вечером в своей домашней куртке, смотрел телевизор, в то время, значит, как моя мать целовалась со своим возлюбленным в соседней комнате. А я следил и за парочкой, и за отцом, чтоб не случилось самого худшего. Я стоял позади обманутого мужа, то есть, около двери, и время от времени быстро заглядывал в замочную скважину.
Люсия подробно растолковала мне мой персонаж, его мысли. Она заставила меня подыскать и отработать выражение лица, которое должно было передать мое внутреннее состояние. Однако, когда началась съемка, я не чувствовал ничего, кроме слабости в ногах. Вокруг все словно покачивалось. Свет прожекторов слепил, делая меня беспомощным.
- Ты готов? - спросила Люсия.
В ответ я прохрипел отчаянное "да". И вот механизм заработал. Приблизился ассистент по звуку со своим "журавлем". Хоть сцена была немая, но работал телевизор и были другие шумы, создающие атмосферу: Я должен был скрипеть стулом. Это поскрипывание распределили, вставив в паузы во время телепередачи или после произнесенных шепотом реплик, когда оно звучало отчетливей.
Раздался металлический, лишенный интонаций голос звукорежиссера: "Я готов. Можно начинать!" Затем голос Люсии четко и повелительно произнес: "Внимание! Мотор! Начали!" Перед камерой появился какой-то толстяк с лоснящимся от жира лицом с "хлопушкой" в руках.
- "Жертва", кадр 190, дубль первый! - громко выговорил он.
И вдруг - обескураживающая тишина. Я видел перед собой затылок актера, играющего моего отца, а за ним - бледное пятно телеэкрана. У меня голова была словно налита свинцом. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Я начал раскачиваться на своем стуле, как было задумано. Когда я говорю "как было задумано", это неправда: я раскачивался изо всех сил, будто с кем-то на пару пилил дрова.
- Стоп! - крикнула Люсия.
Я погибал от жары под толстым слоем грима. И отчаянно трусил. Люсия появилась неизвестно откуда, сверля меня взглядом.
- Морис, это не то…
- Не то?
- Нет. Ты качаешься на стуле как маленький мальчик, который пришел с мамой в гости и которому скучно. Полегче… Думай о том, что положение весьма серьезное и может стать критическим, если ты не проявишь бдительность… Понял? Ладно, повторим! Мотор!
Она сказала "как маленький мальчик". А я и был маленький мальчик! Растерявшийся малыш, выбитый из колеи не поддающимися его разумению событиями.
И все сначала.
- Внимание! Мотор! Начали!
- "Жертва", кадр 190, дубль второй!
Эти команды, эти выкрики больше не имели для меня никакого значения. Я снова раскачивался на своем стуле… Она велела мне очень медленно сосчитать до пяти, затем встать, подойти к двери и заглянуть в замочную скважину. Я сосчитал до трех, остановился, прикидывая, сколько еще осталось. Затем начал снова и дошел до пяти!
- Стоп!
Я уже не смел шевельнуться. Перехватив сардонический взгляд ассистента по звуку, бледного парня в морской фуражке, я понял по его глазам, как смешон.
- Ты опоздал, Морис!
- Простите!
- Я велела тебе считать до пяти, кажется, это несложно!
Нет, сложно! Перед беспощадным оком камеры сложно все: что-то говорить, делать или даже думать.
"Может быть, ты вовсе не актер", подумалось мне.
Однако на репетиции все получалось. Люсия была довольна… В чем же дело?
- Ты слышишь меня, Морис?
Конечно, я ее слышал, но так, словно нас разделяла перегородка из толстого стекла.
- Повторяем…
Появился гример, чтобы вытереть мне с лица пот и подправить грим.
- Не зажимайся, Морис…
Что это значит "не зажимайся"?
И снова те же слова. "Внимание! Мотор!"… Пугающая шумная неразбериха слогов как бы между прочим меняющих мою судьбу.
- Начали!
Я медленно раскачивался. Очень медленно. И считал: один… два… три… четыре…
Считая, я еще успевал думать, увещевать себя. "Все это не имеет значения, Морис. Даже если ты потерпишь неудачу, когда-нибудь о ней забудешь. Когда-нибудь ты умрешь. Наши поступки - не что иное, как пыль, которую однажды развеет ветер…"
…пять!
Я встал, подошел к двери, бросил взгляд на отца. Нагнулся, посмотрел…
- Стоп!
Опять! Я думал, меня сейчас стошнит.
Люсия была в бешенстве.
- Ты наклоняешься к замочной скважине, словно подглядывать за парочками доставляет тебе наслаждение! А твое беспокойство? Надо же его показать… Ты ведь наблюдаешь не за тем, как лезут под юбку горничной! Там лапают твою мать, а здесь - твой отец!
Начали заново. На этот раз все прошло хорошо. Я в самом деле заставил себя наплевать на свою карьеру, на съемочную группу, на Люсию, на фильм. Это и означало то самое "не зажимайся"! Мое открытие было сделано в пароксизме страха.
- Ну, как, вас устраивает? - спросила Люсия у ассистента оператора.
- Вполне.
- Ладно, подготовьте другой ракурс. Поди сюда на минутку, Морис…
Я последовал за Люсией в ее уборную. Я ощущал непонятную слабость, нетвердо держался на ногах, как после тяжелейшей болезни, а в груди была какая-то пустота.
Люсия захлопнула дверь.
- Садись.
Я сел в неудобное плюшевое кресло.
- Что происходит, Морис?
- В каком смысле?
- То, что ты делаешь, катастрофически плохо. Мне неприятно тебе об этом так прямо говорить, но когда одна съемочная минута обходится в пять тысяч франков, тут не до церемоний.
Она ходила вокруг меня быстрыми шагами. И от этого кружения я совсем одурел.
Наконец, успокоившись, она встала передо мной как истукан.
- Ты не сделаешь мне этого, Морис! Ведь на репетициях у тебя все шло хорошо, нет причин, чтобы не получилось и теперь. Ты отдаешь себе отчет, что произойдет, если ты не справишься и тебя придется заменить во время съемок?
Я думал, она скажет, что с моей карьерой будет покончено, но она говорила о себе.
- Я стану посмешищем для всех киношников! - захныкала она.
Не знаю, почему, но мне после этого стало легче. Люсия ставила все на свои места. Итак, это было лишь вопросом тщеславия. Значит, для меня дело заключалось в том, чтобы не быть тщеславным…
- У меня мандраж, неужели вы не понимаете, Люсия?
- Мандраж теперь, когда ты еще не должен произнести ни слова! А как бы ты чувствовал себя в театре на сцене?
- Наверняка лучше. По крайней мере я бы сознавал окончательность, непоправимость того, что делаю. Что мне больше всего мешает на съемочной площадке, так это мысль о том, что сцену можно прервать, начать все сначала… У меня нет времени привыкнуть к моему страху, понимаете? Как только я ошибаюсь - стоп! На сцене, по мере того как развивались бы события, все б утряслось.
Мой аргумент ее поразил.
- Да, понимаю, мой мальчик… Как же нам в таком случае поступить?
Мне пришла в голову одна идея.
- Вместо того, чтобы объяснять, покажите мне все сами, Люсия! Перед началом каждого эпизода, играйте мою роль… У меня достаточно воображения, чтобы, так сказать, транспонировать.
Люсия задумалась.
- Попробуем…
* * *
Моя идея оказалась блестящей. Начиная с этого момента все стало очень просто.
Люсия обладала удивительным талантом. Когда она вживалась в роль, создавалось впечатление, что никто на свете не сможет исполнить ее лучше, чем она, даже если это какая-нибудь совершенно невозможная роль, скажем, несчастного юноши!
Затем меня снимали со спины. Кажется, что здесь можно сделать такого, однако Люсии удалось создать столь правдивый образ, что я был потрясен.
Одна рука у нее свисала вдоль тела и судорожно сжималась. Иногда, в зависимости от громкости телевизора, она втягивала голову в плечи. Когда она встала, чтобы подойти к двери, тревожный момент напряженного ожидания был передан ею просто гениально. Я понял, до какой степени мой персонаж должен был чувствовать себя между двух огней; насколько он должен был опасаться той искры, которая, вспыхнув, уничтожила бы счастье его отца…
- Спасибо, Люсия, я понял.
Эпизод тут же отсняли. Мой страх исчез: в меня вселился темперамент, гений - я должен это сказать - Люсии. Пусть через посредника, но играла она!
Все прошло безукоризненно.
- Отлично! - ликовала Люсия. - Сделаем еще один дубль, но это то, что надо, малыш..
На сей раз во взгляде ассистента не было злорадства.
* * *
Таким образом мы и продолжили. Это оказалась именно та система, которая была нужна. Люсия играла, а я спокойно и послушно повторял за ней ее жесты, интонации, мимику… Я был хорошим имитатором. Я ей одалживал свое лицо, но мою роль играла она. То, чем я занимался, напоминало по сути дела альбомчики "Раскрась сам", до которых так падки дети и которые скорее лишают художественного вкуса, чем воспитывают его.