Вот только думал я в ту ночь вовсе не о герцоге. Все мои мысли витали вокруг дочери лекаря - словно она украла их. Вот только радости не было никакой. Я ведь видел, как она смотрела на принца. И как она улыбнулась ему - не мне, не мне предназначалась эта улыбка…
Утром я был хмур и неразговорчив и едва кивнул за завтраком месье Торнамболю - должно быть, его удивила такая непочтительность. Франсуаза же, напротив, была мила и весела: больной шел на поправку, чего ж еще желать…
Герцог и вправду решил долго не залеживаться: рана оказалась глубокой, но неопасной. Через неделю он уже вставал с постели, потом стал спускаться в столовую, потом - выходить на улицу. И всякий раз он очень любезно раскланивался с Франсуазой - невооруженным глазом было заметно, что они…
Однако я ничем не выдал своих чувств - даже когда настала пора прощаться. Его высочество к тому времени совершенно выздоровел. Мы щедро расплатились с доктором, собрали вещи и готовились сесть в коляску, когда Франсуаза робко подошла ко мне и спросила:
- Простите мне мою дерзость, сударь, но… Умоляю, скажите, я чем-то обидела вас?
- О чем вы, сударыня?
- Но вы всегда были так холодны со мной… В чем причина?
- Причина? - я нахмурился. - Причина в том, что вы и герцог…
Она отступила на шаг.
- С чего вы взяли?
- Это было заметно.
- Нет, нет… - она замолчала. Я ждал продолжения и дождался: - Я думала о вас все эти дни.
- Обо мне? - я окончательно растерялся.
- О вас.
Все еще не веря себе, я шагнул вперед. И слегка наклонился, потому что был выше ее ростом. А потом, через томительный бесконечный миг, почувствовал ее губы…
Франсуаза. Моя любовь, моя мечта, моя боль… Женщина, с которой я прожил самые восхитительные, самые прекрасные шесть месяцев своей жизни. И которую оставил в далеком враждебном Париже. Надеялся ли я когда-нибудь увидеть ее снова? Надеялся ли я вернуться в свой город - ведь любой эмигрант мечтает вернуться на родину, верхом на белом коне и под звуки фанфар… Жаль только, суждено это далеко не всем.
Я помнил свой последний день в Париже - так ярко, будто это было вчера. Вчера, а не восемь лет назад…
Восставший народ взял Бастилию.
Трудно было описать ликование, охватившее всех - от мала до велика. Я шел мимо домов - и видел, как люди обедали, вытащив столы на улицу. На ступеньках церкви распевали "Allons, enfants de la patrie!"*, в Люксембургском саду маршировали с ружьями новобранцы-санкюлоты, и старьевщики пытались всучить прохожим позолоченные скипетры, короны и монашеские ризы. Женщины и мужчины щеголяли в красных колпаках, и все стены домов были оклеены разноцветными газетами в несколько слоев - их вешали расклейщики с жестяными бляхами. Громадный театр абсурда, где актерам вместо бутафорских ружей по недосмотру выдали настоящие… Я почувствовал себя в безопасности, лишь добравшись до нашего особняка на улице Клери.
В доме шли сборы: семья принцев де Конде готовилась к отъезду из Франции. Молодой герцог, наблюдая, как слуги укладывают баулы, криво усмехнулся.
- Как в старые добрые времена, правда, Анри? Только, боюсь, уезжаем на этот раз надолго.
Я улыбнулся в ответ.
- Ваш батюшка всегда говорил, что перед дорогой самое главное - зарядить оружие. Так что, с вашего позволения, я проверю шкатулку с пистолетами…
У себя в комнате я застал Франсуазу. Она стояла возле раскрытого окна и смотрела на город.
- Ты еще не собралась? - спросил я.
- Я не еду, - ровным голосом отозвалась она.
- Почему? - удивился я. - Что ты задумала?
- Я остаюсь в Париже, - сказала Франсуаза. - Я хочу бороться за свободу вместе со всеми. И, если надо, отдать жизнь…
- Свобода? - я сел на кровать, сдвинув в сторону ворох вещей, готовых к упаковке. - Милая, опомнись. Посмотри вокруг… Посмотри, что творился на улицах! Кругом хаос, разрушение, кровь…
- Революция не бывает без крови, - возразила она. И я поразился твердости в ее голосе.
Видит Бог, я пытался образумить ее. Я рисовал ей картины голода и всеобщего страха - то, что ждало бы нас, останься мы в охваченном безумием Париже. Я расписывал достоинства жизни в тихом маленьком герцогстве Баденском, куда мы собирались уехать - ничего не помогало. Она не слушала. А потом и вовсе отошла от меня. Я с трудом удержался, чтобы не упасть - силы вдруг оставили меня, тоска навалилась черной пеленой… Франсуаза коснулась цветка у себя на платье и медленно проговорила:
- Я получила его в Якобинском клубе из рук самого Робеспьера. И дала клятву, которую теперь собираюсь нарушить.
- О чем ты? - безжизненно спросил я.
- Я должна была донести на вас с герцогом в Комитет общественного спасения. Вам действительно нужно уезжать из Парижа. Сегодня же. И будет лучше, если вы воспользуетесь не каретой, а наемным экипажем. Их не так тщательно проверяют.
Почему-то мне почудилось, что она хотела обернуться. Она даже чуть замедлила шаг на пороге комнаты - может быть, ожидая, что я окликну ее. Что снова попытаюсь удержать ее от принятого решения. Или - как знать - сам откажусь ехать с герцогом, я ведь не был ни дворянином, ни убежденным роялистом… Одно я знал наверняка: революция отняла у меня женщину, которую я любил. И за это я ненавидел революцию.
Мы уехали из Парижа, как и советовала Франсуаза, в замызганной почтовой карете, взяв лишь два дорожных баула.
- Ничего, мой мальчик, - сказал старый герцог, в последний раз оглянувшись на ворота дома. - Ничего, мы еще вернемся, помяни мое слово…
Его высочество ничего не ответил. Верил ли он в пророчество отца? Возможно, да, возможно, нет…
Мишель-Жозеф де Конде умер в эмиграции, в Эттенхейме. Одна из местных газет посвятила этой новости два абзаца, в рубрике "Разное". Годом позже Луи-Антуан встретил свою будущую жену, графиню Шарлотту. А еще через год родилась принцесса Жанна-Луиза. То самое крохотное существо, что в данный момент сосредоточенно ковыряло прутиком островок подтаявшего снега под старым деревом. Мы наблюдали за малышкой в три пары глаз - будто стражи некоего бесценного сокровища. Все-таки в этом доме, в замке Конде, главенствующую роль играла именно она, юная принцесса. Ибо для любящих родителей их дитя всегда превыше всего…
Меня разбудили среди ночи. Я проснулся и с удивлением увидел возле своей кровати младшего лакея Пюно.
- Ну что там еще? - спросил я с неудовольствием.
- Там… Там какие-то люди. С факелами и в масках… И, по-моему, они вооружены.
На всякий случай я принюхался.
- Ты не перебрал вчера, дружок?
- Клянусь! - он боязливо покосился на окно. - Взгляните сами!
Я подошел к окну и посмотрел вниз. Там, внизу, в предутренней дымке, горели факелы. Они были повсюду: в парке, в саду, перед воротами особняка…
- Поднимай всех, - распорядился я. - Разбуди его высочество, и скажи гувернантке, чтобы оставалась в детской и покрепче заперла дверь. Да не стой столбом! - рявкнул я, уже одетый и лихорадочно соображающий, где моя шкатулка с пистолетами.
В дверь ударили так, что она чуть не слетела с петель. Слуги в доме выжидательно посмотрели на меня: я был старшим по должности. С трудом совладав с собой, я подошел к двери и открыл в ней маленькое окошечко. Кто-то снаружи - огромный (так показалось), в черной маске и треугольной шляпе, рявкнул:
- Именем Директории, отворите!
- Что там, Анри? - услышал я за спиной.
Герцог стоял на лестнице - без камзола, в расстегнутой на груди кружевной рубашке, со шпагой в руке.
Я промолчал - ответа здесь не требовалось. Только посторонился, чтобы герцог мог подойти к двери.
- Я принц Луи-Антуан де Конде, герцог Энгиенский, - сказал он спокойно. - Владелец этого поместья. Кто вы и что вам нужно?
Звуки на улице стихли.
- Вы, милорд, - прозвучал тот же резкий голос. - Я имею на руках приказ о вашем аресте.
- Приказ об аресте? - переспросил принц. - И каковы же обвинения?
- Участие в заговоре против Франции и подготовка покушения на ее Первого консула Наполеона Бонапарта. Не усугубляйте своего положения, ваше высочество. В случае сопротивления мне приказано применить силу.
- Луи, - прошептала графиня Шарлотта, появившись в дверях спальни - бледная, как привидение, с распущенными волосами, в длинном халате, накинутом поверх ночной сорочки.
- Не волнуйся, - одними губами произнес герцог. - Иди к себе. Скоро все разъяснится.
Графиня вдруг посмотрела в мою сторону. Я понял, подошел, и она тут же схватила меня за руку. Пальцы у нее были ледяные и слегка подрагивали, хотя она пыталась скрыть волнение.
Она потянула меня в спальню. Подчинившись, я шагнул за порог, и увидел у нее в руке старинный золотой медальон в форме трилистника с большим ярким изумрудом вместо крышки. Мне была знакома эта вещь. Графиня Шарлотта особенно дорожила ею…
- Мы всегда доверяли вам, Анри, - прошептала она, словно в лихорадке. - Поэтому сейчас не приказываю, а прошу… как близкого друга… Спасите мою дочь! Постарайтесь вывести ее через заднюю калитку, - и нетерпеливо сунула мне медальон. - Это вам…
Я отшатнулся.
- Ваше высочество, неужели вы думаете, что я…
- Вам предстоят расходы, - перебила она. - Возможно, придется платить тем, кто укроет вас на время. Или давать взятки властям. Не скупитесь. Больше я не в силах ничем вам помочь.
- Но вы тоже можете уйти!
Она покачала головой.
- Я останусь с мужем. А вы идите, Анри. И помните, вы обещали мне спасти Жанну.
Дверь внизу продолжала трещать под ударами.
- Отоприте, - холодно приказал герцог слугам. - Иначе они вправду ее высадят.
Запор откинули. Человек в маске, которого я видел сквозь окошко, шагнул через порог, не обращая внимания на два ружья, нацеленных ему в грудь.
- Скажите своим людям, чтобы опустили оружие. Дом окружен, у вас нет шансов.
- Вы говорили о какой-то бумаге, генерал Ординер, - напомнил герцог.
Предводитель нападавших словно споткнулся.
- Откуда вы знаете…
- Ваш голос и фигура, - усмехнулся принц. - В битве при Гогенлиндене, в армии моего деда, вы имели чин лейтенанта.
Человек досадливо сорвал маску.
- Что ж, тем лучше… Извольте отдать вашу шпагу.
- Луи! - крикнула Шарлотта.
- Кстати, милорд, - ледяным тоном сказал генерал. - Приказ об аресте распространяется на вашу жену и дочь. Так что прошу вас одеться, сударыня, и спуститься вниз. Мои люди проводят вас до кареты.
- Стой на месте, - отрывисто сказал герцог своей жене, отступая на шаг. Его шпага угрожающе качнулась. - Вы рискуете, генерал. Здесь территория чужого государства. Письменного приказа у вас нет, иначе вы давно бы его предъявили. Вы ворвались в мой дом, как бандиты. Ваши люди прячут лица - это больше напоминает похищение, чем арест, вы не находите?
- Взять его, - коротко приказал Ординер.
Да, они были военными, эти люди, причем не из простых. Никто из слуг герцога даже не успел выстрелить.
Я вдруг услышал крик графини Шарлотты. Один из людей генерала схватил ее поперек туловища, второй пытался связать руки веревкой. Подхватив шпагу, я кинулся вперед. Первому из нападавших я рассек грудь, и он рухнул, не успев понять, что умер. Второй размахнулся, намереваясь снести мне голову. Я нырнул вниз, к самой земле (отцова наука - в который раз я вспомнил о нем с благодарностью) и ткнул концом шпаги во что-то мягкое, податливое… А в следующее мгновение что-то взорвалось у меня в голове. Я не смог заметить, кто и как ударил меня - просто перед глазами вдруг вспыхнуло, потом стремительно потемнело, и все пропало…
Не знаю, как долго я пролежал без сознания. Я открыл глаза - и обнаружил пол прямо под своей щекой. Пол был покрыт обломками мебели и осколками посуды. Где-то в стороне протопали сапоги, и чей-то голос произнес:
- Поторопись. Скоро рассветет. Черт, куда могла запропаститься девчонка? Генерал приказал не возвращаться без нее…
Я пошевелил губами, намереваясь прочесть молитву, но тут кто-то рванул меня за плечо и перевернул на спину. Это был один из людей генерала Ординера - в черном камзоле и плаще, но без маски: очевидно, знал, что прятаться более не от кого.
- Эге, - присвистнул он. - А этот-то, кажется, еще не подох…
- Лопар, скоро ты? - крикнули сверху.
- Сейчас…
Без особых усилий он вздернул меня за отвороты рубашки и прислонил к стене.
- Где девочка?
Я молчал. Тот, кого звали Лопаром, позеленел от злости. Он взвел курок пистолета и приставил мне дуло к середине лба.
- Считаю до трех, ублюдок. Раз…
Пистолет сильнее вжался в мою черепную коробку: еще минута - и кость треснет, не нужно будет даже тратить заряд…
- Два…
Что-то мокро шлепнулось позади Лопара - будто лягушку раздавили. Его лицо побледнело, он покачнулся и вдруг свалился ничком, выпустив пистолет. Я приподнял голову и увидел фрау Барбару - в одной руке она держала шкатулку, одновременно ухитряясь поддерживать пышную нижнюю юбку, в другой сжимала увесистый канделябр. Ее высокие скулы горели алыми пятнами, белокурые волосы растрепались, и вид был столь воинственный, что я улыбнулся.
- Вы прекрасно выглядите, сударыня.
- О, - отозвалась она. - Вы, французы, всегда так галантны… С вами все в порядке?
Я потрогал макушку и поморщился. Крови не было, но шишка вздуется порядочная.
- Могло быть и хуже… Где герцог?
- Не знаю, - с сожалением сказала гувернантка. - Кажется, его увезли вместе с графиня…
- А Жанна?
- О, принцесса я спряталь… Нам нужно уходить, пока эти страшные люди не вернулись…
- Они наверняка оставили пост у калитки.
- Нет, нет, мы не пойдем в калитку. Есть другой путь, через башню.
Удивляться времени не было. Барбара взяла меня за руку, и мы тихонько, вдоль стены, двинулись по коридору. По пути мы завернули в тесную каморку, где стояла большая корзина для белья. Фрау Барбара откинула крышку - и извлекла наружу принцессу Жанну. Девочка отнюдь не казалась напуганной: похоже, она решила, что взрослые затеяли игру в прятки.
- Скорее, месье Анри, - поторопила меня гувернантка. - Помогите мне…
…Чудно, но, прожив восемь лет в доме, я не подозревал об этой двери. Она была спрятана в глубоком алькове, за старинным рассохшимся шкафом. Сдвинув его, мы увидели проход - оттуда, из прохода, остро пахло сыростью и плесенью. Я подхватил на руки принцессу Жанну, и мы втроем канули во тьму.
Ход и правда оказался коротким: мы вылезли из пролома с задней стороны особняка, посреди парка. Зубы мои тут же начали выбивать дробь: я был в одной сорочке, камзоле и панталонах. Фрау Барбара, в отличие от меня, снарядилась более основательно. А главное - она укутала малышку Жанну сразу в три одеяла.
Вдоль противоположной оконечности парка пролегала дорога. Мы осторожно двинулись через заросли, скрытые в густом тумане, изредка оглядываясь на дом - помнится, старый герцог Мишель-Жозеф так же смотрел на окна особняка, брошенного в Париже.
Мы еще вернемся, сказал он тогда. Как знать, может, он и правда верил в это…
Я опасался, что придется уходить пешком - все же мы были одеты не для долгого путешествия. И очень удивился, различив посреди дороги фиакр, запряженный парой лошадей. Кожаный верх был поднят, и на козлах дремал кучер - видимо, в ожидании кого-то. Я передал девочку гувернантке, шепнул "Ждите здесь", и резво потрусил к экипажу, дрожа от холода. Лошади дружно фыркнули, почуяв мое приближение, кучер встрепенулся и поднял голову.
- Эй, любезный, - крикнул я. - Не могли бы вы…
И с огорчением подумал, что становлюсь стар. Как та сторожевая собака, которая уже не лает при виде злоумышленника, а лишь возит по земле хвостом. Такого сторожа гонят со двора, чтобы сэкономить на еде. Или пристреливают из жалости…
Кучер был одет точь-в-точь как те, что пришли к нам в дом - я, болван, разглядел это, только подойдя вплотную. Черный плащ, черная треугольная шляпа, черные высокие сапоги с пряжками. И даже выражение лица у него было такое же: насмешливое и хищное.
- Ну наконец-то, - осклабился он, вытаскивая из-за пояса пистолет и направляя его на меня. И заорал кому-то невидимому: - Эй, сюда! Я поймал его!
Тело совершило все само собой, без моего участия. Рука метнулась к пистолету, схватила его за ствол и что есть силы дернула вниз - так, что кучер, не удержав равновесия, полетел с козел на землю. Однако он был сильным противником. Я и моргнуть не успел, как он снова был на ногах и со шпагой в руке. Его совсем не испугал пистолет, нацеленный ему в грудь. По крайней мере, испугал гораздо меньше, чем меня - его шпага.
И тогда я выстрелил.
Его отбросило на спину. Он умер сразу - нельзя было не умереть с пулей в сердце. Но я все еще стоял над трупом и целился в него из разряженного оружия. Я бы, наверное, и сам умер рядом с ним, если бы фрау Барбара не высунулась из экипажа.
- Что вы стоите столбом, месье Анри? Садитесь скорее, я не умею править лошадьми!
Я прыгнул на козлы. Сзади раздались выстрелы, кожаный верх коляски захлюпал, пробитый в нескольких местах…
- На пол! - заорал я. - Ложитесь на пол!
И без жалости вытянул лошадей кнутом. Коляску швырнуло вперед, затрясло по ухабам, и я услышал отчаянный рев: должно быть, малышка Жанна-Луиза ушиблась о деревянный борт. Мне этот рев показался небесной музыкой: девочка плачет - значит, девочка жива…
Мокрый ветер хлестал в лицо, и я почти не разбирал дороги. Экипаж мотало из стороны в сторону, колеса скользили по стылой грязи, и я всерьез опасался, что мы перевернемся. Бесславный был бы конец, что и говорить…
Выстрелы сзади умолкли, но я не обольщался: чтобы сесть на лошадей и пуститься в погоню, преследователям хватит одной-двух минут. Еще минут десять им потребуется, чтобы догнать нас: на такой скверной дороге скорость фиакра куда меньше скорости верхового…
- Держитесь, - коротко приказал я, круто сворачивая в лес, под деревья.
Здесь не было ни намека на тропу, поэтому я просто натянул вожжи, и фиакр, в последний раз подпрыгнув на кочке, въехал в какие-то колючие заросли и встал.
- Все живы? - спросил я, посмотрел назад и ужаснулся: девочка стояла на сиденье, вцепившись посиневшими ручками в борт - босиком, в одной ночной сорочке, дрожащая от холода…
- Барбара, дайте одеяло, - сказал я с неудовольствием. - Вы разве не видите…
Барбара не отреагировала. Я заглянул под полог. Она сидела, прислонившись к спинке сидения и неподвижно глядя перед собой. Тонкая струйка крови проделала себе русло от уголка губ к ямочке на подбородке и собралась в темную лужицу, уже застывающую, ледяную, безжизненную…
Я распахнул на гувернантке меховую накидку, рванул ворот платья и приложил ухо к груди, подсознательно ожидая схлопотать пощечину ("Майн готт, что вы себе позволяете, месье Анри!"). Однако грудь была холодна и неподвижна - с равным успехом я мог бы приникнуть к дереву на обочине дороги. Одна из пуль ударила фрау Барбару под левую лопатку и прошла навылет. Я почувствовал щекой что-то мокрое и липкое - я совершенно точно знал, что это такое…