Глава X
На протяжении первой недели, пока шли съемки, чувство, которое я испытывал к Люсии, граничило с благоговением. Талант актрисы позволял мне наделять ее всеми добродетелями. Я копировал ее со всей тщательностью, и меня устраивало быть лишь инструментом в ее искусных руках.
Да, эта первая неделя продемонстрировала мне объем таланта Люсии куда убедительней, чем все ее фильмы. Она была сосредоточена, как сосредоточен исполняющий смертельный трюк акробат. Сосредоточена и спокойна.
Те, кто ее окружал, работали, соблюдая почтительное молчание, склонившись перед авторитетом и убежденностью этой незаурядной женщины, подтвердившей, что она полностью заслужила свою славу.
Каждый вечер после съемок мы шли просматривать отснятое накануне. Я был в восторге от того, что видел. Все это демонстрировало меня с какой-то новой неизвестной мне самому стороны. Меня поздравляли. Все находили, что я великолепен, необыкновенен, чудесен, сенсационен!
Хотя и сам я был весьма доволен своей игрой, однако мои оценки были несколько умеренней; я-то знал, сколь велика во всем этом заслуга Люсии.
Однажды вечером, когда мы возвращались домой в ее огромной американской машине, я поделился с ней своим энтузиазмом.
- Успокойся, - сказала она. - Погоди радоваться, отдельные кадры еще ни о чем не говорят. Красивые кирпичи - еще не гарантия, что будет выстроен красивый дом! Все зависит от монтажа, от темпа… Эти эпизоды, взятые в отдельности, приводят тебя в восторг, а в своей непрерывной последовательности они, возможно, тебя разочаруют, так как приобретут другое значение, другой аспект.
Тщетно она умеряла мой пыл, я верил в успех. Мне подсказывало чутье. Победа была тут, рядом, близкая и уже осязаемая.
* * *
Мне кажется, Люсию испугала моя вера. Должно быть, она решила, что мне не хватит усердия, ибо со следующей недели ее отношение ко мне резко изменилось. Вам известно, что в фильме существует, так называемый, "проклятый кадр"? То есть, кадр, с которым постоянно не везет. Словно преследует злой рок.
Сначала кто-нибудь из актеров забывает роль. Спотыкается на одной и той же реплике и никак не может произнести ее до конца… Затем, после нескольких дублей приходится перезаряжать камеру или аппарат для звукозаписи… Все начинают снова, и теперь другого актера, чьи нервы натянуты до предела, в свою очередь, подводит память. Короче, наш "проклятый кадр" пришелся на начало второй недели. Это была сцена, когда я пытался в завуалированной форме предостеречь свою мать от распутства.
Это была деликатная сцена, ее следовало играть приглушенно, в полутонах… Сын увещевает мать, делая при этом вид, будто ничего не происходит - уже сама по себе драма. Драма затаенная, всю жестокость которой надо почувствовать…
Я начал с того, что слегка форсировал тон. Шесть раз подряд Люсия заставляла меня возобновлять сцену. Затем вдруг у Люсии что-то случилось с памятью. Она должна была подать следующую реплику:
- Ты говоришь не все, что думаешь, малыш? Ну так думай по крайней мере, что говоришь.
Это звучало несколько литературно, но Люсии нравилось… Она замучилась, путаясь в "ты думаешь" и "ты говоришь". Получалась перестановка слов, от которой смехотворно менялся смысл.
Люсия особенно нервничала еще и потому, что в этот день в съемочном павильоне собралось много народу: журналисты из какой-то специализированной газетенки и Мов. Что касается Мов, она ни разу до этого не была на студии. И пришла, уступив моим настояниям. Ничего не скажешь, удачный был выбран момент, чтобы составить первое впечатление.
Двадцать семь раз мы начинали сначала. Терпение у людей готово было лопнуть, и всем хотелось просто орать.
Когда наконец все было позади, Люсия велела мне ждать у нее в уборной. По дороге я зашел в бар. Я буквально умирал от жажды. Выпил один за другим три фруктовых сока и направился к Люсии. Мов уже была здесь; свернувшись калачиком, она устроилась на диване. Люсия кружилась по комнате как дикий зверь в клетке.
- А, наконец-то! - завопила она. - Мне недолго пришлось ждать!
- Извините, но мне ужасно хотелось пить.
Она воздела руки к небу.
- Ему хотелось пить! Бедняжка!
Устремившись ко мне, она схватила меня за лацканы и стала трясти.
- А мне, идиот?! Ты думаешь мне не хочется пить! Гнусный бездельник, лентяй! Ты хоть знаешь, что такое работа? Работа!
Этот выпад поверг меня в недоумение. Он был оскорбителен. Я не мог допустить, чтоб Люсия разговаривала со мной так в присутствии Мов.
- Но Люсия, имею же я в конце концов право вволю напиться после такого представления!
- Вот как! Да знаешь ли ты, кому мы обязаны этим представлением? Тебе! Ты никуда не годился! Приходилось начинать сначала…
- Знаю, шесть раз… Только сделано-то было двадцать семь дублей, и двадцать один из них приходится на вашу долю!
Если честно, то я подумал, что она сейчас расцарапает мне физиономию своими когтями. Ее внезапной бледности не мог скрыть даже грим. Она втянула ноздри, а в глазах появилось то особое потустороннее выражение, которое я замечал у нее во взгляде после того, как она предавалась любви.
- Морис, - прошептала она, - ты ничтожный подонок и ничего больше! Только из-за тебя - и ты это прекрасно знаешь, - только из-за тебя, потому что ты меня изнервировал, я сбилась… Нельзя играть на сцене с партнером, не владеющим ремеслом… Хочешь, я скажу тебе? Ты даже не скверный человек! Ты просто никто и ничто!
Я сжал кулаки.
- Вы слишком увлекаетесь статьями Жан-Жака Готье, Люсия… Вот вы уже пользуетесь его словарем!
Она указала мне на дверь.
- Вон отсюда!
Я вышел. Я не стал хлопать дверью, как делают обычно в таких случаях. Напротив, тихонько прикрыл ее за собой. И был на удивление спокоен… Впервые в жизни я чувствовал себя совершенно свободным от всяческих условностей…
Зашел к себе в уборную, чтобы снять грим и переодеться. А затем, покинув студию, направился к автобусной остановке на углу у моста.
* * *
Какое-то время я бродил в квартале Сен-Мишель. Мне необходима была толпа, опьяняющий воздух этого гостеприимного для всех и каждого бульвара… Я поднялся к Люксембургскому саду и в каждом попадавшемся мне по дороге кафе выпивал порцию виски.
Когда я наконец очутился в своей комнатке на авеню де л'Обсерватуар, я был мертвецки пьян… Однако же сохранял полную ясность мысли. Она оставалась незамутненной словно прозрачное стекло.
Не раздеваясь, я растянулся на кровати. Закинул руки за голову и в конце концов, будто утонув, погрузился в серое текучее небытие.
* * *
Кто-то с силой тряс меня за плечо. Сквозь тяжелый сон я угадывал чье-то присутствие… Но мне никак не удавалось открыть глаза. В голове у меня гудело, а зубы были словно спаяны.
Я смутно соображал, что если открою глаза, мне будет очень худо. Однако, сделав неимоверное усилие и с трудом приподняв веки, я различил как сквозь дрожащий туман строгое лицо Люсии.
Ее внимательный взгляд дал мне силы приподняться на локте. Все вокруг кружилось: комната, Люсия, ее жесткий взгляд…
Я заслонил глаза рукой.
- Ты выпил? - спросила Люсия.
Голос был четкий и слишком реальный для моего полусознательного состояния.
- Да…
Этот простой слог чуть не стоил мне рвоты.
- Ты полагаешь, так можно себя вести, Морис? Покинуть съемочный павильон в разгар работы?
Она опять принялась меня трясти. Я снова упал на кровать лицом в подушку. Тогда она присела на корточки рядом с постелью и стала громко говорить прямо мне в ухо. Каждая ее интонация порождала в моем мозгу острую боль. Мой рассудок дрожал как светящийся сигнал магнитофона, реагирующий на частоту звука.
- В нашем ремесле обижаться не принято… По твоей вине потеряли три съемочных часа, а это значит - маленькое состояние. Ты меня слышишь?
Я хотел возразить и сумел с трудом произнести:
- Вы меня прогнали!
- Если ты воспринимаешь буквально все то, что тебе говорится под настроение, тебя ждет беспокойное будущее! Ты добьешься, что я тебя брошу…
- Оставь меня!
Одной рукой Люсия оторвала мою голову от подушки. Она была гораздо сильней, чем я мог предположить. Другой рукой дала мне пощечину. От сотрясения у меня в голове что-то разорвалось… Боль распространилась вплоть до внутренностей, до самого желудка. Я доковылял до раковины. Люсия, проявив сочувствие, держала мне голову.
На бульвар Ланн она притащила жалкую развалину. Ей пришлось прибегнуть к помощи Феликса. Затем заботу обо мне взяла на себя Мов. Она заставила меня выпить кучу разных гадостей, чтоб снять спазмы, и в течение нескольких часов прикладывала мне к макушке пузырь со льдом.
На следующее утро очень рано прозвонил будильник. Я открыл глаза. Внутри у меня была пустота и словно живая рана, будто там выскоблили зазубренным ножом. Если не считать этого ощущения и легкой головной боли, я чувствовал себя гораздо лучше, чем можно было ожидать после такого количества выпитого накануне.
Усевшись в кровати, я решил обдумать свою жизнь. Что ж, несмотря на остаточные явления после вчерашнего перепоя, я был, пожалуй, удовлетворен. Меня окружал комфорт, я чувствовал себя в безопасности и испытывал желание работать…
Я различил легкий равномерный шум… Но никак не мог установить его происхождение. И лишь когда стал подниматься с постели, увидел лежащую на ковре Мов. Завернувшись в покрывало, она, как собачка, спала у моей кровати, чтоб не оставлять меня без присмотра.
Вставая с постели, я разбудил ее. Она открыла глаза и улыбнулась.
- Как вы себя чувствуете?
Вместо ответа я опустился рядом с ней на колени. Мне хотелось плакать. Ее преданность трогала меня, на сердце становилось теплее, а душа напевала нежную и сладкую мелодию.
- Мов, - запинаясь, проговорил я, - Мов, ты любишь меня? Она закрыла глаза. Золотистые волосы обрамляли ее лицо, и, казалось, оно озарено светом солнечного луча.
- Ты и сам это знаешь, - ответила она.
Я поднялся с колен. Да, я знал… Знал, не думая об этом, не желая думать!
Теперь все становилось еще сложнее.
- Если б по крайней мере она не была твоей матерью!
Мов поняла, что я имел в виду.
- Но так уж оно есть, Морис.
- Увы…
Я отправился в ванную и принял ледяной душ, который окончательно восстановил мои силы. Вернувшись в комнату, я застал Мов на том же месте.
При виде ее, лежащей на полу, у меня сжалось сердце. Так она казалась особенно беспомощной и хрупкой…
Я протянул ей руку, помогая встать.
- Что мы, по-твоему, можем сделать, Мов?
- Ничего!
- Но я тоже тебя люблю…
- Бесполезно говорить об этом…
- Нет, Мов, лучше эти вещи обсудить, чтобы дать им правильную оценку. То, что было между мной… между мной и Люсией, не является, в конце концов, преградой. Подумаешь, мораль! Ну и что? Я же ее не любил ни секунды… Что нам мешает, когда будет закончен фильм, удрать вместе, с ее согласия или без него!
- Я же сказала тебе: она отомстит!
- Каким образом? Воспользовавшись своими материнскими правами, от которых она сама отказалась?
Мов пожала плечами.
- Есть и кое-что другое…
- Что?
- Неужели ты не понимаешь?
Почему мы вдруг перешли на "ты"? То, что сейчас произошло, казалось столь безобидным. Переступить какую-то границу - факт тоже безобидный; тем не менее он может иметь далеко идущие последствия.
Глава XI
О моей вчерашней выходке не было больше и речи. Внешне Люсия держалась так, будто ничего не произошло. Однако ее отношение ко мне неуловимо изменилось. Она вела себя со мной, словно я собачка, которую еще следует дрессировать. Разговаривала сухим тоном, придиралась, и под ее строгим надзором я чувствовал себя как провинившийся ученик. Я подчинялся. Я был поистине жалкой личностью, которая позволяла полностью собой управлять… Никогда, даже будучи статистом, я не испытывал подобного чувства собственного "небытия".
Вот в такой атмосфере закончились съемки. Потом во мне уже не нуждались, разве что по мелочам, Люсия непосредственно занималась монтажом и перезаписью "Жертвы". Она заказала одному модному композитору весьма своеобразную музыку. Ей хотелось синкопов, барабанного боя и звука труб с тем, чтобы добиться контраста с внутренним, и я бы сказал - молчаливым развитием действия.
Для меня наступили каникулы, Я провел их в обществе Мов. Погожие дни шли на убыль, и уже сейчас в самом начале сентября в деревьях угадывалась желтая червоточинка осени.
В воздухе словно звучал волнующий призыв умирающей природы. Мы прощались с нашей невинной юностью, гуляя вдоль берегов Сены, в сторону Медана, где еще бродят тени Мопассана и Золя… Мы катались на лодке или уходили в глубь леса, где пахло увядающей природой. Говорили мало и все о пустяках. Наша любовь не нуждалась ни в словах, ни в жестах. Я почти никогда не целовал Мов, но если случалось, поцелуй был быстрый и удивительно целомудренный.
Я не решался ни заглядывать в будущее, ни вспоминать о прошлом. Мы были вместе как бы между прочим, а наша любовь хранила неподвижность, словно застывший на поверхности стоячей воды водяной цветок.
А потом, однажды вечером, когда мы возвращались домой, я решился:
- Мов, теперь я точно знаю, я хочу, чтоб мы поженились…
- Я тоже, Морис.
- Мы созданы друг для друга…
- Знаю.
- Рядом с тобой я чувствую себя абсолютно счастливым. Мне достаточно одного твоего присутствия…
- А мне твоего…
- Если я не смогу всю свою жизнь провести рядом с тобой, ну что ж… Тогда я умру!
- Я умру вместе с тобой, Морис.
- Хорошо! Значит, поговорим с Люсией?
Она задумалась. Я засмотрелся на ее красивые руки музыкантши, лежавшие на руле, на ее длинные тонкие пальцы.
- Правильно, поговорим с ней.
- Когда?
- Как вернемся домой!
Затем мы молчали, потому что принятое нами решение приводило нас обоих в ужас, хотя мы не смели друг другу в этом признаться. Я даже подозреваю, мы втайне надеялись, что Люсия куда-нибудь ушла.
Но она была дома.
* * *
Феликс предупредил нас, что "Мадам" работает в кабинете и велела ее не беспокоить. Разумеется, мы решили, что этот запрет на нас не распространяется, и постучались в небольшую комнатку, которая служила ей кабинетом. Стены здесь были сплошь увешаны фотографиями разных знаменитостей с автографами и хвалебными надписями, адресованными Люсии.
Люсия и не заметила как мы вошли. Она установила в комнате "Моритоне", чтобы работать над монтажом. Здесь же стояла моталка и две алюминиевые корзины, предназначенные для размотанной пленки. Прямо настоящая лаборатория.
Люсия сидела в полумраке, оставив зажженной лишь маленькую лампу в другом конце кабинета. Она нацепила на нос очки с квадратными стеклами в золотой оправе, которые делали ее похожей на учительницу.
Увидев нас, она поторопилась снять очки и выключила аппарат.
- А, это вы, дети! Я уж думала, куда вы подевались! Ничего такого она не думала по той простой причине, что, кроме фильма, ее вообще ничего не интересовало.
- Мы ездили за город погулять.
- Это прекрасно! - одобрила она.
На самом деле ей было наплевать, откуда мы явились, из Медана или Гватемалы.
В чрезвычайном возбуждении она подозвала меня:
- Иди сюда, Морис…
И встала, чтобы уступить мне место под крошечным стеклянным экраном размером с почтовую открытку.
- Посмотри эпизод с убийством.
Она снова включила аппарат. Звук был плохой, что-то потрескивало, но сцена была настолько захватывающей, что все изъяны забывались, даже малые размеры экрана.
Люсия входила в просторную гостиную. В камине горел огонь, отбрасывая на потолок трепещущие отблески пламени. Она приближалась к камину. А я сидел в кресле, в котором провел до этого весь вечер. Она меня не видела. Я вставал. Мое лицо было искажено выражением отчаянной решимости. Я доставал из кармана револьвер. Поднимал к затылку Люсии.
Люсия отлично выбрала ракурс; оба мы были сняты спереди, она - очень крупным планом, я - чуть позади нее с оружием в руках. Таким образом, можно было следить за выражением и ее, и моего лица одновременно. Да, то были несколько секунд напряженнейшего ожидания. Как говорится, стоящий эпизод.
Я даже забыл, что сам являюсь исполнителем одной из главных ролей, что это всего-навсего фильм, выдуманная история, которая развеется как дым, едва в зале снова зажжется свет.
Мое лицо в этот момент поистине завораживало, причем обошлось без крайностей, имея в виду необузданность моих чувств.
Когда эпизод закончился, Люсия зажгла свет.
- Бесподобно, правда?
- Да.
- Ты видел мое лицо, когда я чувствую позади себя твое присутствие и понимаю, что…
Нет, я не видел ее лица, потому что в тот момент наблюдал только за своим. Мы, актеры, ужасные себялюбцы. Кроме нас самих, никто нас не интересует. Значение имеют лишь наша собственная реакция и то место, которое мы занимаем на экране. Наша радость измеряется на квадратный метр пространства, которое нам предоставляют.
- Да, Люсия, вы действительно бесподобны…
- Ты тоже неплох, мой маленький Морис. Думаю, ваш дебют удастся. В "Колизе-Мариво", например! Здесь как раз соответствующая публика…
Мов кашлянула. И фильм прервался. Мы пришли сюда не на просмотр выдающихся отрывков нашего с Люсией произведения.
- Люсия, мы хотим вам что-то сказать…
- Вы? - переспросила она, в изумлении переводя взгляд с одного на другого.
- Да, мы с Мов…
Чтобы скрыть свое удивление и беспокойство, она, якобы забавляясь, рассмеялась своим фальшивым смехом, который представлял ее главную защиту.
- Ну, что ж… я… Говорите!
Я бросил умоляющий взгляд на Мов. Мне и вправду казалось предпочтительным, если нашу просьбу изложит она, поскольку ее положение было более солидным, чем мое, со всех точек зрения.
- Мама…
При этом слове Люсия дернулась. Будто ей на ногу наступили. Нахмурила брови, открыла рот, собираясь возразить, но, увидев мое решительное лицо, поняла, что я знаю правду и промолчала.
- Мама, мы с Морисом любим друг друга и пришли просить твоего согласия пожениться.
Уф, готово! Мов произнесла фразу спокойно, не опуская глаз, но и без бравады, как поступила бы любая девушка в менее двусмысленной ситуации.
Я думал, что Люсия сейчас закатит скандал, как это умела делать только она, устроив целый спектакль в трех действиях.
Но вновь послышался ее притворный веселый смешок.
- Пожениться! Да вы бредите, дети! В вашем возрасте!
- В конце года мне исполнится восемнадцать, мама!
Это слово заставляло Люсию страдать; оно вонзалось в нее как заноза.
- Я знаю, Мов…
- Для меня нет ничего важнее в жизни, чем постараться сделать мужчину счастливым!
Люсия покачала головой. Затем посмотрела на меня. Ее взгляд был исполнен простодушия. Я не прочел в нем ничего, кроме материнской заботы, и поверил, что битва выиграна. Да, признаюсь, на мгновенье с нашим прошлым было покончено. Я действительно понадеялся.
- А ты, Морис, что ты думаешь об этом?