Егор едва дождался утра, чтобы приступить к работе над картиной. Трудился он быстро и легко, подчиняясь нахлынувшему вдохновению. Приходил из училища, мыл руки, перехватывал что-нибудь на кухне, переодевался и шел к себе в комнату, к мольберту. Ему очень хотелось успеть к сроку - хотя кто ставил перед ним сроки? До Машиного дня рождения оставалось еще полгода, не говоря уж о Рождестве и Восьмом марта… И все равно не успел, потому что обнаружил в почтовом ящике военкоматовскую повестку.
Сейчас, спустя три года, тот период в его жизни (сборы, мамины слезы и папины наставления) почти стерся из памяти. Осталось лишь некое расплывчатое пятно: шумные проводы на вокзале, в компании таких же, как он, стриженых под ноль призывников, расстроенная гитара, марш "Прощание славянки" из хриплого динамика, и надсадный рев магнитофона у Ромки Заялова под мышкой - этот магнитофон Егор привез из Таллина вместе с целой коробкой кассет с рок-н-роллом…
Кто бы сказал ему тогда, что вскоре он возненавидит рок-н-ролл. Кто бы заикнулся, что небо будет вызывать у него неприятную дрожь в коленках - такую же необъяснимую, как ненависть к музыке на магнитофонных кассетах. Особенно в разгар июля, когда слепящее солнце торчит в зените, и воздух мерно колышется над нагретым асфальтом.
Потому что такое небо - дрожащее от зноя и копоти - было там , над Эль-Бахлаком. Маленьким, исключительно грязным городишкой в такой же маленькой южной республике, где эмиры, генсеки и президенты сменяли друг друга каждые полторы недели.
Впрочем, сначала, до Эль-Бахлака, были шесть месяцев "учебки" в Фергане. Там их, сто двадцать зеленых новобранцев, с утра до ночи мордовали горными марш-бросками, стрельбами и парашютными прыжками - в таких замысловатых условиях, что мог выдумать только сбежавший из клиники маньяк-извращенец.
В миру маньяк-извращенец носил кличку "майор Свидригайлов" и был он настоящим кошмаром для них, для всех ста двадцати. Больше всего он напоминал старого бойцового краба - громадными волосатыми ручищами и голым шишковатым черепом. И, как и положено крабу, он всегда выглядел угрожающе - даже когда шел в столовую. Или, застегивая на ходу ширинку, вылезал из гальюна. Что уж тогда говорить о занятиях по рукопашному бою (он был мастером пушту и южно-китайского стиля Тигра), что уж говорить о марш-бросках, где он мог загонять любого, лет на двадцать моложе себя…
К Егору майор Свидригайлов относился со сдержанным уважением. В их часть неожиданно нагрянул проверяющий из штаба округа, и Егор вдвоем с Эдиком Авербахом, бывшим до армии актером московского ТЮЗа, сутки напролет в пожарном порядке оформляли красный уголок.
- Талантливые вы, черти, - сказал майор следующим вечером, когда напоенного до бесчувствия проверяющего отправили восвояси. - Вон какую стенгазету отгрохали… Только уж постарайтесь там, - он опять кивнул за окошко, - не переть на рожон. А то знаю я вас, творческих личностей: так и норовите на пулю налететь. Был у меня один… скульптор по профессии. Сваял бюст нашего генерала тому на юбилей. Хороший получился бюст, получше даже, чем оригинал. Генерала, правда, через полгода убрали: он, сволочь, наше оружие продавал "духам". И не какие-нибудь пистолеты-пулеметы: два танка, БТР, три переносных зенитных комплекса… А из бюста ребята потом копилку сделали.
Егор кивнул: копилку он видел собственными глазами, когда разрисовывал красный уголок. Перед визитом проверяющего Свидригайлов распорядился спрятать ее в лопухи у забора, от греха подальше…
- Ну, а скульптор? - спросил Эдик с набитым ртом.
- Подорвался, - сухо ответил майор. - Их грузовик в ущелье наскочил на мину. Десять человек ехали в кузове: у девятерых ни царапины, а его - башкой о борт, и насмерть. Судьба.
- Судьба, - согласился Егор.
Их подняли за пару часов до рассвета - Егор и глаз не успел сомкнуть. Кто-то выматерился вполголоса, торопливо и досадливо, на бегу: опять учения, что ли? Только позавчера же, мать их… Однако его не поддержали: все каким-то "верхним" чутьем поняли: нет, на этот раз - не учения. На этот раз все по-серьезному. В хмуром молчании, без обычных шуток-прибауток, погрузились в дребезжащий заклепками транспортник и взлетели, успев разглядеть, что везут куда-то через хребет, в сторону границы. Сели через час, на бетонную полосу посреди красновато-черной пустыни, и получили команду расположиться в ржавом ангаре. Днем, когда ангар нагрелся до температуры финской бани, вылезли наружу, одуревше обозревая окрестности: пустошь, вышки в колышущемся от зноя воздухе, колючая проволока и бетонная полоса, по бокам которой, в сухой траве, надрывно и безжизненно, как механизмы, трещали кузнечики.
Ближе к вечеру на "ГАЗике" приехал донельзя раздраженный штабной полковник. Угрюмо прошелся по территории, перебросился парой начальственных фраз со Свидригайловым и отбыл, оставив вместо себя обозного солдатика. При солдатике были термосы с подгоревшей овсянкой и чай, про который все дружно решили, что это теплая верблюжья моча. Видя в глазах подчиненных немой вопрос, майор процедил сквозь зубы:
- Хорошего мало. В Эль-Бахлаке очередная попытка переворота, власть захватил какой-то местный фюрер-экстремист из организации "Черный барс". Его люди блокировали наше представительство, а посла с женой и человек десять журналистов держат в заложниках на телецентре. Требуют немедленного вывода войск и двадцать миллионов баксов контрибуции. Ни на какие переговоры не идут, угрожают взорвать телецентр к чертям собачьим. Генералы пока совещаются, ждут команды из Москвы. Возможно, отдадут приказ штурмовать. Так что, парни, готовность номер ноль.
…Приказ пришел в полночь. К тому времени "барсы" начали убивать заложников - прямо перед телекамерами, вещавшими на всю республику. Егор смотрел передачу по крошечному переносному телевизору, сидя в автобусе в квартале от захваченного здания.
Экран показывал полного рыжебородого мужчину, всклокоченного, в гавайской рубашке и бежевых брюках - из американской "Кроникл", и молодую светловолосую женщину с ладной точеной фигуркой - из "Московского комсомольца". Оба стояли на коленях, со связанными руками. Американец что-то лопотал без остановки - наверное, просил оставить ему жизнь. И, должно быть, обещал деньги.
Женщина ничего не говорила, только было видно, как мелко дрожат ее губы, и катится по щеке слезинка, похожая на кусочек горного хрусталя. Безжалостная камера показала это крупным планом: уголок глаза, и влажная дорожка сверху вниз, чуть более светлая, чем загорелая кожа…
Егор слышал, как щелкнули выстрелы, и они повалились друг на друга - мужчина и женщина, а главный "барс" степенно вышел на середину кадра и спокойно, словно профессор на лекции, повторил свои требования. Егору почудилось, будто "барс" смотрит сквозь камеру прямо на него: а ты, мол, как хотел, старик? Все по-взрослому, и никакого обратного пути.
Ничего, шевельнул Егор одними губами. Я тебя понял… старичок. Жди, скоро встретимся. Судя по напряженному молчанию вокруг, остальные думали так же.
Скоро встретимся.
А потом майор Свидригайлов прижал пальцем микрофон в ухе, кивнул кому-то невидимому и лаконично бросил:
- Все. Пошли, парни.
Сам штурм Егор помнил плохо. Время будто свернулось в кольцо. Часы стали минутами, минуты вдруг растянулись в бесконечность - стремительный бросок до угла здания, где вжались в стену гротескные фигуры, затянутые в камуфляж, поднятая вверх пятерня майора Свидригайлова: всем внимание, входим на счет "три"…
Вспышка, едкие клубы дыма, еще бросок, вытянувшись горизонтально - вдоль извилистого коридора, вверх по лестнице, снова по коридору, черная фигура справа (он на бегу полоснул очередью от бедра - фигура упала), дверь в комнату, где держали заложников… И почему-то громкий и хриплый рок-н-ролл - кто-то из террористов приволок с собой дешевый кассетник и врубил…
Все остальное произошло быстро - быстрее, чем это можно описать. Дверь разлетелась в щепки, и Егор, который находился от нее чуть дальше других, опоздал на пару секунд. А когда он вбежал внутрь, крики и выстрелы уже смолкли. Шестеро террористов вповалку лежали на полу, в тех позах, в которых застала смерть - среди поломанной мебели и оседающей цементной пыли. Все, кроме главаря, были в шерстяных масках-шапочках - стоило бы снять их, чтобы взглянуть на лица, но отчего-то никто к ним не притронулся. Предводитель "барсов" лежал отдельно от остальных - на спине, вытянувшись едва ли не по стойке "смирно". Пулевые отверстия прочертили щегольской пиджак наискосок, от ключицы к левому боку, идеально ровной строчкой. Правая рука все еще сжимала тупоносый "бергман". Вот и встретились, вяло подумал Егор, глядя на труп: холодное лицо с тонким волевым ртом и широко расставленными глазами - вообще красивый мужик, бабы так и липли, поди…
Оставшихся в живых заложников вывели наружу, и здание, где еще недавно шел бой, разом опустело. Остались лишь тела на полу - но их заберут позже. Единственным живым существом здесь, как ни странно, казался магнитофон, оставленный террористами - ядовито-желтый китайский кассетник, по-прежнему изрыгавший рок-н-ролл. Его чудом не задела ни одна пуля. Егор постоял возле него - рука так и тянулась выключить, но почему-то он не решался. Вместо этого он вылез в коридор, толкнул какую-то дверь - надо думать, в туалет…
И нос к носу столкнулся с человеком в маске, с последним "барсом", оставшимся в живых - вот хрень, ведь все здание обшарили сверху донизу, включая сортир, где же он прятался?!
В грудь врезалось что-то стремительное, как комета - Егор едва успел прянуть в сторону и ударить локтем в незащищенное горло: боевик влетел в этот удар, как в шлагбаум, и растянулся на полу. Однако тут же вскочил, завизжав от ярости, и снова бросился в атаку…
Выстрелы ударили откуда-то сбоку и снизу, с лестницы. Террорист дернулся, как марионетка, и повалился ничком прямо на Егора, будто желая прикрыть его своим телом. Егор судорожно забился, сбросил с себя чужое тело (странно, оно было совсем не тяжелым, килограммов пятьдесят, не больше), и откатился в сторону. Майор Свидригайлов, Егоров спаситель, держа оружие наготове, приблизился к "барсу" и присел на корточки. Запустил два пальца под подбородок, потянул вверх, чтобы снять маску, и присвистнул:
- Баба…
Шатаясь, Егор привстал и взглянул в мертвое лицо. Нет, не баба, вломилось в сознание через добрые полминуты. Девочка. Никак не старше пятнадцати, вот почему стандартный "калаш" показался в ее руках уродливым переростком…
- Шахидка, - пробормотал майор и тяжело поднялся, не по-уставному опираясь на автомат, как на палку. - Тайное оружие ислама. Слыхал про такое?
- На лекции в "учебке", - заторможенно ответил Егор.
Подошел Эдик Авербах. Лицо у него было какое-то непривычно застывшее, словно стянутое.
- Они все там, - сказал он без выражения. - Все - женщины. Кроме главного. Мы только что осмотрели трупы…
И без сил прислонился затылком к холодной стене.
Надо бы мне тебя ненавидеть, подумал Егор, глядя на мертвую террористку. Вспомнился маленький переносной телевизор в автобусе, и кадр, обошедший позже полмира: мокрая полоска на щеке журналистки из "Комсомольца" - крупно, во весь экран, за секунду до выстрела в висок… Да, ненависть тут была бы уместной. Однако, видимо, в его сознании что-то неправильно замкнулось. Его вдруг пронзила острая жалость - настолько острая, что перехватило горло. Он протянул руку и коснулся лица девочки - чистого, спокойного, даже нежного.
И девочка неожиданно открыла глаза.
В них совсем не было ненависти - только боль. Бесконечная, черная, как черная дыра в дальнем космосе. Как целая россыпь черных дыр на спине и груди - пули майора прошили террористку навылет. Она хотела что-то сказать, но изо рта вырвался только фонтанчик крови, залив шею и подбородок.
- Она жива! - выкрикнул Егор. - Товарищ майор, надо врача, скорее!
Свидригайлов покачал головой.
- Все равно долго не протянет. И медиков я сюда пустить не могу: вдруг где-то взрывчатка заложена… Ладно, бери ее на руки и неси вниз, там машина "Скорой помощи"… Да заткните кто-нибудь эту шарманку!
Последнее относилось к магнитофону, по-прежнему оравшему на подоконнике. Эдик отлепился от стены и склонился над аппаратом, отыскивая кнопку "стоп". Егор с девочкой на руках стал осторожно спускаться по лестнице. Девочка еще дышала: розовые пузыри надувались и лопались в уголках посеревших губ, но дыхание становилось все медленнее…
- Потерпи, - сказал он. - Сейчас поедем в больницу, Только не умирай, ладно?
И ему показалось, что она улыбнулась.
Вот только…
Только смотрела она почему-то не на Егора, не на майора Свидригайлова, а на Эдика Авербаха. И в этой улыбке, в огромных черных зрачках - уже предсмертных, подернутых белесым туманом - вдруг мелькнуло секундное торжество.
Палец Эдика на клавише "стоп"…
- НЕ ТРОГАЙ!!! - заорал Егор. И опоздал.
Вспышка бритвой полоснула по глазам. Раскаленная, как Солнце, как целый миллион солнц, взрывная волна ударила, сбила с ног, закружила в вихре, и он кубарем полетел вниз со ступенек.
"Повезло, - сказал ему врач в госпитале. - Я бы на твоем месте до конца жизни в церковь ходил и свечки перед иконой ставил. Ни одного осколка. Легкое сотрясение, ушибы и царапины можно не считать. Через пару недель будешь бегать как новенький".
"Повезло, - сказал майор Свидригайлов. Он лежал на кровати, в бинтах и дурацкой полосатой пижаме. - Скоро выйдешь отсюда - на свободу, как говорится, с чистой совестью. А у меня завтра операция: осколок будут из бедра вынимать. Хирург сказал, ходить буду, а вот в футбол играть - вряд ли. Ну, это мы еще поглядим, кто кого… У тебя курева нет? А то мое сестрички отобрали…"
"Повезло", - сказал Эдик Авербах, которого отправили на родину, запаянного в цинк. Он приходил к Егору в палату почти каждую ночь, едва госпиталь засыпал. Приходил и тихо присаживался на уголок кровати - задумчивый, молчаливый, со слегка рассеянной улыбкой в уголках губ. С этой грустной улыбкой он когда-то играл Арлекина в своем ТЮЗе, и ребятишки бегали на его спектакли раз по десять, специально чтобы поглядеть на "дядю Эдика" - оказывается, он был талантливым артистом, Эдик Авербах, артистом с большой буквы, без всяких натяжек…
С тех пор прошло два с половиной года - точнее, два года и семь месяцев. Подземный переход, посреди которого Егор стоял сейчас, был, как и Вселенная, равнодушен ко времени. Даже две бабульки напротив киоска с сигаретами были те же: одна пониже и пошире в талии, другая повыше и с бородавкой на кончике носа. Все было в точности так же, как три года назад (три года, семь месяцев и четыре дня, машинально поправил себя Егор). Все - кроме скрипки.
Скрипки не было.
На всякий случай Егор прошел весь тоннель из конца в конец, словно еще надеясь на что-то… Однако единственным источником звуков, которые с натяжкой можно было принять за музыкальные, был вусмерть пьяный аккордеонист с фантастическим репертуаром: "Шумел камыш", "Раз пошли на дело - я и Рабинович" и забытая нынешним поколением "Взвейтесь кострами…"
Егор постоял в раздумье, и медленно, как во сне, двинулся к выходу.
- Ищешь кого-то, сынок? - услышал он сзади и обернулся. Бабулька-торговка, та, что пониже росточком, выжидательно заглядывала ему в лицо.
- Марию, - повторил Егор. - Девушку, которая здесь играла.
- Так ее увезли еще прошлой осенью, - с улыбкой доложила бабулька. - А с тех пор она тут и не показывалась… Да заткни ты свою шарманку! - вдруг рявкнула она на аккордеониста, в очередной раз занудившего "Близится эра светлых годов…" - Поговорить с человеком не даст, ирод.
- Увезли? - нахмурился Егор. - Кто?
- Да какой-то хлыщ… Пришли, подарили цветы и увезли на иномарке… Один-то, я помню, сказал, что он… как эта дрянь называется, Кузьминична?
- Продюсер. Который концерты разным знаменитостям устраивает.
- Да ты что? - восхитилась ее подруга. - Значит, наша Машенька - знаменитость?!
- А ты думала. Как она на скрипке-то играла - я такое только по радио слышала…
- Спасибо, - с трудом выговорил Егор и зашагал прочь.
Ему понадобилось изрядное количество времени, чтобы вспомнить нужное имя: Ляля Верховцева. Машенькина соседка по комнате в общежитии - если, конечно, не поменяла жилплощадь за истекший период. Едва ли не последняя надежда хоть что-нибудь разузнать…
Он добрался уже в одиннадцатом часу вечера - и теперь стоял, забившись под узкий козырек подъезда. Ожидание обещало быть долгим: кто ее знает, эту Лялю, она девочка взрослая, и вовсе не обязана коротать ночь в собственной постели. Однако Егор увидел ее, не успев даже выкурить сигарету. И тут же узнал, хотя никогда не встречал раньше.
Навскидку ей было около двадцати пяти. У нее было очень гладкое, почти кукольное личико: ни единой складки в носогубной области, ни единой морщины на девственно чистом лбу - должно быть, она уйму денег тратила на всякие там кремы, бальзамы, лосьоны… Он шагнул навстречу и спросил:
- Извините, вы Ляля?
Она смерила его надменным взором.
- Кому Ляля, а кому Алевтина Даниловна. Ступай, я убогим не подаю.
- Ну и зря, - примиряюще сказал он. - Благотворительность нынче в моде… Вообще-то я знакомый Марии.
- И что?
- Вы не знаете, как ее найти?
Она снова оглядела Егора с ног до головы, тут же приметив изрядно поношенные брюки, порез на щеке от скверной бритвы и штопку на воротнике рубашки. И сочувственно проговорила:
- Да… Плохи твои дела, парень.
- Что-то не так? - осведомился Егор, почувствовав неожиданную злость. - Носки не в тон?
- Тебе имя Юлий Милушевич ни о чем не говорит?
- Нет. Это наш новый губернатор?
Девушка лениво протянула руку - пальцы у нее были такие же, как и у Марии: длинные, тонкие, чувственные, - и коснулась его волос возле виска.
- Откуда же ты такой взялся? Не с Луны, часом?
Егор промолчал. Ляля вздохнула и сжалилась:
- Юлий Милушевич - это очень известный антиквар и покровитель искусств. Кроме того, у него с десяток магазинов со всяким там компьютерами-факсами-шмаксами, - она усмехнулась. - Вообще-то некоторая дремучесть тебе к лицу. Придает индивидуальности. Не хочешь зайти? У меня где-то "Миральва" была припасена…
Ляля небрежно кинула на диван сумочку, попутно сгребла со стола несколько пустых пакетиков из-под чипсов, и скрылась за створкой шкафа ("Я переоденусь, о’кей? Только, чур, не подглядывать и рук без команды не распускать"). Вышла уже в шелковом халатике - очень коротком, расшитом разноцветными павлинами по бледно-зеленому полю. Грациозно нагнулась, вынула из холодильника запотевшую бутылку, плеснула в бокал и протянула Егору:
- Будешь?
Он задумчиво взял, повертел в пальцах, чувствуя острое желание надрызгаться до зеленых чертиков.
- У тебя с Машкой что-то было, да? - спросила Ляля.
- Давай лучше сначала об этом… О Юлии Милушевиче. Когда Мария с ним познакомилась?
- Прошлой осенью и познакомилась. У него в компании намечалась вечеринка. Концерт для важных "шишек" и все такое. Никакого варьете, девочек на шесте - только Брамс, Моцарт и "Аппассионата" Бетховена. Должен был приехать какой-то известный скрипач, но не приехал. Юлий срочно искал замену.
- Странное место для поисков - подземный переход…