Я был не в состоянии возмущаться - меня чересчур пугал револьвер, с которым она обращалась с излишней небрежностью.
- Мов - маленькая скучная девочка. С возрастом она подурнеет и поглупеет. Она годится лишь на то, чтоб воспитывать детишек и петь романсы на семейных вечерах.
- Как вы можете говорить так о собственной дочери?
- Тот факт, что она моя дочь, не мешает мне судить о ней… У меня наметанный глаз!
- Я женюсь на ней, Люсия, хотите вы того или нет!
- Нет, Морис!
- Если вы не дадите своего согласия, я расскажу повсюду, что она ваша дочь!
Люсия подошла к телефону и той же рукой, которой держала револьвер, набрала номер. На другом конце провода ответили не сразу.
- Алло, Робер?
Так звали ее пресс-агента.
- Это Люсия. Дайте в какой-нибудь приличной газетенке мое большое интервью… В нем я наконец открою, что девушка, которая у меня живет и которую все считают моей племянницей, на самом деле - моя дочь. Представьте все в соответствующем свете. Теперь, когда я начинаю играть роли матерей, об этом можно говорить. Я признаюсь, что держала ее в стороне от своей профессиональной жизни, дабы она избежала вредного влияния среды, чуждой ее мечтательной натуре… Я поступила так ради ее же блага… Ну, в общем, вы поняли, какой надо взять тон? Мое исстрадавшееся материнское сердце и так далее… Я полагаюсь на вас. Завтра утром пришлите фотографа, пусть сделает несколько снимков из нашей семейной жизни… О'кей? Спокойной ночи, Робер…
Она повесила трубку.
- Ну, а теперь быстро отправляйся спать, проказник! И веди себя хорошо, ты от этого только выиграешь.
Я уже был у дверей, когда Люсия окликнула меня:
- Смотри…
Она показывала мне револьвер, который по-прежнему держала в руках так, чтобы дуло сверкало в розовом свете лампы из опалового стекла.
- Я кладу его сюда, видишь, Морис? Он заряжен и без предохранителя. В тот день, когда ты решишь меня убить, ты просто возьмешь его.
Глава XIV
Когда я проснулся, лицо у меня еще горело от пощечин Люсии. В зеркале над раковиной отразилась физиономия, вся в разноцветных - от розового до фиолетового - пятнах и полосках. Вид у меня был, надо сказать, неприличный. Попробовал окунуть лицо в холодную воду, но красивей от этого не стал. Я выглядел плачевно. Кроме всего прочего, своим острым ногтем Люсия расцарапала мне сбоку нос, и след от царапины чем-то напоминал обгоревшую на солнце шелушащуюся кожу.
Вместе с новым днем ко мне вернулась моя ненависть к этой женщине, целая и невредимая. Я понимал, что запутался в паутине гадкого паука на неопределенное время. Лучшее, на что я теперь мог рассчитывать, что она сама утратит ко мне интерес. В покое оставляют лишь те игрушки, которые перестают забавлять.
Я постарался хоть как-то скрыть свои синяки под толстым слоем талька, лишь ярче подчеркнув их контуры, после чего явился в столовую.
Мов и ее мать заканчивали завтрак в сопровождении магниевых вспышек. Как и было предусмотрено, обещанный накануне фотограф трудился вовсю, чтобы передать "непринужденную обстановку семейного уюта". Люсия красовалась в дезабилье, которое любой другой на ее месте стоило бы обвинения в посягательстве на нравственность. Мов подверглась кое-каким "поправкам" и выглядела теперь совсем как девочка. Люсии, разумеется, больше всего хотелось бы сфотографировать ее с косичками, играющей в серсо.
Когда я вошел, им пришлось прервать свое мероприятие.
- Морис! - воскликнула великая актриса. (Теперь я знал, какая же она в действительности была великая актриса). - Ничего, если ты выпьешь кофе за маленьким столиком?
Мов, раздосадованная, протянула ко мне руку.
- Сейчас мы закончим, - сказала она. - Это утреннее фотографирование - мамина затея. Видишь, меня вытащили прямо из кровати…
Однако она казалась довольной, не из-за самих снимков, а из-за того официального признания Люсией собственного материнства.
- Не стоит из-за меня беспокоиться, - огрызнулся я.
Когда я направился к дверям, Мов увидела мое разукрашенное лицо.
- Морис, что произошло? Что с твоей физиономией?
Люсия смотрела на меня с улыбкой. Фотограф, лысый парень в бархатном пиджаке, терпеливо ждал, пока мы закончим разговор.
- Кто тебя так? - настаивала девушка.
- Одна старая свихнувшаяся шлюха.
Прежде чем выйти, я, к своему великому удовольствию, увидел как с лица Люсии исчезает насмешливая улыбка.
Немного позднее Люсия и Мов пришли за мной на кухню. Я заканчивал завтрак, болтая о пустяках с Арманом, приходящим шофером Люсии. Арман не состоял у нее на службе. Он был мужем консьержки из соседнего дома, и Люсия нанимала его в тех случаях, когда не хотела сама садиться за руль большой блестящей хромированным металлом машины.
- Идите подготовьте машину! - бросила Люсия, входя на кухню.
- Она готова, мадам!
- Тогда идите и ждите меня в машине!
Он вышел, слегка обиженный, поскольку не относил себя к настоящим слугам.
Я допил свой кофе.
- Извини нас за эту интермедию, - сказала Люсия, - но ты не мог фигурировать на фотографиях, поскольку они должны иллюстрировать статью…
- Знаю, вы мне уже говорили, - резко оборвал я Люсию. - Великое откровение! У Люсии Меррер есть дочь! Что называется, запоздалое материнство!
- Ну что ты, Морис! - умоляюще произнесла Мов.
Из-за нее я не стал продолжать. А Люсия лишь тихо заметила:
- Этот юноша сегодня не в духе.
Она бросила на меня взгляд, в котором мне почудилась какая-то нерешительность, и вышла, напомнив нам, что вечером состоится грандиозная мировая премьера нашего фильма в "Мариньяне".
Кино - это искусство обманчивых представлений и превосходных степеней. Все Премьеры - грандиозные, даже когда они Десятые… А уж первые Премьеры, само собой - мировые…
Это предвещало милый вечерок. То, что я называл - Вечеринка-для-рукопожатий. Парижский высший свет в шикарных туалетах, с притворными улыбками, журналисты со своими сентенциозными замечаниями, лицемерные поцелуи, долгие, повторяющиеся для фотографов…
- Послушайте, - крикнул я вслед Люсии, - вы не думаете, что мне с моей рожей лучше не показываться!
Вернувшись назад, она подошла ко мне, согнутым указательным пальцем приподняла за подбородок мое лицо и внимательно изучила.
- Но это даже хорошо, - сказала она. - Вот уж фотографы обрадуются. Ты им скажешь, что репетировал сцену драки для будущего фильма… А я прибавлю…
Нет, она решительно чего-то недопонимала, а может, просто была ненормальной…
- Ну, да, это очень хорошо, это здорово! - весело прошептала она уходя.
Наконец мы с Мов остались наедине. С того момента, как мы расстались накануне, произошло, прямо скажем, немало событий… Мов покрыла мое лицо легкими нежными поцелуями.
- Это она сделала, да?
- Она…
- Почему?
- Я наговорил ей кучу гадостей… Она буквально обезумела.
- Из-за чего произошел скандал? Из-за… из-за нас? - Да.
- Она не хочет, чтоб мы поженились?
- Нет.
- Однако сегодня утром она мне сказала: "Поскольку ты собралась замуж, надо мне "определить" тебя социально… Я желаю вести в мэрию не мнимую племянницу, а мою родную дочь!"
Я пожал плечами.
- Болтовня! Ты, разумеется, клюнула, Мов? Бросилась ей в объятия, расцеловала, да? Сказала ей "спасибо"! Какая же гнусная дрянь, эта женщина! Она устроила этот спектакль, чтобы выиграть время, поскольку я пригрозил, что расскажу всем, что ты ее дочь, если она будет противиться нашим планам…
Мов изменилась в лице. Я крепко обнял ее, прижимая к своей груди.
- Прости, что так прямо и резко говорю с тобой об этом, но, знаешь, я испытываю чувство отвращения… Для того, чтобы жить жизнью Люсии, надо быть таким же ненормальным, как она!
* * *
Вечерний показ фильма, пардон, - Великая Мировая Премьера - удался на славу. Это был триумфальный успех! Я еще никогда не видел, чтоб зал устроил фильму такую овацию. Я уже присутствовал на закрытых просмотрах "Жертвы" и сам считал, что картина получилась. Но окончательно уверовал в успех после публичного показа фильма.
Меня радостно поздравляли. Крупнейшие продюсеры просили оставить за ними монопольное право на съемку с моим участием. Знаменитые режиссеры выразили желание работать со мной. Неожиданно я превратился в "крупнейшее открытие года". От света вспышек у меня заболели глаза…
Меня осыпали комплиментами, осаждали вопросами… Мне жали руки, меня обнимали, меня приглашали…
Мне казалось, что я попал в эдакие живые жернова, и они перемалывают меня, не причиняя боли. Я отчаянно цеплялся за нежный голубой взгляд Мов, от которого меня постоянно отрывала колышущаяся толпа, но он обязательно возвращался - горячий, влюбленный и выражающий столь абсолютную преданность, что я испытывал тихое счастье.
Потом мы направились в расположенный поблизости бар, где был устроен банкет в нашу честь. Какая-то часть публики отсеялась и осталась лишь пресса и великие мира кино.
Теперь мы с Люсией отвечали на вопросы журналистов в более спокойной обстановке. Люсия заявила, что она в восторге от "нового таланта", который открыла в моем лице.
Вдруг, когда наступило относительное затишье, один репортер из "Синемонда" поинтересовался моими планами на ближайшее будущее.
Я собрался было сказать, что еще ничего не знаю и что целиком полагаюсь на Люсию, как вдруг у меня возникла коварная мысль…
- Я намерен готовиться к собственной свадьбе! - сказал я.
Мое заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все присутствующие знали - или подозревали - о нашей связи с Люсией. Учитывая разницу в возрасте, никто не решился спросить, ее ли я имею в виду. Тем более, что в показанном час назад фильме мы с ней сыграли роли матери и сына.
- Я женюсь на Мов Меррер, - отчетливо прозвучал мой голос.
Я подошел к девушке и обнял ее за плечи. И снова беспорядочно засверкали ослепительные вспышки.
Когда я, бравируя, поискал взглядом Люсию, ее уже не было…
* * *
По дороге домой, ведя машину на большой скорости, Мов поделилась со мной своим беспокойством.
- Мне страшно, Морис…
- Чего ты боишься?
- Чтоб она не сделала какую-нибудь глупость.
Я подумал о маленьком изящном револьвере, пристроившемся в обитом тканью ящичке туалетного столика. И мне, мне тоже было страшно. Я снова видел Люсию такую, как накануне, размахивающую оружием со словами: "Я способна натворить бед, еще не знаю, каких". Она прекрасно могла в приступе болезненного тщеславия сыграть роль убийцы за отсутствием роли жертвы, к которой столь страстно стремилась.
- Ты не должен был говорить об этом журналистам…
- Надо было поставить твою мать перед свершившимся фактом!
- Я не уверена, что с ней это удачная политика…
- Посмотрим…
Мов остановила машину у ограды. Прежде чем выйти, я схватил девушку за руку.
- Ты уверена, что любишь меня, Мов?
- Я, да, Морис… но…
- Но?
- Я не так уж уверена во взаимности. Знаешь, какой я иногда задаю себе вопрос?
Я знал, но все же дал ей сказать.
- Я спрашиваю себя, не любишь ли ты меня просто из противоречия ЕЙ.
- Не говори глупостей.
- Это не ответ, Морис!
- Боже мой, неужели ты думаешь, я объявил бы всем этим людям о нашей помолвке, если б тебя не любил?
Мов поцеловала меня, и мы вошли в дом.
* * *
Люсия стояла наверху на лестнице. Она все еще была в вечернем платье, которое обнажало ее прекрасные, не желающие стареть плечи.
- Зайдите ко мне! - сказала она и, повернувшись, вошла в маленькую комнату, служившую ей кабинетом.
Когда мы появились на пороге, Люсия сидела за письменным столом из красного дерева, надев очки и перебирая какие-то бумажки.
Мы с Мов стояли рядом, как провинившиеся дети, которые знают, что их ждет нагоняй. Я снова растерял всю свою уверенность.
Люсия сняла очки и положила на разбросанные на столе бумаги. Два стекла косо отражали свет и сверкали как глаза самой Люсии.
На ее красивом лице застыло трагическое выражение. Оно не могло оставить равнодушным даже человека, знающего Люсию так, как знал ее я.
Мов первая нашла в себе силы прервать затянувшееся молчание.
- Послушай, мама…
- Ничего не говори, - хриплым голосом прошептала Люсия. - Нет, дочь моя, ничего не говори…
Она улыбнулась. Почти что мило.
- Полагаю, вы подготовили свой государственный переворо-тик вдвоем?
- Нет, Люсия, - тихо ответил я. - Мов понятия не имела, как, впрочем, и я сам, о том, что должно произойти. Я поддался порыву, вот и все.
- А я, представьте себе, - она улыбнулась на сей раз чуть томно, - подчиняюсь не порыву, а хорошо обдуманному решению.
Она снова надела очки.
- Итак, дети мои, раз вы любите друг друга, убирайтесь отсюда вон!
Мы с Мов переглянулись.
- Идите собирайте вещички и исчезайте! Мов, поскольку ты несовершеннолетняя, ты должна оставаться под моей опекой. Поэтому вы будете жить в моем доме в Моншове, отдаю его вам…
От изумления мы не могли двинуться с места. Я пытался понять по сверкающим от сдерживаемой ярости глазам, играет она или же говорит искренне.
- Вот чек, Мов… Три тысячи франков… Как-нибудь устроитесь… Теперь убирайтесь и больше чтоб я вас не видела! Вы слышите!
Мы по-прежнему стояли как вкопанные. Ее решение выглядело невероятным.
- Идите, детишки, любите друг друга! Но помните одно: для того, чтобы пожениться, вам придется ждать совершеннолетия Мов, ибо я никогда не дам вас своего согласия. Никогда!
Мов огорченно покачала головой.
- Никому не пожелаю такой матери, - вздохнула она. - Бедная женщина!
Люсия подошла к дочери и протянула ей чек. Мов взяла его в руки и тут же порвала.
- Ладно, я еще согласна жить в твоем доме, - сказала она, - ведь ты способна поместить меня в психушку, если мы захотим куда-нибудь уехать. Но свои мерзкие деньги можешь оставить себе, обойдемся без них.
Мов вышла.
Я собирался последовать за ней. Неожиданно Люсия схватила бронзовый бюст - то было ее собственное изображение - и изо всех сил швырнула мне в голову.
- Убирайся, подонок!
Я не успел уклониться, и скульптурка угодила мне прямо в висок. Внезапно я погрузился в непроглядную ночь и упал на ковер, пытаясь, однако, несмотря на потерю сознания, притормозить падение.
Это беспамятство длилось недолго. Мне кажется, я снова открыл глаза, как только очутился в горизонтальном положении. Сквозь розовый туман я увидел стоящую около меня на коленях Люсию. Она склонила свое горящее лицо над моим, и ее слезы падали мне на щеки.
- Ох, мужичок, - рыдала она. - За что ты мне сделал это?! Я так люблю тебя! Так люблю!
Я ощущал страшную головную боль, но все же сумел подняться. Комната вокруг меня вращалась. Это продолжалось мгновенье. Затем все остановилось. По контрасту окружающие предметы показались застывшими и утратившими объемность как на фотографии, а Люсия - безжизненной.
- Мы уходим, Люсия!
Она по-прежнему стояла на коленях, не отрывая от меня затуманенного глазами взгляда. От всего ее существа исходил отчаянный зов, на который я не в силах был ответить.
- Прощайте, Люсия! И да поможет вам Бог!
Когда я добрался до своей комнаты, Мов как раз выходила от себя с чемоданом в руках.
- Поторопись! - ее голос звучал умоляюще.
ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ
Глава XV
В дом в Моншове мы приехали глубокой ночью. Это была небольшая ферма, переоборудованная в прелестный загородный домик. Он имел всего один этаж, где размещались обставленные в английском стиле гостиная и две спальни.
В помещении было холодно. Мов включила газовое отопление. Затем пошла готовить нам постели, в то время как я пытался разжечь огонь в большом камине в гостиной, чтобы вдохнуть в эту комнату немного жизни, на что мы с Мов очевидно были неспособны.
Два чемодана, стоящие посреди гостиной, придавали помещению мрачноватый и драматичный вид.
При других обстоятельствах этот дом показался бы мне очаровательным и располагающим к отдыху. Уютный, тихий, он был просто создан для того, чтобы здесь забыться, а быть может, и исцелиться. Однако этой ночью я чувствовал себя в нем неприкаянно.
Когда вернулась Мов, я понял по ее разочарованному лицу, что она испытывает ту же тоску. Мы были словно брошенные дети.
Она села рядом со мной и обхватила мою голову руками. На виске у меня вскочила противная шишка от удара бронзовой скульптуркой. Волосы в этом месте слиплись от крови. Я внимательно рассмотрел свою рану в зеркале; при этом у меня почему-то возникла ассоциация с подбитым зайцем.
- Господи! - вскрикнула Мов. - Это опять она?
- Да, прямо перед нашим отъездом…
- Мы хорошо сделали, что уехали, Морис… В конце концов она бы тебя убила… Погоди, сейчас я поухаживаю за тобой.
- Не надо, оставь, рана уже подсохла, заживет и так…
Мов долго плакала, склонив голову мне на грудь. Я сдерживался сколько мог, но все же моя тоска взяла верх, и наши слезы смешались в едином приступе отчаяния.